У Бориса Чичибабина (1923–1994) была нелегкая судьба.
На собственном опыте, а не понаслышке, поэт испытал, что такое цензурные запреты, идеологические рогатки, арест, пятилетнее томительное существование в недрах зловещего ГУЛАГа, вынужденная повседневная работа, не связанная с творческой деятельностью, призрачное бытие в пространстве «самиздата» при официальном замалчивании имени. Лишь в эпоху перестройки пришли известность и даже слава: в 1990 году за книгу стихов «Колокол» (1989) поэт получил Государственную премию, а через три года был удостоен премии имени А. Д. Сахарова «За гражданское мужество писателя».
Его поэзия служила отражением сложной духовной структуры личности. Это обнаруживается и в системе устойчивых лирических мотивов, и в стихотворной технике. Все свою жизнь Борис Чичибабин был вдумчивым читателем, а потому его поэзию можно назвать своеобразной творческой проекцией чтения, тем лирическим экраном, на котором зримо высветились многообразные читательские впечатления и переживания.
Слова поэта, вынесенные в заглавие статьи, могут быть своеобразным эпиграфом ко всему духовному бытию Чичибабина. Это в самом деле лаконичная и емкая формула трагической амбивалентности жизни независимой творческой личности в ХХ веке. Первая фраза («Мне ад везде») напоминает о тех испытаниях, которые выпали на долю Чичибабина, непосредственно ощутившего жесткие, ранящие прикосновения бездушного государственного Левиафана. А вторая («Мне рай у книжных полок») – указывает на роль большой Культуры как спасительной гавани для истерзанной болями утомленной души.
Это подтверждает и эпистолярное наследие Бориса Алексеевича. В 2013 году вышла книга «Борис Чичибабин: уроки чтения. Из писем поэта».
В нее вошли письма, адресованные другу и собеседнику Полине Брейтер. В одном из писем поэт так и признается: «Дело в том, что я принадлежу к той породе людей, с которой Вы знакомы только понаслышке, по книгам и в существование которой Вы, может быть, не особенно и верите, потому что нас на свете осталось по пальцам перечесть. Я – «книжный мальчик», «книжный человек», книжник. Для меня нет ничего значительнее, прекраснее, выше, истиннее книги. Вот Вы спрашиваете меня о моей жизни. Моя жизнь – это история прочитанных книг – и только, понимаете?»
Чичибабин сознательно полемически вводит это «и только», поскольку пережитые тягостные лагерные годы – увы, не жизнь, а убогое существование, а жизнь, настоящая жизнь, вот она, в другом пространстве – среди книг, среди подлинных духовных родников.
В то же время слой богатых читательских впечатлений отнюдь не заслонял непосредственных и пронзительных в своем драматизме чувств, продиктованных противоречиями реальной жизни, не превращал, так сказать, «природного» поэта в обыкновенного начитанного поэта-филолога. Не случайно в стихах Чичибабин делает примечательную оговорку:
Нехорошо быть профессионалом.
Стихи живут, как небо и листва.
Быть свободной личностью для Бориса Чичибабина важнее, чем быть титулованным поэтом, введенным в какой-то признанный сообществом ценителей искусства репрезентативный ряд.
И как я рад, что на исходе лет
Не домосед, не физик, не геолог,
Что я никто – и даже не поэт.
Вектор личностного развития Б. Чичибабина – это путь в сторону почти толстовского «опрощения», путь к простому «Я», очищенному от всяких примесей и привнесений. Однако этот избранный Чичибабиным бытийный маршрут оборачивается не снижением целеполагания, не самоуничижением, а, напротив, возвышением, движением к ценностной вертикали.
Я – просто я. А был, наверное,
Как все, придуман ненароком.
Все тише, все обыкновеннее
Я разговариваю с Богом.
Конечно, Борис Чичибабин понимал, что и в простоту можно лукаво играть, можно выдумывать ее в себе, кокетничать ею, а значит, поступаться самым ценным, что может быть в поэте, – искренностью. В одном из писем поэт так описывает наступившую перемену в себе: «Потом я не то что перестал стыдиться, но понял, что придумывать себя нельзя, что в стихах я должен быть таким, как есть, – книжник так книжник, интеллигент так интеллигент (а не человек из народа, как в тех книжках), слабый так слабый, неумный так неумный».
Каждый творческий человек на пути своего персонального становления проходит неизбежный этап обостренного нарциссизма, порой с трудом преодолеваемого. И противоядием для избавления от такого греха пустой гордыни, по мысли Бориса Чичибабина, прекрасно служит великая русская литература, устанавливающая такой грандиозный ценностный масштаб, что в соотнесении с ним все пустые потуги и претензии иного начинающего литератора выглядят ничтожно малыми и анекдотически смехотворными.
Размышляя в своей переписке с Полиной Брейтер о русской классике, Чичибабин делает особый акцент на великой тройке имен в русской литературе: «Вообще, этот «тройной зачин» нашей новой литературы – Пушкин, Лермонтов. Гоголь – явление удивительное и, кроме античной эпохи (когда в Афинах в одно или почти в одно время жили Сократ, Эсхил, Софокл, Аристофан, Фидий, Платон) и, конечно, эпохи Возрождения, небывалое и неповторимое».
Как многие поэты эпохи «оттепели», Б. Чичибабин вел свою внутреннюю драматичную тяжбу с недавним сталинским временем. За два года до нашумевшего стихотворения Евгения Евтушенко «Наследники Сталина» он пишет свой сходный по строю мысли и эмоциональной тональности поэтический текст «Клянусь на знамени веселом», где есть такие строки:
Пока во лжи неукротимы
сидят холеные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждет доносчик, –
не умер Сталин.
Рядом с этим горьким признанием живет и досадное чувство обиды, которое, наверное, разделяло все его поколение, пережившее лагерные страдания. Это вопрос-причитание, страстное обращение к матери-Родине:
Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю –
Молиться молюсь, а верить – не верю.
Я сын твой, я сон твоего бездорожья,
я сызмала Разину струги смолил.
Россия русалочья, Русь скоморошья,
почто не добра еси к чадам своим?
Есть у Бориса Чичибабина стихотворение «Верблюд», невольно заставляющее читателя вспомнить одноименное стихотворение, принадлежащее перу Арсения Тарковского. Наверное, была какая-то внутренняя причина, побудившая обоих поэтов воплотить в своих стихотворных строчках образ этого экзотичного и странного для северных широт терпеливого и по-своему гордого животного.
Сравним тексты. У Чичибабина: «Он тащит груз, а сам грустит по сини, // он от любовной ярости вопит. // Его терпенье пестуют пустыни. // Я весь в него – от песен до копыт». У Тарковского: «По Черным и Красным пескам, // По дикому зною бродяжил, // К чужим пристрастился тюкам, // Копейки под старость не нажил». И в том, и в другом случае поэты ассоциируют свою собственную непростую судьбу и долгое маргинальное существование на обочине русской литературы (вспомним, как поздно вышел и первый лирический сборник Арсения Тарковского) с существованием этого диковинного вьючного труженика. Оба текста построены на парадоксальном сопряжении гордой стати и внешней неказистости. У Чичибабина: «Шагает, шею шепота вытягивая, // проносит ношу, царственен и худ, − // песчаный лебедин, печальный работяга, // хорошее чудовище верблюд». У Тарковского: «Горбатую царскую плоть, // Престол нищеты и терпенья, // Нещедрый пустынник-господь // слепил из отходов творенья».
Поэт и читатель Чичибабин мыслил категориями книжной культуры. Таков был построенный им внутренний мир, целостный и гармоничный в своих ценностных координатах. Все проживаемое и переживаемое он переводил на этот язык. И даже в минуты слабости и отчаяния обращался к образу книги:
Мне книгу зла читать невмоготу,
А книга блага вся перелисталась.
О матерь Смерть, сними с меня усталость,
Покрой рядном худую наготу.
Однако и в такие пронзительно острые моменты поэта спасала русская словесность, те особо значимые, заветные 13–15 книг, для тщательного отбора которых, единственных, как выразился однажды Юрий Трифонов, нужна вся наша беспокойная и порой мучительная жизнь.
Одно из ключевых лирических произведений Бориса Чичибабина, поэта и читателя, – «Стихи о русской словесности».
Не для славы жили, не для риска,
Вольной правдой души утоля.
Тяжело Словесности Российской.
Хороши ее Учителя.
Русскую словесность поэт с истовостью книгочея-паломника называет «неподкупной совестью», «таинственным Кремлем», «единственным храмом».
Борис Чичибабин: уроки чтения. Из писем поэта
Сост. П. А. Брейтер. – М.: Время, 2013. – 256 с.
Купить книгу