Наследие: ,

Мещанское танго

24 марта 2017

  

 

 Это трудно передать, почему вдруг понимаешь, что нужно донести, озвучить голоса людей, которые жили в твоем городе полтора века назад. Воспринимали этот город своим. Не на века. А просто, как и все мы, проживали день своей жизни в обидах, радостях, заботах. Не строчили лозунги, не готовили революции, не кропали фельетоны о пыли и самарской грязи. А просто действовали, исходя из того, как прожить день в том статусе, который был на них наложен сословными рамками.

Любимая, поверь, я мотом был и фатом,

Но в жизни никому еще не сделал зла,

И, что бы мне теперь ни уготовил Фатум,

Я счастлив потому, что ты со мной была!

Кайгородцев М. Из посвящения мещанству 20–50-х гг.

Прожить день – это значит: уплатить налоги, избежать по возможности рекрутчины, выправить паспорт, пожаловаться на базарного старосту, продать свой товар, поесть, поспать, вылечиться, если болен. Повседневность… Мещанская…

Она не злая и не добрая. Она не объясняет глобальных вопросов: почему произошла революция? Как расправлялись с инакомыслием? Как было выиграно сражение? Но вот словечки, обороты речи, выразительные невероятно, картина повседневного мира – нужно ли это тем горожанам, которые интересуются историей?

В какой-то момент я решила, что нужно. Потому что мещанское сословие – забытое сословие. О нем предпочитают не говорить, пугаясь борьбы с мещанством (как качественной характеристики души), которая велась высокой культурой как до революции, так и при советской власти. «Скорее головы канарейкам сверните!»

Клятвы при вступлении в должность, жалобы на бедность, прошения о «перевозных посудинах» и «платьемойках», рассказы о мещанских дебоширах – все микроскопическое в плане событийности. Когда в податных тетрадях стоят две надписи: «помер» и «в рекруты». Какое тут событие в плане «большой истории»?! Но это маленькое событие маленькой мещанской жизни – целая катастрофа для ничем не приметной семьи. Помер… В рекруты…

Я убеждена, что это по-советски «мелкотемье» – очень важная история, нравственная, потому что поднимает «маленького человека» до роли творца исторического процесса. Даже письмо матери осужденного и прозябающего в казематах самарского мещанина, вообще неизвестного, просто Ивана Уланова.

Сохранившиеся письма «во власть» таких мещан написаны без пунктуации, с пропущенными словами, фразами. Эти письма можно читать только шепотом. Читать ради Аграфен, Анфис, Груш, Матрён, Марф. Ради Парамонов, Иванов, Тимофеев, Титов, Вакхов. Ради старожилов, внесенных в Обывательскую книгу города. Ради Линкафиды Пенфировой, явившейся в Самарскую думу в 1858 году сообщить, что она, самарская мещанка, не Леонида, как ее пишут в бумагах, а Линкафида…

Культура – еще одна часть общей программы забвения мещан. Жанры «третьей культуры», культуры, которая, как в шапке-невидимке, запрятана между фольклором и учено-артистическим профессионализмом: мещанский жестокий романс и аргентинское танго… Самара конца XIX века и Буэнос-Айрес конца XIX века…

Аргентинское танго как песенно-танцевальный жанр возникло в пригородах Буэнос-Айреса в 1880-е. Пригород Буэнос-Айреса в тот период времени соединял в себе черты и города, и деревни, и весь был пронизан космополитизмом иммигрантов.

Первоначально танго бытовало в среде городских низов. В 1910-е пробралось в Европу и стало модным. И, как пишет аргентинский литературовед Т. Карелья, «Европа вернула нам танго без танго». И этот же литературовед пишет: «Танго – это фольклорная песня города».

То же случилось с мещанским «жестоким» романсом. Он появляется в середине XIX века, пик его развития приходится на конец XIX – начало XX в. По мнению высокой культуры, этот жанр не отличается высокими эстетическими достоинствами – отсюда пренебрежительное к нему отношение. Собственно, такое же пренебрежительное отношение сложилось в русской культуре и к мещанскому сословию в целом. А. Кофман, анализируя жестокий романс как жанр фольклора, отмечает свойственный ему надрыв и характеризует как смакование слезливости. То же и в танго: надрыв! Основной герой – компадре. Основная тема – роковая любовь.

Самара в конце XIX – начале XX в. представляла собой как раз такой город, где половину горожан составляли мещане, а другую половину – крестьяне. И очень много было приезжих. Не случайно в историографии закрепилось за Самарской губернией определение: «внутренняя окраина России», то есть, с одной стороны, территория, находящаяся внутри империи, с другой стороны – плацдарм для дальнейшей колонизации востока, осваиваемая территория, территория, на которой пересекались миграционные потоки, волны переселенцев.

Горстка купцов проживала в центре, строила особняки, ходила в храмы. А основной город – торгующий, бурлящий, занимающийся черной работой или трудящийся «в услужении», пьющий в кабаках, умеренно хулиганящий, бродяжно-беспаспортный во время навигаций, строящий свои двухэтажные домики, хлопотливо запирающий ворота своих дворовых мест, дающий клятвы на соседство, жалующийся в думу, требующий от думы земли под сады и огороды, нанимающий пастуха для городского стада, – этот город пел мещанский романс. Как в пригородах Буэнос-Айреса танцевали танго.

Надрыв этих жанров – не коллективная эмоция, а текст поведения, стилизация. Манера чувствования и самовыражения. Кроме того, поэтика танго и русского мещанского романса сложилась в результате фольклоризации романтического стиля в искусстве. Романтизм не высокой культуры, а пригородов, маленьких городков, романтизм, зажатый между городом и деревней. Вернее, так: деревня, российская огромная тотальная деревня, захотевшая стать городом и запевшая жестокий романс…

«После покойного мужа моего… умершего в 1868 г. я осталась с пятью малолетними детьми, из коих старшему… исполнилось 18 лет, но он из-за слабости своего здоровья настолько плохой ещё приобретатель, что положительно не в состоянии и самого себя прокормить, а тем более искать средства по уплате повинностей…»

Но те мещане, которым я все это посвятила, не очень-то переживали о дамочках, исполнявших романсы в дворянских клубах. Они считали деньги, молились, торговали и придумывали свои клятвы на разные случаи своей мещанской жизни: «Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом Спасителя моего в том, что хощу и должен при подлежащем выборе в должность Председателя и членов Мещанской управы и кандидатов к ним, для отправления правосудия и других дел по чистой совести и чести, без пристрастия и корысти, устраняя вражду и связи родства и дружбы, избрать из моих собратий таких, которых по качеству ума и совести их нахожу я достойнейшими и от которых надеюсь, что они в возлагаемых на них должностях окажут себя ревностными к службе Его Императорского Величества и попечительными о пользе общественной, если же я инако поступлю, то как нерадивый о благе общественном, в коем и моё собственное заключается, повергаю себя нареканию собратий моих, а в будущей жизни отвечу перед Богом и Судом Его Страшным. В заключении сей моей клятвы о беспристрастном выборе целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь…»

 

Зоя КОБОЗЕВА 

Доктор исторических наук, профессор Самарского университета.

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 5 (113), 2017, Март

pNa

Оставьте комментарий