Несколько страниц русской классики

Московский театр юного зрителя
По дороге в…
Русские сны по Ф. Достоевскому
Автор спектакля — Кама Гинкас
Художник по свету — Александр Романов

Нас впускали в небольшую, пустую, вернее сказать, голую, а еще вернее — оголенную комнату. В одном ее углу теснились стулья. На них нас рассаживали. Кипенно-белые стены и потолок, окно, не прикрытое занавесками, за ним явственно просматривалась вечерняя самарская улица. Яркий белый свет, бьющий из откровенно поставленных и подвешенных фонарей.

Посреди комнаты лежит груда чего-то, похожего на труп из-за выглядывающего из-под рогожи ботинка. Над этим болтается помятое, выпачканное белой краской ведро. Неуютно, тревожно. Потом выяснится, что никакой это не труп, а брошенные малярные инструменты и кем-то забытый ботинок. На сцену периодически будут выбегать из разных дверей две гротескные фигуры: женская и мужская — обряженная в женскую одежду, — с торчащими из головных уборов бутафорскими топорами. Нам их представят как Артистов погорелого театра (Александр Тараньжин и Полина Одинцова). Всё нелепо, неправдошно, иллюзорно. Всё, кроме метаний, сомнений и страданий трех человек, запутавшихся в непонимании, что же можно, что дозволено, а за что придется ответить. И перед кем? И когда? И где? Названо это всё «русским сном».

Из великого романа Достоевского автор спектакля выделил линию, судьбу и личность Свидригайлова (Игорь Гордин). Довольно скоро становится понятным, почему. Здесь важно не преступление: иногда как бы просыпающийся Раскольников (Эльдар Калимулин) никак не может обнаружить кровавые следы ни на полу, ни на топоре, вместо них мы видим лужи и пятна белил.

Здесь важно наказание. И если в финале романа, мы помним, Родион Раскольников увидел звезды в небе, примирился с Богом; то Свидригайлову это не дано. Он — шулер, развратник и убийца — мучается здесь и сейчас. И мы мучаемся вместе с ним. Иногда он пытается оправдаться («У нас в русском обществе лучшие люди всегда биты были»), но кто может его оправдать? Кто может стать для него, не верящего ни во что и ни в кого, судиёй?

Он несколько раз возвращается раздраженно к понятию «совесть» («Толкуете мне об эстетике и разврате, может быть, еще и о совести») и еще через какое-то время: «Дышлом в добродетель, может, еще и про совесть поговорим».

Его раздражает и мучает, что явный убийца Родион Раскольников не желает уважать и полюбить его, Свидригайлова, отказывается от «родства» с ним: «Из идеи можно людей убивать?»
Еще больше мучает его непонятное, не принимаемое им чувство, которое он испытывает к Дуне. Что это: любовь — или похоть, возведенная в степень страсти? Его раздражает добродетель Дуни, готовой принести себя в жертву. Понятно, что она выходит замуж из-за денег, а не по любви, но от него, Свидригайлова, она денег принять не хочет, да и Родион отказывает ему в этой «милости».

И тут (во снах возможно всё!) появляется Дуня (Илона Борисова). Они трое кружат по сцене, стараясь все время оказаться на противоположной от других стороне. Теперь уже и Дуня пытается стать убийцей. Она стреляет в Свидригайлова, но нет, не попадает. Но если Родион убил старуху-процентщицу из идеи («Кто я? Право имею, или тварь дрожащая?»); Дуня — в ажиотаже, чтобы уничтожить мерзость; то Свидригайлов — чтобы жить ему стало лучше, сытнее.

Однако всем придется отвечать за задуманное и содеянное. И страшнее всех Свидригайлову. Именно он озвучивает главный вопрос: а что там, за гранью? Вечность — или темная комната, как в бане, с пауками по стенам? Мы видим, мы верим, что он давно бы перешагнул этот порог, когда бы знал, чего ждать, и когда бы не мучило его понимание смерти как обыденности, пошлости. В какой-то момент ему захочется повеситься (мы это поймем явственно и без слов), но вешаться на веревке, где только что болталось мятое, выпачканное белилами ведро, среди всего этого хлама…

Ему хочется то ли в Америку уехать, то ли телятины съесть. Переходы от жути, от оголенного трагизма к ёрничеству, к жестокому фарсу в спектакле происходят мгновенно и только актерскими средствами. Вот почти мычит от боли, почти катаясь, Родион. Тут же выскакивают Актеры погорелого театра с картонными топорами в головах и кружатся по сцене в каком-то вихляющемся танце, а еще они могут нам «Самару-городок» исполнить.

И раскачивает нас, зрителей, как на сумасшедших качелях, от кошмара смерти к кошмару пошлости. Протагонистом в этом трагичном балагане, безусловно, остается Игорь Гордин (Свидригайлов). Он как бы ось, на которой держатся эти безумные качели. Он то молит Родиона или Дуню о приятии и прощении, то издевается над ними. Униженно просит принять деньги для Дуни, исповедуется в грехах и тут же может схватить актрисульку и грубо лапать ее, посадив себе на колени, воздавая хвалу разврату.

Но глаза актера, — а всё происходит у нас буквально на расстоянии вытянутой руки, да еще при полном свете — выдержать очень сложно. Это глаза очень больного, страдающего человека. И как провести черту, отделяющую актера от его персонажа, — не знаю. В конце Свидригайлов буднично и почти незаметно выйдет за дверь. Выстрел. Звучит пошлый трактирный вальсок, и на сцене Актер из погорелого театра пляшет в истерике. А у меня в виске бьется мысль: «Тут — не место. Тут — нельзя!»

***

Театр Юного Зрителя (Казань)
А. Пушкин. Выстрел
Беседа о русской культуре
Постановка и музыкальное оформление Туфана Имамутдинова
Художник — Лилия Имамутдинова
Художник по свету — Николай Романов

Для любого просвещенного человека «Беседа о русской культуре» коррелируется с именем и известным трудом Юрия Лотмана. Взять для иллюстрации этого катехизиса одну из «Повестей Белкина» А. Пушкина — вполне корректное решение.

Ход спектакля в этом смысле понятен. Под лотмановский текст, звучащий в записи в исполнении диктора, актеры (пока еще просто актеры) переодеваются из повседневной одежды XXI века в мундиры и платья века 19-го. Прямо на наших глазах, прикрывшись высокими спинками стульев. Эти стулья, да еще несколько предметов бутафории — весь вещный ряд спектакля, в котором можно выделить стеклянные бокалы и дуэльные пистолеты.

Есть еще много пудры, с помощью которой Сильвио (Ильнур Гарифулин) создает седину на своей голове, прослеживает путь вылетевшей пули и обозначает дорожную пыль. На пенящееся шампанское намекает разбрызгивание изо рта жидкости. Таких иллюстративных знаков и значков в спектакле много. Собственно, он решен именно этим способом, это — его язык.

Текст Пушкина играет второстепенную роль. Вероятно, спектакль выстраивался по типу компьютерной презентации к мысли Лотмана о русской культуре на пушкинском сюжете. Поэтому отношения героев здесь не выстроены, характеры обозначены какими-то деталями: Графиня (Эльмира Булатова) поет; Граф (Камиль Гатаулин) выплевывает черешневые косточки; Иван Петрович Белкин (Егор Белов) рассказывает, снуя по сцене с предметами, необходимыми Сильвио или Графу. Сам Сильвио совершает несколько больше действий, но он всегда должен находиться в центре сцены лицом к залу. Понятно, что он — главный герой.
Всё можно принять: в театре возможно всё, если это оправданно, тем более, что всё это понятно мгновенно и никаких сложностей не обнаруживается. И можно сделать вывод, что спектакль вполне удачный. Если бы не одно маленькое «но»: знаки и значки должны выполняться виртуозно, очень тщательно и аккуратно.
Иногда это получается: звучит текст Лотмана, актеры, переодевшись, смотрят, ожидая, на актрису, завязывающую шнурки ботинок. Выстрел — и всё переключилось на разыгрывание сюжета. Или: слова «честь» и «совесть» опрокидывают Сильвио навзничь (в физическом смысле), но партнеры подхватывают его у самой земли.

К сожалению, таких моментов в спектакле немного. Принять спектакль мне помешала небрежность (не могу же я назвать это непрофессионализмом), с которой актеры отнеслись к пониманию русской культуры XIX века по-лотмановски. Начиная с того, что половина актеров просто плохо владеет русским языком, не умеет носить костюм и держать спину, не понимает, как можно обращаться друг к другу, и тому подобное. То есть никто из них к пониманию персоны благородного происхождения, к сожалению, не приблизился.

И вина здесь не только на актерах лежит. Если актриса, заявленная в спектакле как Графиня, петь не умеет, то выходов три: либо научить ее петь, либо не давать ей петь, либо заменить актрису. И уж, конечно, главный герой не должен на глазах у публики вытирать о подкладку шинели палец от красной краски, которой он изобразил на щеке кровь, при этом открывая следы вытираний на предыдущих спектаклях. Эта небрежность разочаровывает и превращает беседу о русской культуре в нечто противоположное.
В финале все актеры вновь переоделись в партикулярное платье, только Ильнур Гарифулин приклеил на ходу бакенбарды и надел цилиндр. Вот, мол, вам и Александр Сергеевич собственной персоной.

***

Театр «Суббота» (СПб)
Митина любовь
По произведениям Ивана Бунина
Сценарий и постановка Юрия Смирнова-Несвицкого
Сценография и костюмы Марии Смирновой-Несвицкой
Балетмейстер — Антонина Зобнина
Изготовление костюмов — Людмила Филонова
Музыкальное оформление Марии Гушкан

Сплетенье рук, сплетенье ног — судеб сплетенье. Вероятно, это могло бы стать эпиграфом спектакля. Вот и петляет полотняная дорога мимо ворот и колодцев, мимо колоколен и комодов от кровати до пристани/полустанка. За основу взяты «Митина любовь», «Солнечный удар», «Ида», «Петлистые уши» и «Жизнь Арсеньева» Ивана Бунина. Народу много. Ходят, пьют, говорят, играют то в карты, то на гитаре. «Читал, писал, болтал». Один сюжет сменяет другой, спешит, не дав отыграть предыдущий. Мужчины в полотняных костюмах, женщины в белых то ли летних платьях, то ли ночных сорочках.

Всё крутится вокруг любви и расставаний. Любовь в разных ее проявлениях: от юношеской влюбленности, когда первый поцелуй и сладок, и страшен, до внезапно вспыхнувшей страсти совсем незнакомых людей, до ненужного барахтанья на сеновале. Любовь, прерванная смертью или рождением никому не нужного ребенка. А в общем, любовь как стихия — неподвластна никаким разумным объяснениям. И никогда она не бывает счастливой, никакого утешения нет ни в ней самой, ни в ее итогах. Иногда персонаж исчезает просто так из сюжета, иногда — совсем, из жизни.

На наших глазах вынесут из кровати труп женщины, задушенной подушками, а в другой момент Митя (Иван Байкалов) уйдет за кулисы и там застрелится, подражая юному Вертеру. Правда, у Бунина Мите примерно столько же лет, сколько и гётевскому герою, а в спектакле ему не менее тридцати лет. Большую часть сценического времени параллельно существуют Арсеньев, писатель, автор (Максим Крупский), и его герои: Митя с Катей (Марианна Парушкина), Женщина с парохода (Снежана Соколова) и Поручик (Григорий Сергеенко), Алёнка (Екатерина Рудакова) и Сонька (Ксения Асмоловская). Рядом с ним, вступая в общение, — Лика (Валентина Лебедева), Композитор (Владимир Шабельников). Во всех мирах-историях действуют Услужающий (Анатолий Молотов) и Тётка (Марина Конюшко).

Честно говоря, понять, в какую сценическую реальность, в какой сюжет ты попадаешь, не всегда удается. Поэтому текст Тётки: «Нервы разгулялись, и огурцы никто не покупает», — приходится порой кстати. Крутятся, крутятся обрывки сюжетов, при этом всё как бы стоит на месте, на этом пятачке сцены, хотя, по-видимому, должно нам рассказать о разных проявлениях любви на огромном пространстве России. И колышутся разрозненные листы, разбросанные по сцене, когда дорога судьбы, белая полотняная лента, затягивается в колодезные ворота. Всё прошло, и все исчезли, остались смутные воспоминания о тех временах и той любви.

Спектакль санкт-петербургского театра был показан на фестивале 15 ноября, а 18 ноября Юрия Александровича Смирнова-Несвицкого, основателя и бессменного руководителя театра в течение пятидесяти лет, не стало. Коллектив газеты приносит соболезнования родным, близким и всему коллективу театра.

***

Тамбовский молодежный театр
Н. Гоголь. Ночь перед Рождеством
Инсценировка М. Есениной
Режиссер-постановщик — Виктор Фёдоров
Режиссер — Николай Елесин
Хореограф — Елена Дюкова
Художник — Наталья Дьякова
Художник по костюмам — Алёна Шубина
Постановка сценического боя Константина Карчевского

Начало предвещало сказочную новогоднюю историю. Диканька, укрытая пушистым снегом: игрушечные хаты под соломенными крышами с уютными огоньками в окошечках. Снег, с хрустом скрипящий под ногами. Обаятельный Чёрт (Дмитрий Елтунов), похожий на столичного франта. Румяная, сдобная Солоха (Татьяна Глазкова).

Потом Солоха начала размахивать метлой, изображая полет под звездами, и сказка кончилась. Иллюзия превратилась в обозначение театральных фокусов. Стали появляться персонажи, роль которых в истории, происходившей в Диканьке накануне Рождества, можно понять, вспомнив саму повесть и поверив рассказчику, обозначенному в программке Автором (Дмитрий Чеботаев).

Главным героем спектакля становится хор девушек, которые поют, танцуют и комментируют события, как будто бы происходящие в Диканьке в ночь под Рождество: и гуцульские пляски, и украинский казачок под колядки средней Руси. Своими танцевальными ритмами они заражают и главных героев, Оксану (Ксения Потапова) и Вакулу (Юрий Фитисов), которые отваживаются на несколько балетных па. Почти концерт песни и пляски.

В перерывах между песнями и плясками девушки перетаскивают с места на место сказочные домики, чтобы создать видимость запутанности деревенских улочек из-за пурги и отсутствия света (Чёрт ведь украл месяц по тексту). Потом будет и великая царица в кружевном платье, и башмачки, расшитые блестящими камешками, — всё как у Гоголя. Будут рождественские игры с каруселями и со зверинами рожами из пакли на палках. Будет много всего, вот только всё это обозначается. Стиль существования актеров на сцене на театральном сленге имеет название наигрыш.

***

Театр на Васильевском (СПб)
Ф. Достоевский. Вечный муж
Инсценировка, постановка и музыкальное оформление Виктории Луговой
Художник-постановщик — Игорь Степанов
Художник по свету — Кирилл Григорян

Есть стойкое мнение, что самое трудное на сцене — держать паузу. Петербургский спектакль, не мудрствуя лукаво, решил сразу проверить правильность этой аксиомы. Полутемная сцена, ограниченная полукруглой стеной с двумя дверями и мутным зеркалом посередине; на кровати спиной к нам лежит мужчина. Лежит долго, потом встает, садится. Долго. А мы ждем, и напряжение каким-то образом нарастает.

Текст начинается с появления четырех дам в черном: непонятно кто, непонятно зачем. Бред какой-то. И ведь действительно — горячечный бред. Он не рассеется с появлением странного типа в шляпе с траурным крепом, сначала — на просвете за зеркалом, потом — в приоткрытой двери. И весь спектакль — это кружение двух фигур: мужа-вдовца (Павел Павлович Трусоцкий — Алексей Лудинов) и мужчины, бывшего любовником его жены 9 лет назад (Алексей Иванович Вельчанинов — Игорь Бессчастнов).

Иногда из зазеркалья явится давно умершая Наталья Васильевна Трусоцкая (Александра Чаплыгина) — предмет давнишней мучительной страсти Вельчанинова; или Лиза, умершая позже, — дочь Вельчанинова от его бывшей любовницы, воспитанная Трусоцким. Любимая женщина и неожиданная дочь.
«Я взлелеял бы прекрасное, чистое существо», — мечется Вельчанинов вокруг девочки в белой рубашонке, которая качает шарик в руках. Шарик лопнул, и погасла тонкая свеча. В полутьме из-за зеркала тонкий вскрик: «Папаша». Что это — сон, бред? Атмосфера полуреального существования человека, петербуржца, во время белых ночей, когда нет дня, чтобы бодрствовать, но нет и ночи, когда можно отдохнуть от гнетущей реальности.

Эта атмосфера создается в основном актерами в их как бы легких диалогах, проговаривании чего-то несущественного. А самое главное так и не произносится. Кто виноват, кто — благородный человек, а кто — развратник? Тогда появляется веревка, на которой, наверное, кто-то должен повеситься. Но… через нее игриво будет прыгать Наталья Васильевна, а потом натужно Вельчанинов. И, наконец, Трусоцкий решился, в руках его мелькнула бритва, и тут оглушительно зазвучала музыка и резко погас свет. Вельчанинов проснулся и не может поверить, что Трусоцкий хотел его зарезать. Он поднял бритву и развязал руки Трусоцкому, который «еще четверть часа не знал, чем он кончит, обнимется или зарежет».

От ипохондрии Вельчанинова и следа не осталось. Дальше всё вполне реально: встреча на вокзале Алексея Ивановича с Павлом Павловичем, с его новой женой Олимпиадой Семёновной (Асия Ишкинина) и ее молодым дальним родственником (Александр Бобровский). Вечный муж и его новое мученичество.

***

Драматический театр «АпАРТе» (Москва)
И. Гончаров. Обломов. Эпизоды
Постановка Нины Григорьевой
Режиссер — Никита Люшненко
Художник — Андрей Золотухин
Композитор — Андрей Зеленский

В спектакле пять персонажей, но есть еще один, может быть, даже главный. Это — Одеяло, с одной стороны состоящее из лоскутов, с другой — серое, стеганое. Оно покрывает всю сцену, в него заворачиваются (и не только Обломов), в него садятся, как в кресло, из него выстраивают конуру-кокон или уютное гнездышко. «Одеяло — и покров, и ширма, и волны, и жизненные обстоятельства Одеяло — мебель. Одеяло — путы, пелёны (когда вплотную надвигается свадьба). Одеяло — черный коридор в небытие. Оно сворачивается в кокон, из которого, кажется, уже не выбраться. Оно то расползается в ковер, то скручивается в омут. И уползает, как жизнь, за кулису» (из буклета).

Одеяло притягивает всех, кто хочет и пытается вторгнуться в мир Обломова. Обломов как литературный персонаж был для многих критиков загадкой. В спектакле он более-менее ясен. Обломов (Александр Иванов) — человек, который хотел бы всегда оставаться самим собой, ни на кого не похожим, никому и ничему, в том числе любви и дружбе, не подвластным. Поэтому лучше всего он выглядит и чувствует себя в мятой пижаме и халате, похожем на кольчугу, а в костюме, надетом для встреч с Ольгой, он выглядит нелепо, несуразно.

«Теперь или никогда», — пытаются внушить Обломову Штольц и Ольга. А он им в ответ: «Нельзя же вот так, вдруг». Он не понимает, почему надо говорить то, что не думаешь, делать то, чего не хочешь. Мягкий, добрый человек, боящийся ошибок, боли, перемен, не менее боящийся причинить боль другому. Его очень раздражает, когда его сравнивают со всеми, с другими.

«Возьми меня, какой я есть, люби то, что во мне хорошего», — умоляет он Ольгу. Ольга Ильинская (Дарья Десницкая) — довольно понятный персонаж. Вся в розовом девица, мечтающая превратить Илью Ильича в деятельного человека, похожего на многих успешных людей. Отношениям с ней в спектакле, длящемся три с половиной часа, отдано почти две трети времени.

Менее понятен в спектакле Штольц (Андрей Субботин). О нем говорят как о деятельном, деловом человеке, но он легко и с удовольствием присаживается и даже укладывается в обломовское одеяло. Как выяснится в конце, он давно и страстно любит Ольгу, поэтому кажется странным его желание свести с Ольгой Обломова.

В антракте мне даже пришла в голову крамольная мысль о том, что в нашей российской действительности скорее Обломов закутает Штольца в одеяло безделия, нежели Штольцу удастся вытащить Илью Ильича в активную работу на благо Отечества. Но, может быть, это мои критические попытки объяснить самой себе место и роль данного персонажа в судьбе Обломова и в спектакле. Илья Обломов остается с Захаром (Владимир Воробьёв) и с Агафьей Матвеевной (Ольга Додонова), на чье плечо — полное, мягкое, закутанное в вязаный рукав — так удобно уложить уставшую голову. После смерти Ильи Ильича присевший на опустевшее одеяло Штольц будет звать к себе Захара, но опять получит отказ.

Спектакль начинается и кончается прекрасной Casta Diva в исполнении великой Каллас. Несколько раз в течение действия ее пытается спеть Илья Обломов…