Поэт. Возвращение

И, как и положено поэту, подробности смерти своей прозрел задолго до смерти. Пётр Александров и история его возвращения. Вполне себе мистическая. Рассказывает Георгий Квантришвили в проекте Светланы Внуковой.

— Тем, которые можно было бы обсудить с поэтом, архивистом, краеведом и исследователем литературы, реанимировавшим в ходе своих исторических погружений десятки самарских прозаиков и стихотворцев, то есть с вами, Георгий, «бесконечность бесконечностей». Что весьма, согласитесь, осложняет выбор. Но на этот раз я решила себя выбором не утруждать вовсе, а дать вам волю. Поговорим о том, о чем вы сами молчать не можете? Не можете вот прямо сейчас. Вот в этом, наступившем уже и по восточному календарю году Красного Петуха. Есть у вас такая тема?

— Есть. Я должен, просто обязан сказать о том, что считаю одним из главных событий 2017-го. Главных для меня и для региональной литературы, надеюсь, тоже. В сентябре — 90-летие Петра Степановича Александрова, одного из сильнейших, на мой взгляд, самарских поэтов. Давно им занимаюсь, но только в прошлом году произошли мощные прорывы — я познакомился с его дочерью и с несколькими людьми, которые Александрова знали лично и знали очень хорошо.

— Он самарский?

— Родился в Омске. Четырехлетним переехал с родителями в Самару — у его матушки, урожденной Чернышевой, здесь, вероятно, была родня. С тех пор Самару если и покидал, то ненадолго. В конце 40-х окончил наш пединститут, отделение русского языка и литературы, и писал диссертацию на тему синонимии. Школу он окончил с отличием, институт — с красным дипломом, а кандидатскую лет 10 не мог защитить. По нелепому совершенно стечению обстоятельств. Когда, наконец, защитил, еще какое-то время преподавал в институте, а потом взял и… ушел в сторожа.

— Его?

— Да, это его стихотворение. 72-го года, а ушел он из института в 60-х. И работал то сторожем, то разносчиком при почтамте, то еще кем-то в этом же духе. Его и тюрьма не миновала. По нелепой опять же случайности угодил, но год отсидел. И все время писал стихи. Первые, из тех, которые у меня сейчас есть, датированы 47-м. А последние — это 90-е. Середина 90-х, в 99-м он умер. Собственно говоря, не умер, а погиб. И тоже в общем-то нелепо.

— Никогда о нем не слышала. Ничего. Никогда. Как вы-то на него вышли?

— А это довольно интересная история. У меня был знакомый… Не то чтобы я его очень хорошо знал… Общались какое-то время. Он заходил ко мне на работу, когда я ночным сторожем работал.

— И тоже в сторожа ушли, о душе заботясь?

— Нет, в рассуждении чего бы поесть. Я к тому времени окончил пединститут, преподавал историю в школе, а учителям тогда платили 9 долларов, если на доллары пересчитать. Ну и подрабатывал. Сторожем.

— И чего сторожили?

— Физическую лабораторию того же пединститута. Ей тогда заведовал Коган, который потом стал министром образования. А тогда был заведующим физической лабораторией пединститута, я ее ночами сторожил, и вот туда и наведывался этот мой знакомый. Сергей его имя. Ну и как-то принес несколько листочков с текстами машинописными. И сказал: «Это стихи моего учителя». Назвал фамилию, имя, отечество. Но у меня это все тут же вылетело из головы. Я тогда авангардистов любил, а стихи были такие… традиционные. Я их даже и не прочел толком. Пробежался по строчкам, свернул и куда-то в бумаги свои запихал. Лет пятнадцать, наверное, прошло. У меня начался кризис среднего возраста, осложненный известными литературными ассоциациями. Куча же народу из пишущих в 37 лет распростилась с жизнью. Вот и у меня — тридцатисемилетие, кризис среднего возраста, литературный кризис, кризис взаимоотношений с женой, с которой тоже лет пятнадцать прожил. Короче, ужас и мрак. Ну и чтобы от черных мыслей отвлечься, решил я архив перебрать. Лезу к полке с бумагами, а на меня оттуда падают сложенные вдвое листочки. Я их вот так вот разворачиваю и читаю:

Читаю, и будто наждаком по душе. А я даже не знаю, кто это написал. Там же ничего не было на этих листках, кроме стихов.

— Ничего?

— Ничего. Ни фамилии, ни имени. Сам же я помнил только то, что листочки эти мне Сережа дал. С Сережей я к тому времени давно уже не пересекался. Начинаю искать в бумагах его телефон. Нахожу, звоню, говорю: «Здравствуйте, как бы Сережу услышать». А мне говорят: «Не звоните сюда больше». И кладут трубку.

— И у Сережи кризис?

— У Сережи не просто кризис. Сережа, оказывается, уже и мир покинул. Этот.

— Он был вам ровесник?

— Он старше меня лет на двадцать, но в общении дистанции этой не чувствовалось. Так вот, Сережи нет, и я не знаю, что делать. 10 стихотворений. 65-го — 69-го годов. Все. Больше никакой информации. Начинаю ходить по знакомым, которые постарше меня и в 60-70-е были уже достаточно взрослыми. Начинаю ходить, расспрашивать — пожимают плечами. Говорят: «Нет, не знаем, кто бы это мог написать». И так проходит… Да, года два, наверное, проходит — ничего не могу добиться. Но тут… На площади Куйбышева рыночек время от времени открывается. Торгуют сельхозпродукцией, а рядом — книгами. И я обычно среди этих книг гуляю. Ну и, вижу — Миша Авдеев стоит. Он, наверняка, знаком вам, Миша Авдеев.

— «Я последний поэт Самары, //Остальные уже не в счет. //О дворах моих — милых, старых //Так никто другой не споет». Его ведь тоже уже нет, Миши.

— В 2013-м умер. В марте. А тогда иду и вижу: Миша Авдеев. А Миша всегда, когда я его видел, в подпитии. Ну и тут: стоит как всегда Миша Авдеев в подпитии. И я думаю, вряд ли чего и от него добьюсь, но дай-ка все-таки почитаю. Подхожу и начинаю читать. Наизусть. Миша встряхивает волосами и говорит: «Петр Степанович Александров». И я пытаюсь вспоминать, это ли имя называл мне Сергей. И не могу. Больше 15 лет прошло. Вспомнить имя, которое называл Сережа, я не могу и решил на всякий случай записать то, что Миша назвал. А с собой ни записной книжки, ни карандаша. Посылаю себе самому эсэмэску: Петр Степанович Александров. До сих пор в телефоне. Отослал, начинаю дальше копаться в памяти. Он же не только имя своего учителя тогда назвал, Сережа. Он же еще рассказал, как они познакомились. А познакомились они, как Бездомный у Булгакова познакомился с Мастером. В психушке.

— И в каком же тогда смысле он у него учитель? У знакомого вашего? У Сергея? Александров?

— Да в том же самом — в духовном. А у меня приятель одно время работал врачом на Нагорной. И я тут же его набираю и говорю: «Ты этого человека вряд ли знаешь, но ты наверняка знаешь, людей, которые на Нагорной в 60-е работали. В 60-е, в 70-е. Поспрашивай: Петр Степанович Александров. Что-нибудь говорит им это имя? Меня он интересует как автор текстов. Возможный. Скорей всего, он и на Нагорной из-за стихов своих оказался. Если это, действительно, он». На следующий день приятель уже мне звонит: «Дома будешь в ближайший час?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Ну тогда я подъеду. Завезу тебе папку со стихами». Я говорю: «С какими стихами?» Он говорит: «Ну как с какими? Со стихами Петра Степановича Александрова».

— С ума сойти.

— И действительно подъезжает. Спускаюсь, подает папку, прижав ее к груди, возвращаюсь домой, открываю и среди стихотворений вижу то, что 15 лет назад упало на меня с книжной полки. И понимаю что это, действительно, он, Петр Степанович Александров. А человек, передавший эти стихи моему знакомому, вскоре умирает.

— Ну и «спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?»

— Да там еще целая куча поразительных совпадений была. Выяснилось, например, что в детстве Александров жил на той самой улице, где жил я. Степана Разина. Угол с Венцека. То есть, ровно в том же квартале. А супруга Петра Степановича преподавала в вечерней школе, которая работала при 42-й общеобразовательной, где я в это же самое время учился. Мы не могли не пересекаться. Ну а в прошлом году… В результате нескольких случайных, хотя тоже, наверное, не случайных, совпадений мне удалось обрести фотографию Александрова. В начале 60-х была сделана, и я ее вывесил у себя ВКонтакте. Вывесил, написал, что это Петр Степанович Александрович и несколько слов о нем. И кто-то лайкнул, кто-то коммент оставил. Ну и висит. Месяц, другой, и вдруг одна девочка, которую я лет десять к тому времени знал, пишет:«А это мой дедушка». Писала из Канады. Она с недавнего времени живет там. А когда мы с ней познакомились, жила в Самаре. И мы довольно часто общались. Она даже домой ко мне заходила.

— У нее другая фамилия?

— Она не Александрова, нет. Но, кстати, знала, что я интересуюсь региональной литературой. Знала — про деда речи не заходило.

— Не уверена, видимо, была, что ее дед вас заинтересует.

— Ну, с моей репутацией авангардиста, видимо, да. Но, слава богу, семья сохранила архив. Есть даже аудиозапись — Петр Степанович читает свои стихи. И благодаря семье я вышел на круг его общения. Хотя к тому времени уже знаком был с несколькими людьми. Более того, выяснилось (для дочери и внучки это стало новостью), что через десять лет после смерти Петра Степановича вышла книга его стихов. Первая и единственная. В городе Мичуринске Тамбовской области. Ученик Александрова издал. И вот только что родственники Петра Степановича получили бандероль с этой книгой. Но пока опубликована лишь часть наследия. Относительно небольшая.

— А что с архивом? Где он?

— Архив, за вычетом того, что удалось собрать мне, по-прежнему в семье. Но есть вероятность того, что его примет литмузей. Это как раз сейчас обсуждается. И если в музее действительно будет создан фонд Александрова, то все желающие смогут передавать туда что-то свое с Александровым связанное. Ну если таковые найдутся. Кстати, внучка Петра Степановича, она же до того, как в Канаду уехать, сама в литмузее работала. И, как мне представляется, просто стеснялась уже тогда предложить архив музею. Ну как, в самом деле? Приносишь тетрадку со стихами. «Это кто такой? — Да это мой дедушка. — А он издавался? — Никогда». Нет, ее очень даже можно понять. Хотя поэт незаурядный. И потом у него была возможность, которой не было у поэтов официально признанных. Я много читал из того, что в Самаре в те времена издавалось. И вот это там очень чувствуется — необходимость где-то себя придерживать. Ощущение перехваченного горла. Даже у очень талантливых людей этот эффект присутствует. У Александрова этого нет. Он не ставил перед собой задачи во что бы то ни стало опубликовать написанное. И был в связи с этим абсолютно свободен. И в этом смысле у него уникальная, конечно, позиция.

Вопросы задавала Светлана Внукова

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», №№ 3 (111), 2017, Февраль