Наследие: ,

«Здесь Федин спит, на всех похожий…»

8 мая 2016

федин1

Еще в студенческие годы, читая романы Константина Федина, я как-то случайно нашел для данной авторской манеры письма свое определение – дистиллированная вода. Формула вроде бы та же, Н2О, а дистиллят невкусен, не хватает каких-то примесей, добавок, делающих обыкновенную воду весьма желанным напитком.

Это свойство фединского стиля почувствовали еще его собратья по писательскому сообществу «Серапионовы братья», и Юрий Тынянов написал эпиграмму в форме шуточной эпитафии:

Пред камнем сим остановись, прохожий:

Здесь Федин спит, на всех похожий.

Нельзя сказать, что судьба была к Федину как к будущему писателю неблагосклонной. Напротив, она старательно вырисовывала затейливый сюжет бытия, в котором перемешались драматичные приключения, счастливые неожиданные обстоятельства, судьбоносные встречи и творческая среда.

В начале 1914 года Федин отправился в провинциальный германский городок Нюрнберг, чтобы усовершенствовать свой немецкий язык. В августе грянула Первая мировая война, будущий писатель оказался на положении гражданского пленного и застрял на целых четыре года, вплоть до подписания в марте 1918 года мирного договора между воюющими державами.

03 (1)

Однако для писателя любые неожиданности, любые драматичные ситуации могут оборачиваться своей позитивной стороной, ибо все эти разрозненные впечатления идут в помол воссоздающей и пересоздающей реальность творческой фантазии. Не будь затянувшегося нюрнбергского опыта, наверное, не появился бы впоследствии роман «Города и годы» – пожалуй, лучшее произведение в творческом багаже Федина.

Когда Федин вернулся из Германии и оказался в революционной Москве, снова вступил в права Его Величество Счастливый Случай. Журналист Аркатовский, повстречавшийся в 1919 году в столице, рассказал Федину, что в Сызрани есть «не занятая работой» типография с запасом бумаги, краски, с типографскими машинами, и можно буквально с завтрашнего дня начинать газетно-журнальную издательскую деятельность.

Это ли не благо для литератора, делающего первые шаги в творческой деятельности! В российских же столицах с изданием литературных сочинений было весьма туго. Совсем не случайно В. Брюсов в статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» окрестил первое послереволюционное пятилетие «кафейным периодом» – нуждающиеся в непосредственном читательском отклике поэты разных мастей и творческих ориентаций не от хорошей жизни шли в многочисленные кафе, становились «поэтами-эстрадниками».

Кроме того, в ту смутную пору возникло позабытое понятие «рукописная книга» (в какой-то дымке древнерусской старины, в совсем седые, допечатные времена было это понятие – «рукописная книга»!). А тут, в Сызрани, для Федина открывается возможность самостоятельного литературного дела. Воистину счастливый случай! И молодой литератор становится редактором журнала «Отклики» и газеты «Сызранский коммунар».

Потом опять великая удача – знакомство с Горьким, вхождение в писательское содружество «Серапионовы братья». Об этом времени Федин с благодарностью напишет в мемуарной книге «Горький среди нас». Литератора, что называется, вынесло на самую стремнину литературной жизни эпохи. Он становится романистом. Роман «Города и годы» был замечен, стал весьма ярким явлением в 1920-е годы и вроде бы обещал читателю новые оригинальные книги. Но этого не случилось. Нет, книги-то новые были – «Братья», «Санаторий Арктур», «Похищение Европы» и через многие годы трилогия, – но оригинальными, увы, они не стали. Федин писал по усредненным лекалам советской романистики, стал добросовестным имитатором общепринятых романных моделей.

Дмитрий Быков так определил эту способность литератора: Федин «обладал уникальным пластическим даром – даром не столько описания, сколько перевоплощения <…> Во всяком случае, все его следующие книги были безукоризненно вторичны, и в каждой слышатся точно имитированные чужие голоса».

Тем не менее, по вполне понятным писаным и неписаным законам того времени Федин попал в первую, официально признанную обойму ведущих советских писателей. О нем стали писать книги, статьи, диссертации.

В 1950–1960-е годы в Куйбышевском педагогическом институте на кафедре советской литературы работала доцент А. Г. Березкина. Вплоть до ухода на пенсию она читала курс «Русская литература ХХ века (дооктябрьский период)». Мне на ее лекциях побывать не пришлось, не могу судить, какими они были. С 1963 года эту дисциплину читал Иосиф Маркович Машбиц-Веров, и я слушал его яркие, эмоциональные лекции о поэтах начала столетия.

Тем не менее, работая впоследствии на кафедре, я несколько раз общался с Анной Григорьевной, не порвавшей связи с институтом и в пенсионные годы. Однажды она рассказала мне весьма драматичную историю с написанием собственной кандидатской диссертации.

Тема была достаточно традиционной для того времени: «Творческий путь Д. Н. Мамина-Сибиряка». Многие тогдашние диссертанты подготавливали такие основанные на архивных материалах описательные научные труды, основная ценность которых заключалась во введении «в научный обиход» архивных документов, истолковании затерянных и своевременно непрокомментированных публикаций, в текстологических уточнениях, в выверке хронологических параметров писательской биографии и т. п.

Когда труд Анны Григорьевны близился к завершению, ее буквально сразило наповал известие, что в Свердловске, оказывается, уже подготовлена трехтомная диссертация на ту же тему, причем докторская! Молодому исследователю, что называется, был наглухо «перекрыт кислород». Ведь обе диссертации историко-литературные, фактографические, значит, в них будут фигурировать одни и те же документы, упоминаться одни и те же события и жизненные ситуации. На мелких разночтениях и нюансах подачи материала полноценного и «конкурентоспособного» исследования не построишь.

Анне Григорьевне пришлось менять тему. Теперь выбор ее пал на поздние романы Константина Федина – «Первые радости» и «Необыкновенное лето». Тогда третья часть романной трилогии, «Костер», еще не была написана, и объектом внимания Березкиной стала дилогия писателя. Исследователю предстояло лично познакомиться с Фединым.

Москва. Писатель Константин Федин. Фото Владимира Савостьянова /Фотохроника ТАСС/
Москва. Писатель Константин Федин. Фото Владимира Савостьянова /Фотохроника ТАСС/

Анна Григорьевна рассказывала, как писатель встретил ее на пороге своей переделкинской дачи ироничными словами с оттенком легкой укоризны: «Ну что, не вышло с Маминым, так взялись за меня?» Но деловой контакт состоялся, писатель давал необходимые консультации и разъяснения. В итоге диссертационное сочинение было написано и защищено.

В наш город К. Федин, уже увенчанный всякими лаврами писатель-чиновник, приезжал в 1957 году в связи с мероприятиями, приуроченными к приближавшемуся 90-летнему юбилею А. М. Горького. Он был своеобразным «свадебным генералом», в какой-то степени в одном лице имитируя всех классиков сразу, представительствуя от всей отечественной «серьезной» литературы…

***

В Саратове вблизи набережной Космонавтов стоит памятник Федину. Фигура писателя высечена из весьма унылого серого камня. Лицо важно восседающего в кресле человека кого-то мне напомнило, помимо самого Федина. Может быть, Паустовского, тоже, кстати, Константина? Или еще кого-то? Промелькнул в сознании целый ряд возможных лиц. И опять вспоминалась давняя эпиграмма Юрия Тынянова…

Есть птицы пересмешниковые, семейство певчих воробьиных. Эти древесные птицы распространены в западном полушарии. Умеют копировать всевозможные звуки. Пение одной такой птицы мне довелось слышать в калифорнийском Фресно в 2005 году, и оно даже побудило выразить свои впечатления в собственных стихотворных строчках:

В розовых кустах рододендрона

куролесит юркий пересмешник,

подражает звукам телефона

имитатор озорной и грешник.

Не смолкает трель древесной птицы –

лжещегол выводит ариозо.

Радует изюмную столицу –

на цветах росы подсохли слезы.

Но раздумчив он среди азалий.

Неужель удел быть копиистом?

Неужели в тайном арсенале

нет звучаний редкостных и чистых?

А пока гремят каскады звука,

попурри беспечных имитаций,

разгоняя путевую скуку

у мотеля в зарослях акаций…

Что же таит в себе творчество как имитация? Серьезную драму грандиозной неудачи? Трагикомедию писательской жизни? Иллюзию некоего весьма важного служения?

История, сплетая сложный узор из различных ситуаций, обстоятельств, возможностей, дает порой литератору, музыканту, живописцу, актеру некий великий судьбоносный шанс, которым он может творчески воспользоваться и достигнуть своего акме − высшей точки цветения, а может и просто равнодушно пройти мимо. Или примитивно воспользоваться лишь наполовину. Судьба Константина Федина в этом смысле глубоко поучительна.

Сергей Голубков

Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы Самарского университета.

Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 8 (96) за 2016 год

 

pNa

Оставьте комментарий