В Самарской филармонии состоялся второй концерт международного фестиваля органной музыки «Королевские аудиенции». Профессор Высшей школы музыки Штутгарта ХЕЛЬМУТ ДОЙЧ исполнил произведения Брунса, Баха, Мендельсона, Моцарта, Регера и Ройбке.
Хельмут Дойч получил образование в Высшей школе музыки и театра в Саарбрюкене. Он – победитель международных конкурсов: имени Листа в Будапеште, имени Вальтера Гизекинга в Саарбрюкене. Органист регулярно выступает с концертами в Европе, Южной Корее, Японии, США. Его постоянно приглашают в жюри крупнейших международных конкурсов. Международные органные академии в Лондоне, Хаарлеме, Гданьске, Сеуле, Токио включают Хельмута Дойча в состав руководителей органных курсов.
Какие странные баталии происходят в музыковедческом мире из-за пустяков! В моем случае лет 35 назад война мышей и лягушек развернулась из-за того, что я разошлась с ученицей из-за двух терминов. Приняв мою терминологию за личное оскорбление, музыковедка подала на меня жалобы в партгосконтроль, в Пушкинский дом, в ВАК и потребовала перезащиты моей диссертации, добилась, чтобы выкинули из плана московского издательства мою книгу…
А в чем было дело? Вслед за немецкими музыковедами я сочла Высоким барокко добаховский период. Баховский – это барокко позднее. «Холоповка», наоборот, полагала, что Высокое барокко – это как раз Бах и есть. Ей так проще. Высокое, дескать, это то, что получше да поизвестнее. Немцы же обоснованно полагали, что высокий период – то время, когда свойства барокко были выражены наиболее концентрированно. У Баха уже начинает сквозь барокко проступать следующая эпоха – Просвещение, классицизм…
***
Эту старую историю я вспоминала, слушая, как Хельмут Дойч играет поэтапно выстроенную немецко-австрийскую органную программу. Николаус Брунс (Высокое барокко). Бах + Бах (позднее барокко). Моцарт. Мендельсон. Регер. Ройбке.
Брунса знают много меньше, чем Баха. А существует такое мнение, что, поживи он подольше, его гений воссиял бы во всем мире, а не только в крошечном мирке узких специалистов по северонемецкому органному барокко. Купила как-то, еще лет тридцать назад, запись прелюдии Брунса – от нее оторваться невозможно. В последнее время, кстати, муссируется вопрос, не Брунс ли на самом деле является автором знаменитой токкаты и фуги ре минор Баха. Действительно, больше похоже на Брунса и на его учителя Букстехуде. Но этому есть свое объяснение. Бах, как и Брунс, находился под сильным влиянием их общего кумира. Хоть и в другое время. Брунс умер в 1692. Первые сочинения Баха возникали начиная с 1695 года. Так что встретиться с Брунсом в классе Букстехуде у Баха не было никакого шанса. Но шанса не было и у Брунса…
На концерт шла, признаюсь, притягиваемая в основном таинственным миром прелюдий Николауса Брунса. Их шесть (как зубов у Горлума). Две – в ми миноре. Я знаю и люблю малую ми-минорную, а Дойч играл большую.
***
История – осмысленный узор, считают немецкие литературоведы. Цепочка смертей и рождений. Орнамент, текст. Опорные точки немецкого органного барокко сцепляются во времени. Букстехуде родился в 1637-м, в 1668-м начинает работать в Германии. Годы жизни Брунса – 1665–1692. Второй этап Высокого барокко. То, что только наметил Букстехуде – пламенная импровизация, с «черными дырами» генеральных пауз, в которые проваливается трепещущая материя, с молниями гамм – «тиратами», со всякими риторическими приемами, – окостенело, превратилось в следование модели.
Внутреннее волнение и напряжение «букстехудианского» барокко у его ученика Брунса, может, градусом даже и повыше. Но теперь это не поиск путей, а обязательная норма, не трепет открытия, а щегольское воспроизведение хорошо освоенного словаря эпохи. Тем эффектнее разъятые, алогичные конструкции его прелюдий, в которых вершится Страшный суд, – как положено в искусстве барокко, грешники в массовом порядке летят вниз, в адское пекло. Присмотришься – в этом месиве падающих мотивчиков острым углом вдруг выпячивается ручка, ножка, вспыхивает язык пламени. Грешники, низвергнувшись и переведя дух, начинают карабкаться вверх… Многофигурное полотно барокко – мир, сотканный из контрастов. Господь Бог этот мир то перегибает и рвет на клочки, то комкает, то разглаживает.
А клочки-то велики? Чем более велик исполнитель, тем более мелки клочки. Каждый музыкальный миг у Дойча наполнен, живет своей интенсивной жизнью. При такой экспрессии – такое ясное прочтение текста, с любовью, пониманием, вниманием к мельчайшей детали!
Сравнительно короткая прелюдия Брунса моделирует огромный барочный космос. Страшный органный пункт на чудовищной глубине – дно мира. А вверх посмотришь – там слепяще-светлый небосвод, населенный ангелами, громовыми голосами славящими Бога… А между ними – черная пустота пауз. Как между планетами Солнечной системы, как между галактиками. С почтением, переходящим в благоговение, слушаю органиста. Как возможно выдержать такое напряжение и ответственность – сотворить вселенную, да не за шесть дней, как Господу Богу отведено было, а всего за шесть минут?
***
Фантазия соль мажор Баха знаменита двумя вещами. Во-первых, тем, что ее постоянно играет самарская органистка Людмила Камелина. А во-вторых? Представьте себе странное такое существо: талия у него 100, а объем груди и бедер – по 15. Хампти-Дампти такое. Это и есть фантазия соль мажор. Первая часть длится полторы минуты (или чуть больше). Середина – минут пять. Третья часть опять минуты полторы.
Была бы я грамотным лютеранским богословом – предложила бы для истолкования соль-мажорной фантазии на выбор два сюжета. Первый: в начале пьесы все заливает радостный свет соль мажора. Мир только что сотворен, безгрешен, время в раю не движется, только переливаются без конца лучи, в первозданном свете купаются ангелы.
Про вторую часть Людмила Камелина говорит: «Ее приятнее играть, чем слушать. Непомерно длинная, ее иногда сокращают». Органистам виднее. Но вот почему она такая длинная? И абсолютно безо́бразная (не безобра́зная!). Как бесконечно катящиеся волны, как мир, только что созданный, в котором Земля «безвидна и пуста». И плывет по этим волнам Ноев ковчег, и будет плыть еще 40 дней и ночей, то бишь девяносто тактов (секунда реального времени, одна четверть времени музыкального – примерно сутки?) Куда ж нам плыть? Доплыли. Над непросохшим после потопа миром зажглась радуга. Библейский рассказ уложился в музыкальное время.
Дойчу и играть приятно, и слушать его не менее приятно. Все эти волны – колеблющаяся прозрачность, пустое время – населяются у немецкого музыканта говорящими интонациями, из каждой «волны» выглядывает чья-то музыкальная «физиономия». Чья? Ну, не Шопен пока, не Наполеон, не Боттичелли. Рыбка, тритончик, морской конек.
Это первый сюжет. А второй? Второй посуше. Да и передвигаются по суше. Моисей ведет народ свой по пустыне. И ходить им 40 лет. Два такта за год. Позади – обжираловка в Египте, переливающееся по сосудам вино. А их от сытной подневольной жизни ведут через пустыню, кормят исключительно манной, и один день похож на другой. «Мотив шагов» состоит из четырех ноток. Вверх-вниз. Пожалуй, надо присмотреться: не составляют ли они все, в совокупности, библейский ландшафт? Вот Галилейские холмы, вот дорога опускается к Мертвому морю, поднимается к Иерусалиму, а они все бредут, бредут (в вокальной музыке на такие мотивчики как раз распевается «они пошли», «он вышел»).
Вот и разница между Высоким барокко и барокко поздним, баховским. В первом – мир разорван на куски. Во втором – аккуратно зашит. А кто зашивал? Да тот же, кто и рвал. Господь Бог. Четырехзвуковые мотивчики, кстати, – начальные звуки протестантского хорала Allein Gott in der Höh sei Ehr. Текст, сообщают нам немецкие исследователи, – изначально текст латинской молитвы, перефразированный Мартином Лютером: «Единому Богу в вышних слава». Но почему латинской? Или Лютера? Известный текст одной из главных молитв иудаизма, а заодно и детской «музыкальной игрушки», песенки иудейской Пасхи.
***
Барокко перевалило через черту. За нею – моцартовское рококо. Мир изящных музыкальных игрушек, музыкальных табакерок, колокольчиков. И только отблеском в зеркалах дворцовых коридоров рококо мелькнет иногда ночной ужас барокко. Моцарт не успел встретиться с Бахом. Родился через 6 лет после его смерти. Узор истории, кружевной мир, нить жизни вьется через пустоту. Мендельсон, Регер, Ройбке на своем языке, для своего времени, в эпоху романтизма, а потом и в ХХ веке все пытаются договорить начатое композиторами немецкого барокко.
Наталья ЭСКИНА
Музыковед, кандидат искусствоведения, член Союза композиторов России.
Фото Михаила ПУЗАНКОВА
Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 19 (107) за 2016 год