Есть целый ряд литературных жанров, которые легко позволяют собирать произведения в устойчивые «библиотеки», антологии. Успешное существование биографической книжной серии «Жизнь замечательных людей», созданной в далеком 1933 году по инициативе М. Горького, – тому убедительное подтверждение. Своих благодарных поклонников находят многотомные собрания зарубежных и отечественных детективов. Из года в год пополняются новыми изданиями и разнообразные «библиотеки» фантастического романа.
Иллюстрация: Князья и бояре вызываются возвратить Василию Тёмному великокняжеский престол, 1446 год
То же самое можно сказать и о масштабных издательских подборках романов исторических. Популярность этого жанра, позволяющего емкими словесными средствами осуществить выразительную реконструкцию далекой давно отгремевшей эпохи, очевидна. Исторический роман – выигрышный вариант своеобразной «машины времени», дающей читателю чудесную возможность свободно перемещаться между отдаленными веками, становиться незаметным «зевакой», жадно подсматривающим за происходящим на площади древнего города или на поле давней битвы.
Мне попалась в руки книга Б. Тумасова «Василий Темный». Из праздного любопытства погрузился в чтение и обнаружил для себя немало любопытного. Мой филологический взгляд привычно искал и находил соответствия и переклички с длинным рядом российских и западноевропейских исторических повествований, когда-либо прочитанных.
Борис Евгеньевич Тумасов – профессор Кубанского государственного технологического университета. Человек он весьма зрелого возраста: восемьдесят восемь лет. Юношей ушел добровольцем на фронт. После войны учился в Ростовском государственном университете на историко-филологическом факультете. Работал учителем истории, защитил кандидатскую. В 1956 году началась его деятельность вузовского преподавателя. А с 1971 года ведет отсчет оригинальное литературное творчество Тумасова как исторического романиста. Им написано более двадцати романов: «Мстислав» (1995), «Борис и Глеб» (2001), «Лжедмитрий I» (2001), «Лжедмитрий II» (2002), «Дмитрий Переяславский. Жизнь неуемная» (2005), «Иван Молодой. Власть полынная» (2007), «Василий Темный» (2014).
А привлекло меня как читателя к роману о Василии Темном − отце будущего московского государя Ивана III – прежде всего бережное отношение автора к ресурсам языка, к выразительным возможностям слова. Без преувеличения можно сказать, что исторический роман, собственно, и начинается с верно избранного языкового старта − с поиска точного слова во всем многообразии его изобразительно-выразительных возможностей, с поиска и обретения верной повествовательной интонации. Эпоха должна «заговорить» сама, своим голосом, полновесно зазвучать.
Алексей Толстой обрел долговременный интерес к погружению в историю после знакомства с примечательным двухтомным трудом «Слово и дело государевы», составленным профессором Н. Новомбергским (Томск, 1909 – 1911). Эти книги содержали публикацию «пытошных актов» XVII века − записей допрашиваемых в условиях пыток.
Толстой признавался впоследствии: «В конце 16-го года покойный историк В. В. Каллаш, узнав о моих планах написать о Петре I, снабдил меня книгой: это были собранные профессором Новомбергским пыточные записи XVII века, так называемые дела «Слово и дело»… Я увидел, почувствовал, осязал: русский язык… Дьяки и подьячие Московской Руси искусно записывали показания, их задачей было сжато и точно, сохраняя все особенности речи пытаемого, передать его рассказ. Задача в своем роде литературная. И здесь я видел во всей чистоте русский язык… Это был язык, на котором говорили русские лет уже тысячу, но никто никогда не писал… В судебных, пыточных актах – язык дела, там не гнушались «подлой» речью, там рассказывала, стонала, лгала, вопила от боли и страха народная Русь. Язык чистый, простой, образный, гибкий. Будто нарочно созданный для великого искусства».
Б. Тумасов в романе «Василий Темный» как раз и стремится выстроить повествование, опираясь на исконный русский язык, освобожденный от более поздних привнесений, напластований, свидетельствующих уже о других временах и других культурных контактах. Конечно, перед нами не абсолютно точный «слепок» с реальной речевой практики пятнадцатого столетия, а достаточно изящная стилизация, к средствам которой так или иначе неизбежно обращаются все исторические писатели. Однако тут все зависит от писательской стратегии, от генеральной художнической установки.
Архаизация речевого стиля в исторических повествованиях имеет разные варианты. Есть так называемая избыточная архаизация, когда автор романа вынужден сопровождать свой весьма мудреный и трудночитаемый текст бесчисленными примечаниями внизу каждой страницы или постоянными отсылками к достаточно объемистому словарику в конце книги.
Для читателя это представляет известные неудобства. Многие литературоведы в качестве примера такой стилевой практики обычно называют эпопею В. Язвицкого «Иван III – государь всея Руси». Чаще же исторические романисты прибегают к архаизации умеренной, когда на страницу текста приходится всего одно-два архаичных слова или выражения, да и те разными способами объясняются тут же, в самом тексте.
Этим искусством мастерски владел А. Н. Толстой: «От города до самого Дона качались на якорях корабли, бригантины, галеры, каторги, лодки» или: «Разбили ковровые шатры, на холме воткнули бунчук – конский хвост с полумесяцем на высоком копье…» − здесь само «устройство» фразы (где-то перечислительная интонация, а где-то и прямое толкование) помогает непосредственно в тексте уяснить смысл непонятного ныне устаревшего слова.
А бывает, помимо архаизации, как мы знаем из истории литературы, и принципиально заявленное, подчеркнутое осовременивание старинного речевого стиля, когда исторический роман пишется с явными современными политическими целями и все историческое (имена, события, конфликты, пространства) – не более чем отвлекающий камуфляж, поскольку главное тут – зашифрованное остроактуальное политическое высказывание. Так Лион Фейхтвангер писал роман «Лже-Нерон», имея в виду отнюдь не персону античной истории, а современного писателю немецкого фюрера.
Тумасов придерживается ориентации на умеренную архаизацию речевого стиля. Читать книгу легко, устаревшие выражения, экономно вкрапленные в ткань произведения, не заставляют неожиданно спотыкаться на незнакомом слове и спешно обращаться за помощью к справочникам. Повествование льется естественно, даже с известной музыкальной плавностью. Получаешь истинное удовольствие от беспримесной русской речи с короткими и емкими словами, лаконичными оборотами, за которыми чувствуется вполне понятный человеческий эмоциональный порыв или внятный жест.
Описываемая в романе Россия еще не стала той Россией, какую мы знаем по более поздней отечественной истории XVIII – XIX веков. Это относительно небольшое пространство, а вокруг необъятные просторы, откуда исходят постоянные угрозы (с запада ляхи и литвины, с востока ордынцы). Поэтому князья – Борис Тверской, Юрий Дмитриевич, Иван Можайский, Василий Васильевич − изображены в двойном измерении: в повседневно-бытовом («Давно уже топили в избах печи, в княжьих хоромах жгли березовые дрова, и их дух поплыл по палатам. Бояре приезжали в Думу в шубах дорогого меха, в шапках высоких, горлатных, на ногах сапоги валяные, битые своими дворовыми постовалами») и геополитическом. Мы становимся свидетелями их размышлений о необходимости общерусского единения, о возможных выгодах и рисках при принятии того или иного судьбоносного решения, о досадных интригах, о вероятных военно-политических союзах.
По-человечески близкие разговоры персонажей исторического романа, неброские, но уместные бытовые детали сокращают дистанцию между читателем и изображаемым миром, создают атмосферу искреннего доверия к повествователю, осуществляющему историко-психологическую реконструкцию давней поры русской жизни. Жизни, в которой были свои страсти (порой неуемные!), свои радости, тревоги и невзгоды. Мы начинаем понимать мотивы совершаемых героями поступков, разделяем досаду и озабоченность этих отдаленных веками наших соотечественников. Мы ощущаем себя внутри этого неустойчивого, тревожного и трагического времени великого князя Василия Темного. Мы ведь и сегодня живем внутри по-своему тревожного и трудного времени.
Сергей Голубков
Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы СамГУ.
Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета» № 16-17 (83-84) за 2015 год