Скончавшийся в 2017 году Даниил Александрович Гранин двух лет не дожил до своего столетия. Гранинский век, отпущенный писателю судьбой, вместил многое: и великую войну, и смену разных политических периодов в стране, и изменение тематических и художественных ориентиров в литературе, и наступление качественно новой — информационной — эпохи.
Начиная со своих ранних романов «Искатели» и «Иду на грозу», Гранин активно участвовал в литературном процессе второй половины ХХ века и начала века XXI. В 1970-е годы читатели обсуждали его роман «Картина», читали написанную совместно с Алесем Адамовичем «Блокадную книгу», в 1980-е предметом ожесточенных споров стал неоднозначно воспринятый роман «Зубр». А еще были «Повесть об одном ученом и одном императоре», повесть «Эта странная жизнь» и десятки других произведений. В начале нового столетия в поле читательского внимания, несомненно, попала книга «Вечера с Петром Великим». Если попытаться охарактеризовать одним словом типологический ряд гранинских героев, то это будет слово созидатели. По своему статусу это могли быть разные люди: инженеры, ученые, императоры, предприниматели. Но их объединяло одно — искреннее стремление приумножить материальный и интеллектуальный капитал страны. Испытав на себе все ужасы войны как машины тотального разрушения, Гранин осознал целительную силу продуктивного созидания для морального выздоровления народа, укрепления его веры в позитивные жизненные перспективы.
Гранин понимал, что жизнь не допускает унылой одномерности. Если находиться только в пространстве абсолютной серьезности, то неизбежно потеряешь множество критериев, утратишь объективную ценностную шкалу. Даниил Гранин в романе «Вечера с Петром Великим» размышляет, а зачем понадобилось императору, человеку взрослому и отягощенному массой государственных проблем, оказывать почести Всешутейшему папе Никите Зотову на знаменитых «ассамблеях», играть роль смиренного верноподданного Петра Алексеева перед лицом князя-кесаря Федора Юрьевича Ромодановского, наделенного почти царскими полномочиями? Что это было? Просто шумное развлечение, отдохновение от дел государственных, отголоски не отыгранного до конца собственного детства?
Писатель считал, что причина сложнее. Петру Первому временами было просто необходимо дистанцироваться от привычной субординации, взглянуть на тот или иной государственный ритуал с неожиданной стороны. Оказываясь в зоне смешных подобий, царь в данный момент находился не внутри пространства серьезного церемониала, а по другую его сторону, за его границей. Те или иные архаичные моменты привычной системы отношений при таком ракурсе восприятия сразу становились особенно наглядными, обнаруживали в полной мере свою порой пустую условность. Этот переход исторического деятеля из сферы сугубой серьезности в сферу смеховой «изнаночности» обеспечивал многомерность восприятия им, первым лицом государства, окружающей действительности. Это в какой-то степени давало гарантию, что монарх не станет заложником той или иной ситуации, простым пленником навязанных окружающими правил игры. Названный переход выполнял функцию своеобразного «приема остранения», позволявшего императору таким парадоксальным способом проверить на прочность складывающуюся систему социальных, административных и профессиональных связей.
***
Книге «Заговор» **, вышедшей незадолго до смерти писателя, не дашь однозначного жанрового определения. Что это — роман, мемуары, эссеистика? В книге есть элементы и писательского дневника, и литературных воспоминаний, и публицистических размышлений о судьбах современной цивилизации. За век жизни у активно работающего в литературе писателя накопилось немало точных наблюдений, вопросов к самому себе и к окружающим, суждений-выводов, целой череды очарований и разочарований. Есть в тексте и элементы исповеди, ведь в пору подведения итогов душу писателя неизбежно подтачивает досада от осознания масштаба еще не сделанного − всего того, о чем мечталось, но так и не удалось осуществить.
Подобные итоговые книги писателя интересны тем, что они открывают читателю своеобразную «географическую карту» творческого мира с его актуальными точками размышлений, с неосвоенными проблемами, стоящими перед обществом, с оставшимися в стороне тематическими пространствами.
Мы знакомимся тут и с Граниным-читателем. Вот он размышляет о парадоксах литературной репутации: «Есть книги особой судьбы. Литературно не бог весть каких достоинств, а то и просто посредственные, однако почему-то они производят волнение в обществе».
Писатель называет роман Чернышевского «Что делать?», катаевскую книгу «Время, вперед!», роман Н. Островского «Как закалялась сталь». «Сегодня „Что делать?“ не читается — наивно, беспомощно, скучно». И объясняет популярность произведений социокультурным контекстом определенного времени, тогдашним горизонтом ожиданий: «Каждое такое явление переплетается с состоянием общественной жизни. Резонирует, откликается на какие-то глубинные процессы. Сотрясали поколения не только русские книги. Был для России потрясением „Овод“ Войнич, была „Хижина дяди Тома“. За полтора столетия наберется кардиограмма весьма показательная, как менялись интересы, пристрастия, вкусы общества». В самом деле, изучать такую «кардиограмму» − дело весьма поучительное и для социолога, и для психолога, и для историка литературы.
Своей книге Гранин дал название «Заговор» по заглавию одной из глав, посвященной различным политическим «подковерным играм», интригам, заговорам, которых было немало в отечественной истории ХХ века. О них общество до поры до времени не догадывалось, ведь официальная газетная информация о происходящем в стране обычно все дежурно облекала в обтекаемые и безликие словесные формы, скрывающие подлинную суть явления. Гранин признается: «Бывшие мне всегда интересны. Прежде на своих должностях вынужденные помалкивать, говорить что положено, они, выйдя в отставку, ощущают желание выговориться. Когда-то каждое их слово ловили, обдумывали, теперь они вроде никому не интересны. А знали они много. Стоит начать вытаскивать из сундуков памяти залежалые секреты — чего там только нет!»
Этот интерес Гранина понятен, ведь одна из социокультурных функций писателя — быть свидетелем на пресловутом «суде истории». И потому писатель столь жаден до живых исторических свидетельств, которыми могут поделиться его современники — люди разного социального статуса и жизненного опыта. Их воспоминания — человеческий документ, ценный своей уникальной подлинностью.
В книге Гранина мы находим и мучающие автора ключевые вопросы нашей духовной жизни. Констатируя, что «Франция не отрекается от своих революций, они все стали памятниками ее демократического становления в пути», писатель с горьким сожалением видит совсем иное в нашей стране: «Мы, не историки, а литераторы, обсуждая эту тему, каждый раз недоуменно останавливались перед вопросом — почему мы, Россия, отдали свою революцию, ее сложнейшую историю, в руки политической касте большевиков, почему мы лишили свою революцию признательности, всего того, что представляло и борьбу мысли, того демократического расцвета российской мысли, которая происходила в предреволюционные годы? Что было, то было, но рано или поздно история должна восстановить правду, всю трагедию и красоту российской идейной жизни, ее богатство и что она на самом деле дала миру».
Пунктиром через книгу проходит и другая важная мысль писателя, тревожившая его на протяжении всего творческого пути: мысль о месте этики в нашей жизни. Поскольку Гранин много писал об ученых, об их драматичных поисках и открытиях, постольку эта мысль была связана с таким важным для современной эпохи понятием, как научно-технический прогресс. «А что техника, способна ли она помочь исправлению нравов? Есть ли в ней нравственная составляющая? Ведь она творение человека, и тот, кто создавал ее, он хотел не только прославиться, не только сделать что-то новое, необычное, нет, он хотел сделать для человека что-то хорошее. Украсить жизнь, облегчить ее».
Писатель задумывается о том, умеет ли общество мыслить измерением отдельного приватного человека. Тут неизбежно вспоминается известный анекдот эпохи Брежнева, основанный на переиначивании популярного в ту пору политического лозунга: «Все для человека, все во имя человека, и мы знаем этого человека».
Гранин оценивает неудачи отечественной автомобильной промышленности, так и не создавшей автомобиль, равновеликий лучшим мировым образцам: «Спросил однажды знакомого автомобилиста RoyalRent Car — в чем дело? Стали мы обсуждать. Автозаводы у нас нормальные. Металл нормальный, арматура — все как бы на уровне, а на выходе дрянь. Говорили, говорили и нашли единственное, нечто невесомое, неосязаемое, спорное, но все же достойное внимания. Мы не привыкли ничего делать для человека. Ради одного человека. Для армии, для страны, для полетов, то есть в понятии государства. Все для него, родимого!» А измерение отдельного человека, каждой индивидуальной персоны — это как раз и есть мера нравственности. Всё, таким образом, упирается в этические проблемы.
Текст гранинской книги пересыпан фразами, которые можно назвать афоризмами. Это своеобразные итоговые умозаключения, которые приходят в голову человека, умудренного возрастом, большим количеством пережитого, многими десятилетиями упорного литературного труда: «Слезы сострадания — это и есть культура, высшая культура чувств»; «Есть понятия неделимые. К примеру, совесть. Или она есть, или ее нет. Не бывает человек наполовину совестливым»; «Самоирония — одно из самых симпатичных качеств художника»; «Человека нельзя удивить ни позитивом, ни трудом, ни положением, ни способностями. Можно лишь отношением к другим людям»; «У цивилизации есть прогресс, у культуры — этический предел. У нее, видимо, нет прогресса».
Искушенный читатель, хорошо знающий творчество Даниила Гранина, может подтвердить степень продуманности и справедливости данных жизненных выводов писателя.
Гранин Д. А.
Заговор
М.: ОЛМА Медиа Групп, 2014. — 320 с.
Купить книгу