События: , ,

Под ночным солнцем барокко

1 ноября 2018

Выглянешь в узкое стрельчатое окошко – а там… Мощеная площадь, бронзовый конный всадник, ратуша… Милый немецкий язык, ляйпцигские лица. Самообман. Там шумная самарская улица, милый русский язык, лица наших соотечественников.

Назад в кирху, спастись от шумного самарского прибоя! Но прибой – за нами вслед. Аншлаг. В кирхе – органист из Ляйпцига. И музыка великого обитателя Ляйпцига, Й. С. Баха.

Штефан КИССЛИНГ, органист баховской Томаскирхе, год назад участвовал в самарском фестивале, посвященном 500-летию Реформации. Концерт его состоялся 31 октября – знаковая дата. В этот день Мартин Лютер прибил к дверям собора в Виттенберге свои 95 тезисов. И мир перевернулся. Переворот коснулся и богословия – формально Лютер начал теологический спор с католиками. Но следствия Реформации очень заметным образом повлияли на немецкую музыку, по сути, создали немецкий язык. Если бы не Лютер, не знал бы мир Баха, Гёте, Бетховена.

Год Реформации миновал. Но Кисслинг не изгладился из памяти народной. Прошлогодний концерт Кисслинга стал сенсацией и вызвал небывалый ажиотаж среди самарской публики. Сколько мест в зале кирхи? От силы 150. Слушателей собралось больше 300 человек. Удачливая половина расселась в кирхе. Остальные в зал не попали. Обижать их не стали. Штефан Кисслинг в тот же вечер, после небольшого перерыва, повторил программу для «второй смены» слушателей.

На этот раз Кисслинг привез исключительно произведения Иоганна Себастьяна Баха. Ура, сказали самарские бахианцы. Ура-то оно, конечно, ура, но снобистски настроенный рецензент думает: а ведь никто не понимает, что надо слушать. Присоединимся к великой дате. Уж никак не меньше пятисот раз писала и рассказывала студентам об этом пресловутом «что». Расскажу и в пятьсот первый.

Баховская речь очень конкретна. Отзвучало проповедническое слово пастора Ольги Темирбулатовой, а дальше ее мысль подхватила музыка. Проповедь продолжилась в Шести Шюблеровских хоралах (Шюблер – издатель нескольких баховских хоральных прелюдий). Маленькие органные пьесы – как музыкальные картинки, комментарии и иллюстрация к лютеранским песнопениям. Сами по себе хоралы хорошо знакомы прихожанам протестантской церкви – в отличие от церкви католической, они пелись не профессиональными певчими, а общиной. Музыка комментирующих голосов в хоральных прелюдиях обвивала и поддерживала главную мелодию – мелодию хорала, становилась средством музыкальной проповеди.

Посмотрим, каким образом. Российского слушателя притягивает всегда баховская прелюдия на хорал Wachet auf, ruft uns die Stimme. Течет, вьется радостная мелодия; в звонкой, светлой тембровой окраске, выбранной Кисслингом, она словно резцом прорезает изображение по глади гравюры. Это как раз материал номер два: картинка, комментирующая хорал. Мелодия хорала появляется очень не сразу. Звучит она ниже, чем эта красивая пританцовывающая мелодия. Чтобы выделить главное, большинство музыкантов подчеркивают назидательную, проповедническую природу хорала резковатым, страшноватым тембром. Кисслинг этого не делает; хорал, вступая, не противоречит общему радостному настроению. Мягкий тембр хорала не режет слух.

Хорал Wachet auf, ruft uns die Stimme – наставление верующим, проповедь насчет Страшного Суда. Почему так радостна музыка? Содержание музыкальной проповеди органной прелюдии – евангельское повествование о пяти мудрых и пяти неразумных девах. Они ожидают прихода Небесного Жениха (Жених – Иисус; девы – верующие души).

Мудрые девы подготовились к брачному пиру. Заранее запаслись маслом для светильников. Беспечные Неразумные девы об этом не позаботились. Но вот посреди ночи раздались звуки приближающейся брачной процессии. Верующие души подняты трубой архангела и спешат влиться в ряды пританцовывающих Невест Христовых. Пятеро Мудрых дев зажигают свои светильники. А у Неразумных, оказывается, масло кончилось, и нечем разогнать мрак ночной. (Эх, была бы моя бабушка жива! По такому случаю бабушка говорила: «На охоту ехать – собак кормить».) Что же делать недальновидным Девам? Бежать в лавку, покупать для своих фонарей масло? Но ведь ночь стоит, и торговцы спят, и всё закрыто. «Поделитесь вашим маслом!» – просят Неразумные Мудрых. «Самим не хватает!» – жадничают Мудрые.

Звучат фанфары Страшного суда. За Мудрыми девами захлопываются двери. А Неразумные? Они так и остаются снаружи, а там, говорят, только мрак и скрежет зубовный.

Прочитав евангельскую притчу, со страхом думаешь: ой, а это ведь я! Срочно бежать в магазинчик, закупать что-то душеспасительное – не масло же подсолнечное?! Чем там надо запасаться в наши времена? Готовиться, одним словом, а то ведь времена прекратятся, жизнь кончится, и не обрадуешься, в таком полуготовом состоянии попав на Страшный суд. А кто в него не верит – пусть кусает локти, пеняет на себя! Может, и нет Брака на Небесах и Грозного Судии на троне, но что-нибудь ведь есть? Даже если и нет – все равно, и в пустоту посмертного небытия шлепаться, недоделав, недодумав, как-то противно.

Но назад, к музыке. Бах рисует три слоя, три плана. В нижнем – тусклые, ровные, мягкие четверти. Шагают души по серой космической пыли. Поверх вьются в древнем и вечном танце души праведных. Если присмотреться к этой мелодии, можно увидеть в ней жесты, свет и тени. Начальный жест – одна из самых распространенных интонаций барокко. Часто она встречается и у Баха, но обычно в миноре (например, в знаменитой си-минорной арии альта из «Страстей по Матфею»). В покаянной молитве (слова арии альта – «Господи, помилуй», Erbarme dich) руки вскидываются к небесам. Эта знаменитая интонация барокко, фигура Lamento, фигура плача, здесь, в хоральной прелюдии, звучит в мажоре. Чего им плакать, в чем раскаиваться? Их ведут в Царствие Небесное! Праведницы осеняют себя крестным знамением. Видите, как они крестятся?

«Соль – фа – ля-бемоль – соль» – рисует мелодия. Это еще один знаменитый мотив барокко, музыкальный символ креста. А вот и шажочки Неразумных. Мрачной тенью плетутся они вслед за Мудрыми. Под фигурой креста – отголоски мелодии Мудрых. Разница та, что Мудрые пританцовывают под прихотливый радостный ритм, а у Неразумных – только обрывочек их мелодии. И перекреститься им некогда. И остается у них лишь тень – только стоны, только спотыкающиеся шаги: «си-бемоль – ля-бемоль… ля-бемоль – соль…» В ответ на молитву отворяются небеса, оттуда льется ровный радостный свет, стекает вниз гамма.

Но что же хорал? А хорал в неожиданном месте рассекает брачную процессию, на слабую долю врезается в танец – недаром христианские проповедники предупреждают: трубы Страшного суда прозвучат неожиданно, смерть может наступить, когда ее и не ждешь. И тогда уже ничего не поправишь. Совершенствуйся, делай добрые дела, трудись на совесть! («Будь готов! – Всегда готов!» Интересно, откуда у советских детей эта евангельская формула?)

***

Концерт начинался Фантазией и фугой соль минор. Фантазия – грозное предупреждение, патетическое воззвание к слушателям. Тоже своего рода музыкальная проповедь. Жизнь коротка, а что в конце ее? Тут обращаю ваше внимание на хитрое баховское изобретение. Бесконечная нисходящая гамма. Барокко раздвигает пространство с помощью слуховых иллюзий. На октаву вниз пускается бас, потом движение продолжается, но подхватывается октавой выше, и так несколько раз. Но на слух – спуск и спуск, безудержное падение. Такая длинная гамма, что чувствуешь себя Алисой, вверх тормашками летящей во тьму.

А фуга? Фуга – проповедь на тему краткости жизни. Тут Бах тоже прибегает к интересному фокусу. Даже к трем.

Тема фуги – величиной в четыре такта. Бах делит ее на фазы. В каждой чуть поменьше полутакта. Кусочков получилось 7. Начали с довольно объемной паузы. Жизнь родилась из пустоты. Вот оно, человеческое «Я». В миноре. Но смеется (не я придумала, конечно. Известный барочный «мотив смеха»).

Жизнь разгорается, взлетает к вершине – смеющееся «Я» взлетает к кульминации, тоника сменяется доминантой. А доминанта-то в миноре мажорная! Жить становится лучше, жить становится веселее! А если говорить профессиональным научным языком, тоническое проведение – как бы тема фуги, доминантовое – как бы ответ. Так оно всегда бывает в фуге. Но это же еще пока не вся фуга, это «океан в капле воды» – подобие структуры целого в малой его части. Как это? Часть вместо целого? Pars pro totem? Видим в микромасштабе экспозицию фуги. После проведения темы, и особенно после экспозиции, обычно бывает другой материал – интермедия. Следующий мотивчик, микроинтермедия – танцующий крошечный гавотик. Жить еще веселее! Попадаем в мажорную тональность, «микротема» в параллельном мажоре. Еще один гавотик, еще одна «микроинтермедия». Возвращает нас к основной тональности. «Микротема» в соль миноре.

Этот фокус – схему всей фуги в ее теме – показывали нам еще в музучилище. Все ли его знают? Наверное, не все.

Невнимательный читатель утомился. Внимательный переспросит: ну а другие два фокуса? Другие – в интермедиях. В том, как тема фуги тонет в волнах интермедии. Но тут свои секреты, в них здесь копаться некогда и негде.

Радостный, светлый характер трактовок Кисслинга распространялся и на Третью трио-сонату, и на до-мажорный концерт по Вивальди. Вот и позагорали под ночным солнышком барокко!

Спросила московского приятеля-органиста об особенностях барочной органной музыки. Цитирую в завершение часть его ответа:

«Образно говоря, барокко – это как утренний лес, пронизанный лучами встающего солнца, оживающий под его теплом. Или как мир, который просыпается, купаясь в лучах божественной любви. И в этом лесу и человек, и животные, и природа – всё вместе, всё сообразно. А главное, весь этот хор славит Бога».

Наталья ЭСКИНА
Музыковед, кандидат искусствоведения, член Союза композиторов России.

Фото Валерии ИВАНОВОЙ

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 31 октября 2018 года,
№№ 15-16 (144-145)

pNa

Оставьте комментарий