Наталья Громова сама дает жанровое определение своего произведения* – «архивный роман». И подчиняет требованиям этого жанра всю структуру повествования.
Архивный роман предлагает читателю маршрут своеобразного и весьма занимательного путешествия – от письма к письму, от дневника к дневнику, от фотографии к фотографии. У отображенных на старых снимках людей обнаруживаются изобилующие многими драматическими событиями биографии. Очевидные и менее очевидные связи завязываются в тугие узлы исторического времени. Литературный быт обретает плотность и выпуклую фактурность. Он подчиняет себе пространство, преображая и духовно наполняя отдельные уголки огромной Москвы.
Так постепенно одним из центров книги становится московский дом. Он, этот дом, многолик. Это и живущий своей автономной жизнью герой, и целый мир, и спасительный ковчег, и перекресток чьих-то жизненных дорог. Таков дом доктора Доброва, связанный с семьей Леонида Андреева – его женой Шурочкой, рано скончавшейся от вторых родов, сыновьями Вадимом и Даниилом (будущим автором «Розы мира», «Странников ночи»). Это и стоявший на Арбате скрябинский дом со своими драмами и загадками. Это и построенный в форме буквы «П» писательский дом в Лаврушинском переулке, где окна в окна взирали друг на друга литераторы со столь схожими и несхожими судьбами.
В построении маршрута своих архивных странствий Наталья Громова усматривает элементы подлинного Чуда. В какое-то удивительно точно угаданное время вдруг происходят судьбоносные встречи, обнаруживаются считавшиеся утраченными документы, из бездны небытия всплывают письма-подсказки. Несколько мистически настроенная писательница откровенно признается, что чувствует, будто кто-то незримый ведет автора, помогает ему. Деятельность писателя-архивиста приобретает черты некоей предопределенности, предначертанности.
Автора интересуют конкретные проявления живой жизни, живые люди, стоящие за строчками письма или дневника. При этом Громовой крайне интересна эволюция человека, подпавшего под власть Времени, ставшего его «продуктом», его «проектом», его «жертвой». Когда и с чего начинается душевная деградация? Как, в каких формах воздействует на личность разрушительная сила страха? Как в безобидном, на первый взгляд, человеке вырастает (вернее, прорастает!) Иуда? Осознает ли сам человек гибельность внутренних изменений, с ним происходящих?
«Я пошла в архив литературы и искусства и стала целенаправленно и сознательно выбирать оттуда архивы знакомых мне литераторов в границах определенного времени: от середины до конца тридцатых годов. Меня стало сшибать ураганным ветром. <…> Я поняла, о чем надо писать книгу – о Превращении. Написать о тридцатых годах, используя все, что мне открылось в архиве в Лаврушинском про Луговского и его друзей: Николая Тихонова, Дмитрия Петровского, Александра Фадеева и других – об их стремительном сползании в бездну. Про то, как в конце двадцатых Тихонов и Петровский были друзьями Пастернака и во что эта дружба выродилась в конце тридцатых. Как Пастернак остался Пастернаком, и об этом знали все. И это раздражало, настораживало, пугало, вызывало уважение».
Изучение эпохи, отпечатавшейся в конкретных судьбах, в реальных событиях, напоминает Наталье Громовой цепь: потянешь за одно звено – эта цепь неизбежно потащит другие. В распоряжении романистки были не только архивные пожелтевшие листочки писем разных лиц или пухлые тетради дневников Ольги Бессарабовой, Варвары Малахиевой-Мирович, не только порой немые и непонятные записочки, чьи-то выписки, открытки. Очень многое дали ей откровенные беседы с доживавшими последние дни живыми свидетелями давней эпохи. Условный «маршрут» книги определяли и такие бесценные контакты.
Вот писательница Мария Белкина – вдова А. К. Тарасенкова, литературоведа, критика, поэта, библиофила, которого мы прежде всего знаем как составителя подробного библиографического указателя «Русские поэты ХХ века. 1900–1955». Многочисленные беседы с ней помогли Громовой связать воедино многие разрозненные историко-литературные факты, обогатили архивный роман дополнительными сюжетными ходами.
Вот Лидия Либединская, вдова писателя Юрия Либединского, известного в 1920-е годы рапповца, «неистового ревнителя», в котором уживались писатель и пропагандист…
Юрий Тынянов когда-то так определил свое кредо исторического романиста: «Там, где кончается документ, там я начинаю». И в самом деле, писателю нужна не абстрактная фигура, построенная из обкатанных формул официальных документов (каких-нибудь метрических свидетельств, послужных списков, характеристик, представлений к наградам и, наконец, некрологов). Ему нужен живой человек со всеми его сильными и слабыми сторонами, со всеми изъянами и странностями. Вот и Наталья Громова, сверяя документ с устными свидетельствами и субъективными мнениями своих престарелых собеседников и собеседниц, пытается найти тот зазор, в который будет проглядывать не безликое «бронзы многопудье», а живая, может быть, мятущаяся и страдающая личность. Действительность, постигаемая автором архивного романа, начинает двоиться: с одной стороны, мы наблюдаем отлакированную историю номенклатурного существа (взять того же Александра Фадеева!), с другой – приоткрываем завесу над подлинной драмой погибающей души.
Размышляя о поколении мальчиков и девочек, рожденных в девяностые годы XIX века и погибших в конце тридцатых, автор пишет: «Они не бунтовали, не возмущались, не плакали над своей судьбой. Слишком неоднозначная была до этого жизнь в России. Они принимали ее судьбу как свою. Иногда казалось, что это чеховские персонажи продолжают свой трагический путь после смерти их автора».
Материал архивного романа заставляет его автора задумываться о парадоксах исторического бытия: «Пространство – категория нравственная. Не случайно так долго выбиралось место для монастырей и церквей, так вслушивались и вчувствовались мастера в шепот данного места, пытаясь узнать, что там происходило задолго до их времени. Мне кажется, что есть невидимая карта, где пересекаются непрожитое время и несозданное пространство тех, кто так легко был выброшен из жизни только потому, что родился в темное время. Я вглядываюсь и вглядываюсь в эту карту, которая все равно станет зримой для всех, и чувствую бесконечную вину и невыразимую жалость. <…> Время, взошедшее на костях, длится и длится».
Непрожитая жизнь безвременно погибших бросает свой отсвет на жизнь последующих поколений. Писательницу интересуют не только знаменитые культурные деятели, но и незаметные герои минувшего, «безвестные и безответные мученики Истории».
Вороша старые архивные документы, вслушиваясь в устные свидетельства очевидцев, Наталья Громова ищет и находит ключ к скрытым смыслам созданных в это время книг. Так, размышляя о тайных московских молельнях, «возникших вместо обновленческих церквей», она продолжает мысль о двоящейся действительности: «Однако рядом в переулках жил спрятанный от глаз Другой Город. Я узнала про пласт тайной московской жизни, которая только исподволь вибрировала, почти не выдавая своего присутствия, в дневниках и документах. Она осталась в устных рассказах, глухих отсылках к именам и фамилиям, которые только при сопоставлении фактов начинали проясняться, к затерянным мемуарам – все вместе приводило к незнакомым картинам скрытого Города, который сопротивлялся, не желая умирать. Из сочетания Города явного и Города тайного и будет соткана канва романа Даниила Андреева «Странники ночи».
Все те люди, с которыми Наталью Громову, архивиста-исследователя и писателя, свела судьба, привлекают ее не только как «сосуды памяти», сохранившие в себе целые пласты сложного и противоречивого времени, взятого во всей его стереоскопичности – от мелких деталей до концептуальных оснований. Нет, эти люди интересны еще и удивительным «самостоянием», обостренным чувством собственного достоинства, позволившим им в самые тяжелые годы сохранить свой персональный мир, не расплескать душу.
Так архивный роман становится вполне серьезным поводом для сегодняшних наших раздумий о становлении личности современного человека – об угрозах его духовного измельчания, об опасности его «сердечной недостаточности», о возможном превращении в одномерный продукт социального манипулирования. Минувшее не прячется в архивных папках, не отсиживается в музейной тиши, оно живет среди нас и задает нам свои непростые вопросы.
* Громова Н. Пилигрим. – М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2016. – 478 с.
Сергей Голубков
Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы Самарского университета.
Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 20 (108) за 2016 год