Василий Семенович Яновский (1906 — 1989) принадлежал к младшему поколению первой волны русской литературной эмиграции ХХ столетия. После В. С. Варшавского, написавшего о своих современниках и сверстниках специальную книгу очерков, эта генерация писателей стала именоваться «незамеченным поколением». Из дымки давних и непростых лет, прожитых этим поколением, проступают ныне полузабытые писательские лица, абрисы драматических творческих судеб, странные названия малознакомых книг.
Многие имена этих литераторов, как и названия их сочинений, мало что говорят современному читателю, живущему своей взбалмошной, суетной жизнью. Осмысление художественного наследия писателей второго и третьего ряда стало уделом узкопрофильных специалистов, дотошных историков литературы, обнаруживающих в старых архивах интересные свидетельства канувшей в Лету эмигрантской литературной жизни.
Василий Яновский в конце своей жизни, как и другие эмигранты, отдал должное мемуарному жанру, написав книгу «Поля Елисейские». В ней он отразил в ярких деталях, запоминающихся сценках литературный быт «русских парижан», создал целую галерею портретных зарисовок. Перед нами длинная череда лиц и судеб…
«Вот Бердяев в синем берете, седой, с львиною гривой, судорожно кусает толстый, коротенький, пустой мундштук для сигар. Вон Ходасевич нервно перебирает карты больными, обвязанными пластырем зелеными пальцами; Федотов пощипывает профессорскую бородку и мягким голосом убедительно картавит. Фондаминский, похожий на грузина, смачно приглашает нас высказаться по поводу доклада; Бунин, поджарый, седеющий, во фраке, с трудом изъясняется на одном иностранном языке. Где они…»
А в основном Яновский писал прозу — романы и повести. Из наиболее известных романов — «Портативное бессмертие» (1953) и «По ту сторону времени» (1967). Мы держим в руках их современное издание, датированное 2012 годом *.
Писатели его круга достаточно много писали о смерти. И это, конечно, отнюдь не случайно. Так часто в ХХ веке отдельные люди, целые социальные слои, профессиональные сообщества, да что там − народы целых стран оказывались у гибельной черты! Смерть присутствовала во всех своих страшных ипостасях — от внезапной кончины отдельного человека до катастрофического крушения огромных империй. Потому вполне объяснимы апокалиптические ожидания и раздумья о вероятной смерти. Она могла настигнуть в любой день и час. Исторические катаклизмы рождали настоящий конвейер смертей.
Как писал сатирик Дон-Аминадо, «во время гражданской войны история сводится к нулю, а география — к подворотне». Увы, смерть при этом принимала повседневное обличье — в России бывали периоды, когда неубранные трупы людей и лошадей становились трагической деталью будничного городского пейзажа. Потому и не воспринимаются избыточным преувеличением слова С. Кржижановского, что «в каждого человека вдет труп». Перед бездной небытия вдруг пронзительно открывается последний и истинный смысл истекшей жизни. Небытие постоянно о себе напоминает. Мертвые вожди, властители, тираны не отпускают живых, внедряясь в сознание и тем самым самонадеянно утверждая, что они и теперь «живее всех живых».
В романе «По ту сторону времени» отразилась мысль о возможности преодоления смерти, о выходе к новым горизонтам обновленного биологического существования. Такие идеи волновали в ХХ веке (и не только в двадцатом!) и философов, и ученых-естественников, и писателей-фантастов. Человек жаждал посоревноваться с Богом по части переустройства бытия, самому стать демиургом. В этих амбициях было немало от гордыни. Такой «гордый», богоподобный человек был, как известно, симпатичен М. Горькому. Этот сильный человек был, скорее, следствием, то есть производным от всех тех упований на прогресс (в том числе и на прогресс научно-технический), с которых начинался век двадцатый. Правда, потом эти лучезарные надежды сменились тотальным разочарованием в «гордом человеке».
Василий Яновский вполне закономерно назвал свой роман «По ту сторону времени». Отношения человека с временем становятся центральным нервом, животрепещущей темой в русской литературе ХХ века в целом и в литературе русского зарубежья в частности. Эмигранты остро ощутили событийный и временной рубеж, беспощадно и порой непоправимо разделивший их жизнь на «до» и «после». Ностальгия по оставленному отчему краю была мотивирована не только пространственной удаленностью, но и удаленностью временно́й — прежняя Россия погрузилась в пучину быстротекущих лет, стала зыбким воспоминанием, набоковской Зоорландией, никак не связанной с той реальной страной, которая уже и жила по другим законам, и именовалась по-другому, и имела другую шкалу идейно-нравственных ценностей.
Литература ХХ века полна иронических парадоксов, когда неожиданный вывод, казалось бы, совершенно не детерминирован предшествующим тезисом и цепочкой убедительных доказательств. Так, герой романа В. Яновского деревенский пророк Бруно рассуждает о том, что человек идет вперед, постоянно пятясь, то есть обратившись спиной к жизненной перспективе: «Обычно полагают, что прошлое позади, а будущее впереди. Но в таком случае все бы видели перед своими глазами будущее, а не прошлое! На самом деле человек не лицезрит свое будущее, а только — прошлое. Следовательно, прошлое впереди нас, а будущее — за спиной». Глаза человека обращены в отодвигающееся с каждым шагом прошлое, в детали той дороги, которую он оставил за собой. Уже пройденное он видит воочию, лучше знает, а холодок загадочного будущего лишь неясно ощущает своей спиной.
Эту парадоксальную мысль можно продолжить. Она не столь уж абсурдна, как может поначалу показаться. Напряженное вглядывание в прошлое отнюдь не пустая и праздная затея. Общеизвестно, что через две точки можно провести только одну прямую. Находясь в конкретной точке настоящего, мы ищем вторую точку опоры в далеком прошлом — в традициях, в совокупном выстраданном опыте минувшего (со всеми его иллюзиями, ошибками и заблуждениями). Тогда пунктирное продолжение линии, проведенной через найденные две точки, четко обозначит наиболее предпочтительный вектор нашего устремления в грядущее, наш дальнейший маршрут.
В рассуждениях Бруно отразились и некоторые идеи популярного среди эмигрантов этого поколения Анри Бергсона, философа-интуитивиста. Его, кстати, хорошо знали и в России начала ХХ века. Скажем, пятитомное собрание сочинений Бергсона вышло в петербургском издании Семенова в самые первые годы столетия.
Призывая не доверять непосредственным впечатлениям, Бруно изрекает: «Бессознательное вечно, оно существовало, может быть, еще до сотворения времени, здесь и начинается ускользающее, волнообразное море реальности». Как это напоминает нам логику выстраивания цепочки основных положений в хрестоматийно известной лекции Валерия Брюсова «Ключи тайн», прочитанной в 1903 году! Вспомним мысль о «сверхчувственной интуиции»! Это все, несомненно, следы влияния трудов Бергсона.
В романе изображены два мира. Один мир — это живущее своей потаенной и мистически-странной жизнью, в самом деле «выпавшее из исторического времени» канадское селение на границе с США. Другой мир — Нью-Йорк, шумный мегаполис с его соблазнами, вызовами и опасностями. Нельзя, не поступаясь ничем, одинаково принадлежать обоим мирам. Только в одном из них центральный герой ощущает себя настоящим, полноценно чувствующим и думающим. Другой мир — мир огромного города − неумолимо эту обретенную личностную целостность героя разрушает.
Перед нами специфический поиск идиллии, некая Робинзонада как утопический вариант бытия. Можно ли сотворить некий герметичный космос в условиях общечеловеческих связей всех со всеми, вопреки поступи мировой истории? Как пишет Мария Рубинс во вступительной статье к изданию, «селение оказывается не идиллическим, а скорее символическим локусом, в котором возможно примирение, слияние противоположных начал — времени и вечности; прошлого, настоящего и будущего; бывшего и небывшего».
На площадке одного романного повествования писатель пытается произвести синтез разнообразных жанровых компонентов. Тут переплетены и утопия, и притча, и детектив, и триллер, соединенные в единый сплав, увлекающий читателя и динамичной фабулой, и мистически-таинственными перипетиями.
В 1950-е годы В. Яновский, перебравшийся в США еще в 1942 году, перешел, подобно В. Набокову, на английский язык. Перешел с той же целью − не потерять, а обрести читателя. Эти англоязычные повести и романы пока еще не пришли к российскому читателю.
Открытие интересного прозаика русского зарубежья продолжается.
Сергей Голубков
Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы СамГУ.
* Яновский, В. С. Портативное бессмертие: романы. — М.: Астрель, 2012. — 604 с.
Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 5 (72) за 2015 год