Наследие: ,

Марла и Зингер

27 сентября 2017

Я пытаюсь подняться со скользкого пола, сжимая в руке цветастую индийскую юбку Марлы, а Марла в одних колготках и блузке в деревенском стиле, в туфлях на высоких каблуках открывает морозилку.

Ч. Паланик. «Бойцовский клуб»

На самом деле в нашей провинциальной самарской жизни не так уж много стиля. Выразительного стиля. Есть природа, пленительная до умопомрачения. Есть кусочек старой архитектуры, дурманящий своей ностальгией из чрева. Есть порода людей, дерзких и с изумительно очерченными художественными носами. У кого выразительный нос – тот уже стильный и талантливый. Наверное, поэтому великий пролетарский писатель так язвителен был по поводу носа самарского обывателя. Есть мотыльки – художники, прорывающиеся на самарский пленэр из каких-то дальних художественных школ, ученые, не растратившие инаковость. И есть обитатели самарского дворика, не расселенные еще, с веревками, натянутыми среди дикого винограда и деревянных стен, на которых сушится белье, с матерком из окна, с норовом, рыбой, пивом, шторочками на подвальных окнах.

О, вспомнила, еще есть великие педикюрши знаменитой «Улыбки» и продавщицы блатного «Утеса»; портнихи из ателье около Троицкого рынка и скорняжных дел мастера из мехового ателье на Революционной; дамы, работавшие на трикотажной фабрике. И да, еще есть бани старые, в которых красавицы-раскрасавицы добавляют к глаголам «ся»: «Ну, Зой, я собралася». И, вильнув сумасшедшими бедрами, брызнув зеленью глаз, добавляют: «К мамке». Такую красоту смотреть – это ж как на Крытом рынке в детстве молоко с пеночкой есть. Я недавно пошла по молочным рядам и прошу: «Дайте мне стаканчик граненый с пеночкой!» На меня смотрят хозяйки пластиковых коробочек с ровным кремовым кислым молоком с удивлением: «Да с пеночками уже сто лет как нет!» А пеночки были поджаренные, коричневые, кружевные…

Стиль в Самаре – лишь в ее аутентичности, глубоко-глубоко запрятан. А сытость – это не стиль. Это картина мира буржуазии.

***

«Между мной и Марлой – ночь»…

Я вернулась с научной конференции в Екатеринбурге, посвященной эпохе социалистической реконструкции с ее идеями, мифами и программами социальных преобразований. Мне хотелось показать, как самое крупное сословие российских городов, мещанство, заснуло до революции социальной стратой, чтобы проснуться после революции в эпицентре борьбы с мещанством, обывательщиной, торгашеством, вещизмом, то есть с качественными характеристиками души.

У меня сохранился семейный фотоархив потомков самарского мещанства. На фотографиях 1920–1930-х годов изображены дерзкие тетеньки в разрезах и шляпках, которым дела нет до большого нарратива, до изложенной в учебниках большой истории. И до борьбы с мещанством им тоже нет дела! Они живут своей социокультурной жизнью в стране, которая живет своей социокультурной жизнью. Две реальности?!

Один коллега в Екатеринбурге заметил: «Вы своими фотографиями нами манипулируете! Потому что фотографии – это не реальная жизнь. Они могли, как и все остальные, страдать в голоде и разрухе, но для позирования на фотопленку надеть свой лучший наряд и притвориться модной и счастливой!»

С точки зрения отношения к историческому источнику он прав. Но я стою перед ним в своем сшитом у портнихи платьице и знаю совершенно точно: притвориться модной и счастливой нельзя. Это или есть, или этого нет. Стиль или есть, или его нет. Марла Зингер у Паланика в «Бойцовском клубе» в одних колготках и в блузке в деревенском стиле, а рядом валяется цветастая индийская юбка. И да, она в колготках и на каблуках! Это стиль. Женщина, архитектура, город, музыка, полотно – они или выразительные, или скучные. Другого не дано.

***

От Марлы Зингер отколем «Зингер» и посмотрим, что дало возможность провинциальным женщинам XIX века стать выразительными.

Швейная машинка «Зингер» с ножным приводом стояла у нас за дверью в хрущевской квартирке. Вот такая сытая по-советски, с блатными стенками и люстрами хрущевка, а в ней живет чугунно-золотая изысканность, нездешняя изысканность: машинка «Зингер». Я плачу и скорблю, что куда-то ее родители дели, это произведение пластического искусства благородно во все эпохи, в любых интерьерах. И когда сейчас часто украшают этими машинками кафе – получается просто грюндерский шик, «Сага о Форсайтах», викторианская жизнь. Если бы не эти машинки в повседневности советских людей – не было бы моды, как и секса в СССР и в дореволюционный период. Я приучена к портнихам. С маленьких-маленьких пор, а когда невозможно было достать по блату красивые штучки, мама сама садилась за машинку и строчила.

Швейная машинка стала одним из величайших изобретений XIX века. Корпорация I.M.Singer&Company одной из первых разработала в США стратегии, позволявшие покупать швейные машинки в рассрочку, а к рекламе привлекали почтенных респектабельных женщин. Компания «Зингер» создала по всему миру широкую сеть магазинов и ремонтных мастерских. И машинка превратилась, как считает исследовательница «Нового платья империи» Кристин Руан, в символ респектабельного среднего класса. А вся проблема мещанства в России как раз и связана с отношением к среднему, к серединному миру, который в русской культуре всегда хуже, чем крайняя степень греха.

Уже в 1859-м в России было продано более 300 швейных машинок «Зингер». В 1861-м они выставлялись на Всероссийской промышленной выставке в Санкт-Петербурге. К 1914-му Россия заняла второе место по объемам продаж машин «Зингер» за пределами США.

Кристин Руан пишет: «Появление западной моды в российской глубинке испугало многих патриотов. Если жители городов одевались по французской моде, то крестьяне, занимавшиеся сельским хозяйством, носили традиционный народный костюм. Такая ситуация создавала резкий визуальный контраст между городом и деревней. Хотя дворяне подчас наряжали своих слуг в европейскую одежду или отдавали им вышедшие из моды наряды, они все равно были уверены, что русские крестьяне предпочитают традиционное платье. В 1873 г., спустя более десяти лет после освобождения крестьян, сельские чиновники, священники и учителя обвиняли крестьян в щегольстве и сообщали, что жители деревень начали носить городскую одежду. Новгородский чиновник подытожил возмущение местных властей: «Роскошь в нарядах доходит до безобразия. Не редки примеры, что крестьянин опустошал свой двор и амбар, чтобы купить жене платье в 100 рублей, и себя нарядить в городское платье».

Вообще, когда иностранный автор пишет о России, получается интересный взгляд, который вначале хочется объявить надуманным и ложным, а потом становится стыдно за свою категоричность. Но когда мне начинает казаться, что автор чего-то недопонимает в специфике русской истории и культуры, упрощает, не использует все группы источников, неверно интерпретирует те источники, которые были в его распоряжении, я вспоминаю: «Вы манипулируете нами!»

Есть история повседневности, отличающаяся от большой истории, в которой все было по-другому. И поэтому могли быть русские крестьяне в пореформенной России, увлеченные модой. Потому что мода – это мечта, это возможность украсить свою повседневность, внести в нее знак иной социальности и иной культуры.

***

«У левых сил вопрос о моде был решён раз и навсегда: человек должен трудиться на благо общества, а не распыляться на моду. Со времен нигилистического бунта 1850-х представители радикальной интеллигенции отказывались следовать модному диктату и формировали собственные заявления, направленные против моды. Они надеялись, что, отказавшись от модного платья (воплощения классового барьера), они смогут создать более тесные связи с рабочими и крестьянами и заставить и их отказаться от следования моде».

Очень интересный историк из Казани, современный, в диссертационном исследовании, посвященном формированию в русской культуре антимещанского комплекса, отмечает время его формирования: середина XIX века. И прослеживает жизнь этого культурного стереотипа до современности. Возвращаясь к Клаве и Марле Зингер.

Моя Клава с разрезом от бедра прошагала 1920-е и 1930-е годы, прошла всю Великую Отечественную и была такая же ядреная и дерзкая в военной форме, как и в платье с разрезом из довоенной жизни. Она не примеряла маски. Она такая и была. Потому что в одних стиль есть, а в других его нет. Одни Марлы Зингер в колготках и без юбки – другие не Марлы Зингер. Но машинка «Зингер», шедевр Исаака Меррита Зингера, изменила русскую повседневность, приблизив ее к великой и прекрасной мировой моде.

«Не могу назвать это любовью, – кричит Марла, – но ты мне тоже нравишься».

Зоя КОБОЗЕВА

Доктор исторических наук, профессор Самарского университета.

Фото из архива автора

 

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 15 (123), 2017, Сентябрь

pNa

Оставьте комментарий