События: ,

Концерт–сюрприз, и сюрприз приятный

26 февраля 2016

17-2_Редькин

На внезапно возникший в афише Самарской филармонии сольный концерт пианиста СЕРГЕЯ РЕДЬКИНА публика пришла с определенными ожиданиями: перед нами музыкант, обладающий, наверное, высшим титулом исполнительского искусства – званием лауреата Международного конкурса имени Чайковского.

Редькин – лауреат самых разных международных фортепианных конкурсов и одного композиторского, принимал участие в музыкальных турнирах с детства. Сергей сформировался под воздействием конкурсной среды с ее высоким градусом профессионального мастерства, но и, вместе с тем, с явной стандартизацией пианизма.

Создание умозрительной схемы, рациональное выстраивание исполнения – принцип отнюдь не плохой. Осталось добавить некоторой спонтанности, согреть творческим волнением, атмосферой публичного концерта – и готов искомый результат. Но, как оказывается, для подлинной одаренности преодолеть рациональное, проникнуть к сердцевине музыки сразу, в одночасье, непросто.

Мы стали свидетелями, как заявленная с первого прикосновения к инструменту тонкая выразительность, ощущаемая уже в остинатной фигуре Баркаролы Ф. Шопена, уступает место сухому, почти бескрасочному звучанию рояля, построенное здание музыки лишь ожидает своих жильцов, в его стенах можно лишь предслышать, угадать будущую драму.

Сложнейшие и тончайшие музыкальные смыслы шопеновских мазурок также остались, будто за дверью, за границами сознания. Шопеновское многоголосие в плотности фактурных сочленений не давалось пианисту, слушатель с усилием следил то за одним элементом, то за другим, внимание перебегало без осознанных связей от одного мотива к другому. И вдруг…

Первая призывная фраза Полонеза-фантазии Ф. Шопена пробудила заскучавшего было слушателя. С этого момента и уже до конца концерта музыкант владел залом. Перед нами предстал не недавний выпускник Петербургской консерватории, а состоявшийся музыкант, мастер, художник.

Звучание рояля приобрело объем и цветоносность, музыка начала восприниматься не как бескрасочная схема, но как тончайшая звукопись. Мощь кульминаций оттенялась тишайшим и певучим pianissimo. Долгое время звучала медленная и печальная тема в соль-диез миноре, напоминая польское выражение zal (непереводимое, но близкое к русскому «жалеть», «печалиться»), которое любил вспоминать Генрих Нейгауз, говоря о подобных шопеновских мелодиях.

Исполнение Редькина захватило и силой высказывания, и подъемами кульминаций, и тайной тихих звучностей, почти буквально потрясая психофизику слушателя. За внешними красотами виртуозных гирлянд пассажей, за прихотливой ритмикой пунктирных фигур, за светлой лирикой угадывался темный горизонт, мистическое ощущение которого так свойственно Шопену – ярчайшему представителю музыкального романтизма.

Запомнилось и необычное окончание Полонеза-фантазии. Уходя с кульминации, музыкант, вопреки обозначенному в нотах fortissimo тонического аккорда, завершил пьесу особым приемом: осветляя верхний регистр рояля и играя окончание тихо, он создал впечатление кульминации вдали. Музыка, уходя от нас, звучала в иных сферах.

Рахманиновский цикл этюдов-картин (соч. 39) в исполнении Сергея Редькина вызвал в памяти пейзажи и жанровые сцены русской живописи Федора Васильева, Михаила Нестерова, Исаака Левитана. Сумрачный или приглушенный колорит медленных этюдов, их широкое дыхание, подобное дыханию живой природы, и даже запахи, возникающие в синестезии чувств, рождались вместе со звуками рахманиновской музыки.

Влажная атмосфера ля минорного этюда (№ 2), в котором особая напряженная пластика мелодии сопрягается с мягкими синкопами и пропусками сильных долей такта, в исполнении С. Редькина освещалась особым прикосновением к роялю, в котором почти не слышна атака звука, он возникает будто из ничего.

Художественное преображение картины летней грозы предстало в этюде ре минор (№ 8). Напряженным исполнением коротких мелодических фигур пианист создал «душную» ритмоинтонационную атмосферу, сотканную из коротких мотивов секвенций, ожидающую своего разряжения. И здесь важно, как это произошло. Мастерское исполнение пианистом различными штрихами тонко разработанной музыкальной ткани разбудило в сознании воспоминания и чувства, связанные с природной стихией, буквально до таких, как запах пыли сельского проселка, встревоженной первыми упавшими тяжелыми каплями июльского ливня.

Вместе с тем заявленная в первом этюде-картине до минор подробная и тонкая проработка фактурных деталей, отсылающая к стилистике модерна, не везде удалась. Хотелось бы большей точности в штриховом и артикуляционном решении этюдов фа-диез минор (№ 3) и ми минор (№ 4).

Напротив, в мрачной характерности этюда ля минор (№ 6), в до минорном этюде (№ 7) с его риторическим пафосом и в безбрежном колокольном резонансе ре мажорного (№ 9) пианист показал безупречное владение не только виртуозной стороной этих отнюдь не простых сочинений, но, что немаловажно, особой стилистикой рахманиновской музыки, где пейзажная картинность сплетена из тончайших нитей мелодических горизонталей, собранных терпкой и сложной гармонией, где широкое дыхание могучей фортепианной фактуры вбирает в себя мельчайшие пульсации живого музыкального организма.

Дмитрий Дятлов

Пианист, музыковед. Доктор искусствоведения, доцент СГИК.

Фото Дениса Егорова

Опубликована в издании «Культура. Свежая газета», № 3 (91) за 2016 год

pNa

Оставьте комментарий