Мнения: ,

Шостакович все еще с нами

17 октября 2016

Processed by: Helicon Filter;

Периодически случаются в жизни разные странности. У меня это типовая и повторяющаяся, как страшный сон, ситуация под названием «сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет» (по Ленину). Кто-то куда-то меня зовет. Как во сне, киваю, обещаю. Потом ломаю голову: что же и кому я должна?

Вот и опять… Звонят из Союза композиторов: «Что же вы?! Ведь уже через две недели выставка! Вы должны». Дальше что-то про филармонию, про Олесова, про историю Союза композиторов. Про выставку в первый раз в жизни слышу. А между тем расплывчатый «творческий заказ» приобретает более четкие очертания: выставка развернется в филармонии, я должна искать в своих завалах материалы, связанные с Олесовым, глава самарских композиторов Марк Левянт велел мне выставку открыть. Вернисаж состоялся 25 сентября, в день рождения Шостаковича.

Перед главным выставочным артефактом начинается действо открытия выставки. На стенде стоит картина, ослепляющая взрывом неистового алого пламени. Или флагов? А может быть, это огни салютов? На заднем плане – родной оперный театр, родная филармония, винтовки и виолончели, штыки и смычки, партитурные листы, в центре – лицо 35-летнего Шостаковича.

Наш общий праздник, 110-летие Шостаковича, приходится на 75-летие начала Великой Отечественной войны. Самара, Шостакович… В единый вензель сплела история их имена.

«Седьмая симфония Шостаковича» – так и назвал свою картину известный самарский художник, заслуженный деятель искусств Российской Федерации Юрий Иванович Филиппов. Декабрьский снег игрой зелено-голубых рефлексов окрашивает нотный текст. 27 декабря 1941 года композитор завершил работу над партитурой финала центрального симфонического произведения ХХ века. По-юоновски радостный мартовский снежок не тает под ногами оркестрантов Большого театра, под штырями виолончелей Матинского, Буравского. 5 марта 1942-го мир в первый раз услышал Седьмую симфонию. Вот, кстати, попалось мне высказывание художника: «Я очень люблю писать зиму. Люблю, когда снег превращается в перламутр и вбирает в себя всю гамму цвета. Люблю, чтобы снег серебрился, переливался, хрустел на картине».

Выступающие рассказывают о филармонии в военные годы, говорят о картине, о симфонии. А я о чем же скажу в отведенные мне две минуты? О нем, о Дмитрии Дмитриевиче. С днем рождения поздравлю. Не буду повторять того, что многократно описано и много раз рассказано публично, будучи вычитано из книжек. Расскажу о том, как соприкасались с великим композитором самарские музыканты. О том, что слышала от них. Из трех заготовленных сюжетов успела рассказать два – опять по ленинскому принципу «меньше, да лучше». Но в газете позволю себе занять ваше внимание и третьим сюжетиком.

1925 год. Ленинград. 19-летний Шостакович приносит в какое-то музыкальное собрание только что законченную рукопись симфонии. С кем сыграть ее в четыре руки? Молодому композитору вызывается помочь Алексей Васильевич Фере. Потом он был выслан из Ленинграда, окажется в результате в Куйбышеве, возглавит музыкальную жизнь нашего города. Но это все потом. Пока же ему 22 года, и нет ему равных в чтении с листа. Так в первый раз явила себя миру первая симфония Шостаковича. Симфонический оркестр исполнил ее в первый раз в 1926 году. (Столетие через 10 лет! Готовьтесь!)

Гораздо более позднее воспоминание. Самарский композитор и дирижер Ю. В. Олесов в Москве, на съезде Союза композиторов. Фуршет. Гуляет композиторское сообщество, собратья в зале там и сям шампанское попивают. Взял Юрий Викторович свой фужер, подошел к Шостаковичу: «Дмитрий Дмитриевич, разрешите выпить за ваше здоровье!» – «Спасибо, спасибо». А Ю. В. продолжает: «Вы мой кумир! Я перед вами преклоняюсь! Я готов вам руки целовать!» – «Не надо, не надо!» Скорее всего, Ю. В. так в чисто риторическом смысле выразился, но Д. Д. принял за чистую монету и руки от олесовских поцелуев поспешно за спину спрятал.

Позволю себе и свое воспоминание привести. 6 октября 1969 года. Московская премьера Четырнадцатой симфонии. С моего места мне хорошо видно Д. Д., через несколько кресел он сидит. Все время поворачиваю голову направо, взглянуть на великого композитора. А те, кто сидит в правой стороне зала, посматривают, соответственно, налево. И взгляды слушателей скрещиваются на фигуре Д. Д.

В симфонии 11 частей, есть два солиста – сопрано и бас. В поэтическом тексте вокальной партии – размышления о неизбежности смерти, трагическом уделе человека. Под страшное фугато из седьмой части, «В тюрьме Санте», там, где говорится об одиночестве, бессоннице, мучительном ожидании смерти, Шостакович достал из кармана носовой платочек, вытер слезы.

Потом, на семинаре по современной музыке, я сделала доклад о 14-й симфонии. Бдительные педагоги гнесинской кафедры единодушно и с возмущением осудили меня за слово «трагическое» по отношению к содержанию. Наивная первокурсница похлопала глазами: а в чем дело? Почему нельзя? И мне объяснили: в лексиконе советского музыковеда нет слова «трагическое»! Мы же оптимисты! Нет ни в жизни, ни в искусстве ничего трагического! Это неправильное слово! А какое правильное? «Трагедийное»!

 Наталья Эскина

Музыковед, кандидат искусствознания, член Союза композиторов России.

Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 17 (105) за 2016 год

pNa

Оставьте комментарий