«Я пригласил вас, господа…»

Новосибирский городской драматический театр под руководством Сергея Афанасьева

Н. Гоголь. Ревизор

Театр Афанасьева второй раз на нашем фестивале. Два года назад и зрители, и жюри чрезвычайно высоко оценили «Унтиловск» по пьесе Леонида Леонова – приз за лучшую режиссуру, Гран-при за лучший спектакль фестиваля. И в этот раз ожидалось нечто необычное.

Гоголевский уездный город предстает помойкой (художник-постановщик Владимир Фатеев). И не просто бытовой, всем нам знакомой помойкой, а прямо-таки инфернальным пространством, которое заполняется людьми бомжовско-вампирского вида (может, это зомби?) – в лохмотьях, с какими-то струпьями и наростами на лицах (художник по пластическому гриму Денис Потеряев).

На полутемной сцене, в каком-то полутумане, звучит знакомое со школьных времен: «Я пригласил вас, господа…» – «Как ревизор? Зачем ревизор?» – слышится в ответ. И дальше – по тексту. К концу первого явления помоечный туман рассеивается, прибавляется свет, персонажи быстренько приводят себя в порядок, заправляя рубашки в брюки, застегивая жилеты. Завершается преображение тем, что они отлепляют от лиц свои странные нашлепки, обретая вполне человеческий облик. И в гостиничном номере Хлестакова появляются уже респектабельные господа, в которых одинаково можно опознать как гоголевских, так и наших современников.

Хлестаков (Алексей Казаков) поначалу предстает избалованным ребенком. Даже голос у него то и дело срывается на дискант, словно ломка еще не закончилась. Но потом этот enfant terrible основательно наглеет. Вполне себе привычное и уже немного приевшееся прочтение образа, в котором мало что остается от известного гоголевского определения «приглуповат и без царя в голове». В спектакле он вовсе не приглуповат, а скорее себе на уме и быстро смекает, как словить рыбку в этой мутной провинциальной заводи.

Центральной фигурой всего спектакля становится городничий. Он инициатор и главный режиссер образцово-показательного мероприятия по встрече высокого гостя. Андрей Яковлев запомнился еще по «Унтиловску», где он блестяще играл Червакова – поэта унтиловщины как воплощения обывательского болота. Его городничий тоже в своем роде поэт чиновничьего мира, который (мир) в своей замкнутости и отторженности от реальной жизни реальных людей глубоко провинциален независимо от географии.

За 180 лет, прошедших после создания пьесы, многократно переменилось все. И не изменилось ничего. Увы, «Ревизор» по-прежнему актуален. И вполне понятно, что режиссеру Сергею Афанасьеву хотелось подчеркнуть эту актуальность прямым включением современных реалий в ткань гоголевского сюжета. Здесь и «ансамбль песни и пляски» (артисты Афанасьева всегда прекрасно поют и танцуют), и композиция Элвиса Пресли в исполнении Хлестакова (под фонограмму), и ослепительный гламур икон уездного стиля – жены и дочери городничего, и суржик, на котором они почему-то разговаривают, и дискотека с фуршетом, и Пушкин с Гоголем, гулявшие по фойе перед началом и затем невзначай появившиеся на сцене… В общем, много еще всяких режиссерских придумок и «фишек», которые в какой-то момент начали мешать смыслу. Но при этом очень радовали публику, которая не только мужественно высидела 4 часа, но живо откликалась на все, что происходило на сцене, и долго благодарно аплодировала.

Школа драматического искусства (Москва)

Мцыри. По мотивам одноименной поэмы М. Лермонтова

«Эта прекрасная поэма написана для чтения. Чтобы сыграть ее, нам нужно было придумать такой ход, который приблизил бы это произведение к театральному действию», – пишет в программке режиссер Константин Мишин. Конечно, можно было бы спросить, для чего создавать театральное действие из нетеатрального материала. Но в этом-то и состояла задача, которую взялся решать театр в своем откровенно экспериментальном спектакле. В чем суть эксперимента? А как раз именно в этом: вновь и вновь доказывать, что для театра нет запретных тем, нет непригодных для сценической интерпретации текстов. Театр может все, надо только найти способ это сделать.

В Школе драматического искусства, основанной в 1987 году Анатолием Васильевым, такой способ нашли. И не впервые. Авторы спектакля развивают и продолжают традиции своего учителя.

Всем нам хорошо известная из школьной хрестоматии история Мцыри, молодого послушника, бежавшего из монастыря накануне пострижения в монахи, решена визуально, музыкально и пластически. Сценография Ольги Васильевой создает замечательное по красоте и выразительности обрамление. Актеры, одетые в ее же изысканные и тоже выразительные костюмы, заполняют и дополняют эту «раму», образуя целостную картину, которая в равной мере хороша и в статике, и в движении. Зрительное впечатление соединяется с впечатлением от музыки (Александр Маноцков, Стефан Микус), в которой гармонично соединяются звуки виолончели (Мария Гришина), ударных (Николай Льговский), женских и мужских голосов. Шесть женщин (духи, грузинки, рыбки) в изящных пластических композициях создают образ вечной и постоянно изменчивой природы, той воплощенной свободы, которой жаждал Мцыри и которой досталось ему так немного.

Эту гармонию несколько нарушает поэтическое слово, звучащее далеко не так совершенно, как музыка в самых разных ее воплощениях. В какой-то момент возникает мысль: можно было бы и не произносить лермонтовский текст, сохранив только сюжет.

В течение часа с небольшим на сцене разыгрывалась высокая трагедия почти античного звучания: человек безнадежно, но отчаянно противостоял року, погибнув в этой борьбе, но и победив. Мцыри поверженный (Константин Мишин), Мцыри, окрыленный надеждой (Рустам Эйвазов), Мцыри борьбы (Максим Неделко) жили на сцене то порознь, то соединяясь в неразделимое целое в борьбе с барсом (Алан Кокаев) и в последний свой предсмертный миг. И это всякий раз были не просто некие пластические композиции. Предельно условная, метафорическая форма спектакля странным образом погрузила нас во внутренний мир героя, дала понимание его психологии.

Зрители, а среди них оказалось много школьников (12+, школьная программа), были словно заворожены происходящим. Овации в финале звучали долго и искренне.

Курский государственный драматический театр имени А. Пушкина

А. Грибоедов. Горе от ума

Спектакль оказался вполне традиционным. Правда, в прологе и затем в интерлюдиях между явлениями появляются некие фигуры в масках. Отсылка ли это к commedia dell`arte или к лермонтовским «приличьем стянутым маскам» лживого светского общества? Возможно, и к тому, и к другому. Но этим, да еще тем, что все посетители дома Фамусова выходят из зрительного зала, пожалуй, и исчерпывается обращение режиссера к современной (30-40-летней давности) театральной эстетике. В основном же спектакль разыгран словно по учебнику истории русского театра XIX века.

Традиционны декорации (Александр Кузнецов): двери барского дома, выходящие в большую залу, кресла, небольшие столики. Костюмы (Олег Чернов) тоже вполне в традиции «костюмного спектакля» со стилизацией под исторические.

Столь же традиционна и манера актерской игры. Хрестоматийный текст звучит почти безупречно (кстати, речевая выучка у актеров действительно очень хороша и может служить примером многим другим театрам, где с этим дело обстоит значительно хуже). Все ударные места пьесы, особенно монологи Фамусова и Чацкого, произносятся с авансцены в луче яркого света.

Центральной фигурой спектакля неожиданно становится Фамусов – Александр Швачунов. Опытный характерный актер концентрирует на себе зрительское внимание и кокетничает с залом, что, впрочем, очень нравится публике. Хотя на самом деле по режиссерскому замыслу в центре должна быть история Софьи и Чацкого.

Заявленный в афише подзаголовок – «мильон терзаний» – отсылает не только к известной реплике Чацкого, но и к не менее известной статье И. А. Гончарова. Разбирая характер Чацкого через 50 лет после его создания, Гончаров спорит с теми, кто корил того за противоречия, нелепое поведение, даже неумность («Первый признак умного человека… не метать бисер перед Репетиловыми…» – писал Пушкин). Гончаров великодушно и мудро оправдал промахи, допущенные Чацким, его крайней молодостью и влюбленностью. Он же намекнул и на то, что жестокость Софьи может происходить от ее обиды на Чацкого, который уехал и «три года не писал двух слов».

Софья (Елена Цымбал) и Чацкий (Дмитрий Баркалов) в самом деле очень молоды и отчаянно влюблены друг в друга. Актерам, помимо грибоедовских реплик, которые они вполне уместно и точно произносят, дана лирическая линия, лейтмотивом проходящая через весь спектакль. В паузах они вдруг тянутся друг к другу, норовят прикоснуться, вот-вот соединятся, но тут же отскакивают и вновь начинают произносить заданный автором текст, который оказывается несколько поперек этих молчаливых дуэтов. Молодые актеры очень искренни, они изо всех сил пытаются соединить несоединимое. Иногда им это даже удается. Увы, не всегда. На фоне карикатурно-красочного фамусовского общества Софья и Чацкий, как потерявшиеся дети, совсем увяли к финалу. Фамусов снова одержал победу. Причем не только в грибоедовской Москве, но и в зале академического театра драмы, получив самые громкие аплодисменты.

Публика принимала спектакль очень тепло. В немалой степени и потому, что режиссер-постановщик Юрий Бурэ – сын некогда блиставшего на куйбышевской сцене Валерия Бурэ. Он родился в нашем городе, едва ли не в самом театре, провел здесь первые 15 лет своей жизни и получил, по его собственному признанию, первое театральное образование.

Драматический театр «Сфера» (Москва)

И. Гончаров. Обыкновенная история. Инсценировка В. Розова

Сценическое действие в спектаклях «Сферы» традиционно разворачивается не на привычных сценических подмостках, а в центре зрительного зала, образующего некое подобие сферы. Симультанная декорация «Обыкновенной истории» – вращающаяся площадка – позволяет одним поворотом круга сменить и место, и время действия.

Несмотря на столь условное театральное пространство, с первой же сцены разворачивается очень подробное, очень достоверное во множестве бытовых деталей действие: и булки, и простокваша, и чай, и сигары – все настоящее. И едят, и пьют тоже вполне по-настоящему. И все предметы, и костюмы, особенно женские, изобилующие массой аксессуаров, кажутся абсолютно достоверными (сценография и костюмы – Ольга Коршунова). Так же подробно – по школе – играется каждая сцена: с психологическими паузами, с диалогами «глаза в глаза».

Но почему-то спектакль (режиссер Александр Коршунов) так и остается в памяти набором отдельных сцен, связь между которыми не всегда очевидна. Особенно для тех, кто не читал романа. А таких, видимо, нынче много, т. к. этот роман Гончарова не входит в школьную программу и потому недостаточно хрестоматиен. Те же немногие, кто читал роман и/или видел знаменитый спектакль эпохи раннего «Современника» с Михаилом Козаковым и Олегом Табаковым, пожалуй, подобно мне, удивились.

Гончаров, а вслед за ним и Розов показали, как под влиянием внешних обстоятельств молодой, восторженный и наивный Александр Адуев превращается в карьериста и пошляка, а его рациональный и циничный дядюшка Петр Иванович вдруг обнаруживает подлинную глубину чувства и настоящий, непоказной романтизм. «Вариант театра «Сфера» (так в афише) неожиданно смещает акценты.

Александр (Денис Берсенев), будь то в начале спектакля, когда он – весь в белом – обуреваем романтическими мечтами, или потом, когда он – весь в черном – разочарован в жизни и в людях, предстает существом вздорным, с нездоровой нервной системой и массой комплексов. Свалившись на голову столичному дядюшке, который и не знал прежде о его существовании, он предъявляет ему разные требования. А дядюшка, как ни странно, их добросовестно выполняет. Дмитрий Ячевский играет вовсе не сухого педанта, человека-машину, а живого, веселого, ироничного и весьма обаятельного господина. Он искренне заботится об избалованном донельзя племяннике и, судя по всему, даже любит его.

Любит он и жену свою Елизавету Александровну (Ирина Сидорова), которая тоже нервна и все время чего-то требует от своего мужа. А он, разрываясь между службой, женой и племянником, в конце концов совсем измучился. И становится от души жалко дядюшку, который неожиданно сделался не просто главным, но единственным положительным героем спектакля.

Такая вот получилась история. Тоже вполне обыкновенная. И даже как будто бы не слишком противоречащая первоисточнику. Публике спектакль очень понравился. Хотя некоторые не выдержали четырехчасового представления.

Молодежный театр на Фонтанке (Санкт-Петербург)

Т. Уайлдер. Наш городок

«Жизнь в трех действиях» – так определил свою пьесу драматург. Первое: детство, счастливо протекающее среди родных и любимых людей. Второе: любовь и ее логическое следствие – брак, т. е. начало самостоятельной жизни. И третье: смерть, точнее – жизнь после смерти. Потому что смерти как таковой в созданном Уайлдером мире нет. Есть ощущение целостности вселенной. И как в капле воды отражается океан, так в жизни крохотного американского городка отражается жизнь всех людей всего мира.

Пьеса во многом диктует театру сценическое решение. И несколько виденных прежде «Наших городков» тому подтверждение. Театральное действо творится на наших глазах и рассказывает о городке, то уводя нас в прошлое, то заглядывая в будущее, и представляет персонажей, и повествует о важных событиях, которые тут же иллюстрируются актерами.

Первое действие, показывающее радостное, детское восприятие мира, решено в музыкально-танцевальном ключе (музыкальное оформление – Сергей Морозов, балетмейстер – Сергей Грицай). Все жители от мала до велика одеты в светлые одежды (художник по костюмам Мария Лукка), пространство обозначено белыми ажурными конструкциями (художник-постановщик Николай Слободяник) и залито ярким светом (художник по свету Денис Дьяченко). Только один человек – потом выяснится, что он могильщик (Анатолий Артемов), – одет во все черное и время от времени проходит по сцене как напоминание: memento mori. Потом цветовая гамма и световая партитура спектакля будут последовательно и вполне предсказуемо меняться. Как и настроение пьесы – от бурной радости к светлой печали.

Жаль только, что удачное сценографическое решение не всегда совпадает с актерским. Стремясь к условности и метафоричности, режиссеры (Семен Спивак и Сергей Морозов) и актеры словно боятся, как бы их не упрекнули в бытовизме, в приземленности. Они изо всех сил пытаются избегать живых, узнаваемых интонаций, жестов. Некоторая шаржированность, уместная в первом действии, совершенно нелогично сохраняется и во втором. А необходимое в любовной истории лирическое начало присутствует только в пластических номерах, но никак не в актерской игре. В третьем же действии так серьезно сокращен авторский текст, что актерам и играть почти ничего не осталось – почти все рассказано Помощником режиссера (Александр Черкашин).

Но общая лирическая интонация, заданная пьесой, все-таки сохранилась. Растроганные зрители благодарно аплодировали и кричали «браво!».

Татьяна Журчева

Литературовед, театральный критик. Кандидат филологических наук, доцент Самарского университета, член СТД РФ.

Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 9 (97) за 2016 год