Так в московской музыкантской среде называли композитора Алемдара КАРАМАНОВА (1934–2007).
Почти сразу после окончания аспирантуры Московской консерватории Караманов оставляет столицу и «затворяется» в родном Симферополе почти на всю жизнь.
Редкие премьеры сочинений в Москве и Киеве не дают забыть о в высшей степени интересном и оригинальном композиторе. Музыкальная общественность каждый раз живо откликается на исполнение его музыки. Публикуются рецензии на концерты, в том числе и в главных музыкальных журналах страны. Д. Шостакович, заметивший Караманова еще в годы учебы, высоко отзывался о даровании композитора. А. Шнитке прямо говорил о нем: «Гений!»
«Первый консерваторский модернист», написавший за годы учебы десять симфоний, музыкант, на которого обратил внимание Луиджи Ноно (слышавший его музыку во время одного из своих визитов в Москву), Караманов долгие годы жил на южном крае империи, не участвуя в кипучей жизни столицы. Он никогда не пожалел о своем выборе, однако явно испытывал недостаток в творческом общении. Годы спустя композитор вспоминал: «Как „абориген“ своей страны я возвращался к южному солнцу, и оно давало мне возможность прогуляться где-то далеко, выносить какую-то музыкальную мысль. Но тут же думал: вот хорошо бы показать это в Москве, ведь там, где я живу, показывать-то это некому».
Всегда опережая своих сверстников по консерватории, будучи каждый раз на шаг впереди коллег, Караманов не был сознательным нонконформистом. Его музыкальный язык и техника композиции, эстетика и этика творчества были сформированы не только средой или прямым влиянием учителей, но собственным поиском и абсолютной бескомпромиссностью в самооценке.
К слову, об учителях. Семен Семенович Богатырев — профессор класса сочинения в консерватории, ученик Н. Римского-Корсакова — стал для Караманова важнейшим связующим звеном в цепи традиции русского симфонизма. Пианист Владимир Натансон и хоровой дирижер Александр Свешников — каждый в свою меру оказал заметное влияние на формирование молодого музыканта. А вот Тихон Хренников и Дмитрий Кабалевский (профессора Караманова в аспирантуре) скорее стали камнем преткновения для активных поисков своего пути. Авангардные техники были у них не в чести.
Другое дело студенческая среда. Атмосфера в конце 50-х — начале 60-х была необыкновенная. Дискуссии и споры чуть не до драки, совместное слушание новой музыки, исполнение сокурсниками-исполнителями сочинений своих однокашников — все это представляло как бы бурлящий котел, в котором несущественное растворялось, главное же росло и укреплялось в своей значимости. Композитор вспоминал позже: «Мы стремились „вырваться в невероятное“ и четко ощущали себя эпицентром новой культуры».
Студентами консерватории в то время были композиторы, имена которых составили славу русской музыки XX века: Альфред Шнитке, Эдисон Денисов, Николай Сидельников, Роман Леденев, Юрий Буцко. И это далеко не весь перечень замечательных имен. Караманов, вспоминая время, проведенное в Москве, отмечал три периода своего творчества: консерватория — периоды «обыкновенный» и «классический», аспирантура — период «модернизма». Но даже в пору увлечения авангардными техниками Караманов не порывает с русской традицией симфонизма: «Мой композиторский стиль складывается на основе глубоких идей, заложенных в произведениях таких русских мастеров, как Рахманинов, Скрябин, Прокофьев и Шостакович».
Уже в Москве совершается переворот во внутренней жизни композитора. Он открывает для себя тексты Священного Писания. Не только христианская духовная традиция волнует молодого музыканта. Его глубоко трогают индуизм, ведийская мифология. Но свою музыку отныне он связывает с темами и образами латинских и церковнославянских духовных текстов, со Священной историей Ветхого и Нового заветов.
Караманов «слышал» эти образы как музыку, как симфонию: «Я стремился прочесть ту мощь побуждений, которая создавала религиозные тексты Священного Писания, их глубочайший внутренний симфонизм».
Переехав в 1965 году из Москвы в Симферополь, композитор полностью отдается творчеству, подобно монаху-схимнику уходит от мира в затвор, погружается в мир образов религиозных текстов. Так появился на свет грандиозный симфонический цикл «Совершишася» (1965–1966) на тексты всех четырех Евангелий. Когда цикл «Совершишася» был закончен и объемистая партитура лежала перед композитором на столе, он вдруг понял, что эта музыка не может быть исполнена. И дело не в том, что сочинение звучит около трех часов и состоит из четырех полновесных симфоний. На дворе 60-е — годы хрущевской «оттепели» и, вместе с тем, годы новых гонений на церковь. Под запретом не только отправление культа, но и сами религиозные темы не допускаются в общественное пространство театров и концертных залов. Симферопольский затворник продолжает миссию, а именно так он понимает свое искусство. Одно за другим выходят из-под его пера Stabat Mater (1967), Реквием (1973), Месса (1973) на латинские богослужебные тексты и, наконец, цикл из шести симфоний на тексты Апокалипсиса «Бысть» (1976–1980).
Крупные сочинения Караманова называют иногда «Симфоническими мистериями». Несмотря на их протяженность и известные трудности с организацией исполнения оркестром, большим хором, солистами, находятся музыканты и осуществляют премьеры этих сочинений не только в России, но далеко за ее пределами.
В конце столетия к Караманову приходит если не слава, то довольно широкая известность. Его музыка исполняется и записывается. Композитор, наконец, пришел к своему слушателю, продолжил миссию, но уже публично, о чем ему, конечно, мечталось в долгие годы затворничества.
Уже на склоне лет, говоря о смысле творчества и жизни, он резюмирует свое кредо в духе отечественной философской мысли: «В противоположность низшей биологической силе, борьбе за существование, есть и другая сила — доброта, гуманность, человечность. Жизнь есть дух. Только он просветляет и делает цепочку жизни человечества бесконечной».