Если вы все еще думаете, что Самара — это один большой город, то бросьте уже так думать. Самара — это несколько городов. Скажем, Безымянка. Совершенно отдельный, особенный город. В этом городе родилась и до середины «нулевых» жила музыковед, сценарист, режиссер, «Золотое перо губернии» и лауреат всероссийских телевизионных конкурсов АЛЛА ВОЛЫНКИНА.
Угол Победы и Воронежской. За Домом дружбы народов две двухэтажки с деревянными подъездами. Самый облупленный из домов — мой. А облупленный он потому, что в 90-е с нас собрали деньги на ремонт, и какая-то жульническая бригада, делая этот ремонт, покрасила дом краской для внутренних работ. Облупился он сразу. Соседям повезло: они не согласились на ремонт, и дома их в более-менее сносном виде.
Две-три коммуналки, все остальное — отдельные квартиры. В то время сдать квартиру было не так просто как сейчас. Таким был наш дом. Мы жили в «трешке». Три больших комнаты. Коридор, правда, узенький. А получил эту трешку дед. Григорий Лазаревич Глускин. Он был первым главным врачом больницы имени Семашко. Центральной больницы Кировского района.
Открыли ее 12 сентября 1942 года. Дед открывал, и он ее, по сути, и создал. Тогда это была больница на 100 коек и предназначалась для оказания амбулаторной и специализированной стационарной медицинской помощи рабочим заводов и членам их семей, эвакуированным из западных и центральных областей России, Москвы и Ленинграда. Дед и сам был из эвакуированных. Он приехал сюда c женой, ребенком, c сестрами, братьями, приехал из Крыма, и ему дали квартиру вот в этом доме. Там тогда жили одни врачи. Его так и называли — Дом врачей. А строили дом пленные немцы. Дом получился кривоватым (стены не очень ровные), но крепким, и это был такой особый мирок, где война собрала медиков.
А вообще Безымянка — это мир технической интеллигенции. Рабочие, техники. Мои родители всю жизнь на заводе Фрунзе, они инженеры. И все их друзья — с завода Фрунзе или авиационного завода. Сейчас у Безымянки, конечно, совсем другое лицо. Я уже лет семь как там не живу, но часто бываю — у меня там мама, и такое ощущение, что Безымянкой никто не занимается.
Я живу сейчас на 6-й просеке на 14-этажке. По вечерам там воздух совсем как на даче, в подъезде чистота, а двор просто вылизан. Всюду кусты и цветы, с любовью посаженные. У нас ТСЖ. Председатель живет в нашем доме, и нам известно, куда уходит каждый рубль из тех, что мы платим за коммуналку. А домом, в котором живет мама, занимается управляющая компания, и маме кажется, что дворников там нет вовсе.
***
В какой школе я училась? Начинала в 83-й. Там и моя мама училась, она приехала в Куйбышев десятилетней, и мой старший, покойный ныне брат. И меня семи лет повели в эту школу. В Театральном проезде. Он соединяет Краснодонскую и Воронежскую. Почему Театральный? Может, из-за ДК «Родина»? Абсолютно заштатный проулок. И там всегда была и есть большая помойка. И при этом — Театральный проезд.
В 83-й я училась до 8 класса. А потом ушла: мне не повезло с учителем русского и литературы. Я собиралась в музучилище и на вступительных должна была в числе прочего и эти предметы сдавать. Ушла я в 141-ю (она за Дворцом Кирова) и попала просто к гениальному педагогу по русскому и литературе. Человек не только прекрасно преподавал, а еще и театром с нами занимался. И каким театром! Мы ставили сцены из «Бориса Годунова», на минуточку. И я играла Марину Мнишек.
Вообще, мне кажется, тогда не было большого разрыва между школами Безымянки и центральной части города. Например, школа, где учился мой муж [А. В. Волынкин. — Ред.]. Он в одном из соседних домов жил. А учился на Металлурге. В знаменитой 135-й математической школе, и среди его одноклассников были настоящие математические гении. Муж после школы поступил в медицинский. Учился у легендарного Вулиса, а в интернатуре работал в одном отделении с Мишей Шейфером. Сейчас Саша — замглавврача по экспертной работе областного наркодиспансера. А после вуза работал психиатром в самарских колониях, областной тюремной больнице и, ухаживая за мной, развлекал рассказами о зэках, глотающих бритвенные лезвия в надежде попасть в «больничку» с менее строгим режимом. Так вот, он — медик, а многие его одноклассники, вот эти математические гении, сделали блестящие научные карьеры. И у нас, и в Америке, и в Израиле. 135-я — одна из сильнейших школ города.
Или 88-я. Гимназией, где, помимо общего образования, дают музыкальное, она стала в начале 90-х. Но и в моем детстве там уже работали и Кнохинов, и Фишгойт, и буквально все дети занимались музыкой. Это была школа с музыкальнo-хоровым уклоном, как тогда говорили. Ну а я училась музыке в классической музыкальной школе № 4 на Краснодонской. Не знаю, как сейчас, но в мое время это была отличная школа. А что касается развлечений… Поскольку я училась в двух школах, то в течение учебного года у меня было мало свободного времени. Так что развлекалась я главным образом летом. А лето моего детства — это совсем не Безымянка.
***
У моих родителей дачи не было. А у завода Фрунзе, где они работали, была. В Студеном овраге. Большой деревянный дом на шесть семей. И лет семь мы там в мои летние каникулы жили. Это было дивно! Рядом лес, грибы, чудные лесные орехи. Ну и, разумеется, Волга, пляж, где я все эти годы встречала двух толстеньких детей — мальчика и девочку. Они были настоящие волжане и просто не вылезали из воды. Сидели там и отмокали. Прошло много-много лет, и я узнала в одном из самарских писателей того самого мальчика. Андрей Темников. Писатель, поэт, переводчик художник; номинант премий «Нацбест» и «Большая книга». В 2006-м ушел из жизни. 50-ти не было. Похоронен, если не ошибаюсь, на Сорокинском кладбище. А это ведь рядом со Студёным оврагом…
Так что лето — это Студеный овраг. Ну а в городе — скверик неподалеку от дома. Даже не скверик, а садик. Сейчас он запущен. Несколько скамеек — и всё. А в моем детстве там были горки, и на этих горках с подружками развлекались. Подруг у меня всегда было много, все они были совершенно такие пролетарские, и будущность большинства оказалась печальной. Одна из них и вовсе в тюрьме умерла…
Сквер Калинина? Да, и он от моего безымянского дома неподалеку и привлекал нас главным образом детскими машинками, которые давали напрокат. Я очень любила на них кататься. Там всегда было много шахматистов, в этом сквере. Вечерами играл оркестр. И еще моя мама девушкой ходила в сквер Калинина на танцы. Я танцам предпочитала концерты, спектакли. Конечно же, «Ракурс» был в моей юности. Народ тогда в «Ракурс» просто ломился. Ну а это всё не Безымянка, как понимаете. Это Старая Самара. «Ракурс» тогда был в ДК 4-го ГПЗ. На Мичурина. Но для меня, безымянской, это был другой мир.
***
В детстве в Старом городе я бывала редко. Только когда родители навещали живущих там друзей. Но уже тогда меня не оставляло ощущение оторванности Безымянки. И мне казалось, что молодежь в центре здесь аристократичней. Голубая кровь. Архитектура Старого города не производила на меня впечатления. Я не понимала тогда ее красоты. Как, впрочем, и красоты безымянской архитектуры. А ведь это тоже нечто особенное. И очень будет жаль, если вдруг какие-то из этих зданий исчезнут.
Вы, кстати, знаете, что на Безымянке есть свой Шанхай? Вот эта огромная «сталинка» на пересечении проспекта Кирова и Физкультурной. Там, к слову, был страшный случай — убийство маленькой девочки. Она была примерно моего возраста. А мне было лет двенадцать, и, значит, это случилось в 74-м или 75-м году. Девочка жила в этом самом Шанхае, возвращалась домой, ключ от квартиры висел у нее на шее, дома никого не было. Следом за ней в подъезд зашел мужчина. Дождался, когда девочка откроет дверь, втолкнул в квартиру и убил. Зверски. Мама моя, вернувшись с работы, рассказала — без подробностей, конечно, — об этой трагедии. Я на улицу боялась выйти. Шанхай — иначе в моем детстве дом этот не называли, и я даже не подозревала, что в Старой Самаре есть свой Шанхай. И вообще по-настоящему открывать Старый город я начала на СКаТе.
***
После консерватории десять лет я работала завлитом оперного. А потом в моей жизни появилось телевидение. И среди авторских программ, которые я там делала, был цикл «Ретроград». И один из первых фильмов о немецких инженерах, которые работали на Управленческом, тут же получил медаль Института Гете и взял Гран-при всероссийского конкурса. Мы привезли на СКаТ 3 500 долларов.
А через год вновь получили Гран-при этого конкурса за фильм о самарской хореографической школе «Уроки французского». А это уже не деньги, а десятидневная стажировка в Англии и Уэльсе. C оператором Олегом Шахом ездили.
Потом был фильм о субкультурах, c которым мы вышли в финал конкурса «Тэффи-регион». Горчишники, стиляги, фураги. Там у нас Валера Бондаренко поет всякие жалостливые песни. Роза Хайруллина прекрасно рассказывает о фурагах. Она из Казани, а у них там свои фураги были. Большая передача у нас была о репрессированных художниках и музыкантах. Был фильм «Площадь Куйбышева сквозь время».
Тогда никакого Интернета не было, и я не вылезала из музеев и библиотек. Днем — музеи, библиотеки, съемка. А потом всю ночь сидишь на монтаже. Утром час поспишь — и снова работа над сценарием, съемка, монтаж…
Но я не ходила, я летала! Ведь еще и никакой цензуры не было. Любую тему ты мог взять и в каком угодно ключе подать. И ты сам себе и сценарист, и режиссер, и редактор. Дико счастливое время! И была еще одна прелесть этой работы. Я открывала Самару. И не только, полагаю, для себя. А для всех, кто, как и я, родился в Куйбышеве. Открывала ее историю, архитектуру.
Потом я еще и на «Терре» года три работала. И Наталья Камбарова дала мне возможность сделать фильм-вариацию, который мы назвали «Самара. Обстоятельства места». Основная тема — исчезающая самарская архитектура: я этим болела. Дом с атлантами, сгоревший особняк Наймушина, особняк Курлиной, кухмистерская фон Вакано… А рефреном шли не очень серьезные заметки о том, что могло, но не случилось в Самаре.
Есть такой Алексей Прокаев, пропагандист немецкой культуры. Он мне как-то рассказал о фильме с участием Марлен Дитрих, где упоминается Самара. Картина о России 20-х. Дитрих играет там русскую княжну, которую везут на расстрел в Самару. Но не довозят. Буквально под Самарой она сбегает. Я зацепилась за эту идею и раскопала еще несколько таких историй. О том, например, как Александр Дюма плыл по Волге, но Самары так и не увидел. О Есенине, который трое суток проторчал на железнодорожном вокзале, но в город так и не вышел, оставив саркастические заметки о том, что разглядел за окном. Каркарьяна мы снимали тогда для этого фильма. Ваган Гайкович рассказал про деревянное кружево. А закончили мы фильм минутным клипом. Юная девочка идет по Старой Самаре, любуется, ставит этюдник у одного из домов. Зритель не видит дома. Он видит девочку, этюдник и холст, на котором начинает проявляться деревянный особнячок, очень красивый. Девочка заканчивает рисовать, камера отъезжает, и мы видим, что особняка-то и нет — одни обгоревшие бревна.
И вот это было последним, что я делала о Старой Самаре. И больше не хочу даже думать об этом. Потому что смысла нет никакого.
