Продолжительное пребывание в «не знаю» открывает изначальную пустоту всего. То, что в буддизме определяют понятием «сатори», мало кому понравилось бы. Потому что это не только обретение истины, но и потеря всего, что мы имеем.
В состоянии ли человек создавать мифологии под задачи? Я думаю, что он только этим и занимается. Человек, начавший заниматься по системе Станиславского, уходит в пространство определенного мифа, в котором становится актером. И эта мифологическая система параллельна другим, где актером стать сложнее или хуже. Отсюда все эти споры, уход Мейерхольда, разрыв со Станиславским, сложные отношения Мейерхольда с Таировым, которые были практически врагами до определенного момента. Таиров однажды руку не пожал Мейерхольду, но был и момент, когда он его защищал.
Дело в том, что мы можем стать чем-то внутри определенной мифологии. То есть когда создаем некое поле, трансцендентное по отношению к нам самим. В некотором смысле мы создаем новый Олимп с Афиной, Артемидой, Гефестом, Гермесом… Потому что только из себя человек ничего ценного создать не может.
Предполагается, что действует некая прямая связь между теми, кто впервые прошел ту или иную дорогу, например, Станиславским, Михаилом Чеховым, Качаловым, Москвиным… и девочкой, которая сейчас в театральном училище делает этюды. Между ними транслируется некая энергия, можно называть ее знанием. И одного без другого не существует. Если мы эту матрицу будем рассматривать сквозь призму большого мифа, космогонического, то поймем, почему так происходит.
Почему так долго существовал культ предков? Потому что предки были в самом начале. А чего было хорошего в самом начале? Они общались с богами, или с духами. А когда они общались с богами, что было? А всё было! Мир возник, и все основания мира были построены.
Предположим, девочка однажды придет в театральное училище, а там верховный бог Станиславский будет низвергнут или, например, о нем будут рассказывать крайне скучно, что часто бывает… Мы хорошо знаем греческие мифы – жестокие, парадоксальные, но не скучные абсолютно. Иначе нивелируется сила божества, потому что по определению бог непредсказуем. Он не дан нам как предмет исследования, который мы можем исчерпать. Поэтому пока Михаил Чехов со Станиславским непредсказуемы, у девочки успехи. Как только они превратились в каких-то скучных людей, которые ходили и что-то долдонили, у девочки всё хуже получается. И, парадоксальным образом, чем больше написано театральных романов, где Станиславский с Немировичем смешные, карикатурные, иногда уродливые, иногда потешные, иногда симпатичные, тем больше они живые и непредсказуемые, потому что могут себе позволить быть и такими. Соответственно, степень их «божественности» увеличивается.
Не случайно культурному герою всегда сопутствует трикстер. Культурный герой мир строит, а трикстер его пародирует и над всем насмехается. Причем делает это порой в крайне несимпатичных для обывательского сознания формах, применяя неприличные жесты и даже используя обсценную лексику.
Одно не существует без другого. И благодаря этому увеличивается круг возможностей. Находясь в любой точке, мы можем сыграть в игру «А что возможно?». Дверь откроется – и что? Принесут кофе с соседнего ресторана – ну, в принципе, возможно, если заказать. Войдет жираф – уже менее вероятно. Но чем больше возможностей, тем выше творческое начало в каждый данный момент. Поэтому, глядя на современный кинематограф, на современное изобразительное искусство, современный театр, мы должны задаться вопросом: «Что возможно?» И если мы можем описать круг возможностей и определить границу, это означает, что мы деградируем. Потому что бог умер.
Валерий Бондаренко
Киновед, литературовед, поэт, член Союза кинематографистов России.
Записала Юлия Авдеева
Иллюстрация: Брайан Олсон