Мнения: ,

Книжечки

30 апреля 2017

Наверное, это было лет тридцать назад, когда мне было двенадцать или тринадцать: мир, в котором я жил, впервые дал трещину, пол зашатался у меня под ногами, а я ощутил приступ тошноты и ужасную беспомощность. Но с тех пор прошли годы, и мне уже даже стало казаться, что ничего и не было, а просто приснилось: такой кошмарный сон, навеянный бог весть чем и что-то там, наверное, символизирующий.

Все было очень просто и буднично: сняв с урока математики или физики, нас, семиклассников, отправили помочь школьной библиотеке что-то там разгрузить или, наоборот, погрузить в машину. Мы вошли в довольно большое подсобное помещение библиотеки и увидели то, чего я не хотел бы видеть никогда в жизни: они лежали прямо на полу, но не сложенные, а ссыпанные в кучи – большие кучи, наподобие тех, которые собирают весной граблями, сгребая прошлогоднюю листву. У некоторых были оторваны обложки, вырваны страницы. Мы должны были ходить прямо по ним, брать их, как гнилую листву, в охапки и швырять в мешки, которые потом выносили на улицу и складывали в кузов грузовика…

Я очень люблю свою школу – и даже иногда путешествую ночами по ее классам и коридорам, вспоминая учителей и одноклассников. Но это место я всегда обхожу стороной, потому что там живет ужас. И мне кажется, что я и сегодня все еще слышу их обреченный стон: наверное, так стонали те, кто стоял на пороге газовой камеры. Я украл тогда из этих развалов только две книжечки: отвернулся, чтобы никто меня не видел, расстегнул до пояса рубашку и просунул их под ремень, а потом все оставшиеся уроки ощущал, как они благодарно впиваются в мой живот и всё еще дрожат от страха. И знаете, почему-то мне кажется, что когда придет час моего суда, единственными свидетелями, которые замолвят там за меня слово, будут вот эти две сворованные мной зачитанные книжки с оторванными титульными листами, до сих пор лежащие в одном из нескольких книжных шкафов, стоящих у нас в доме.

Потом, разумеется, были и другие спасенные: принесенные домой с помоек и аккуратно уложенные на лоджии, чтобы переждать там совершенно справедливые возражения жены («Сколько же можно?! Скоро будем спать на книгах!»), а потом перекочевать всё в те же битком набитые книжные шкафы в нашей комнате или расположиться почти по-царски на книжных полках в комнате сына («Это же не книга, это – чудо! Почитай страничку, и тебя не оторвешь от нее за уши!»).

Хемингуэй и Сэлинджер, Достоевский и Бунин, дореволюционные Кнут Гамсун и Метерлинк. А совсем недавно – нет, вот это уж точно к сыну – две превосходные книжки Лаймена Фрэнка Баума. Добрые соседи выносят свои книги к контейнерам и складывают их рядом – видимо, рука все же не поднимается бросить в зеленое горнило, – где они лежат возле стоптанной обуви и старых пальто, ожидая, что их подберут. Стоптанную обувь подбирают чаще, из-за нее возле контейнеров даже устраиваются небольшие перепалки. Книги одиноко лежат в сторонке – ждут, когда за ними приду я или очень немногие подобные мне сумасшедшие, а дождавшись, радостно бросаются в руки и лижут их, как подобранные собаки.

Только однажды, возвращаясь домой из магазина с огромными пакетами, набитыми колбасой и кефиром, я был вынужден пройти мимо стопки из десяти или пятнадцати книг. Потом навалились другие дела, а потом – приехал мусоровоз и вывез и контейнеры, и все, что было возле них. До сих пор себе этого не прощу: они меня так звали, а я прошел мимо, сделал вид, что не вижу их. Не вижу и не слышу.

А в прошлом году я пришел в университет читать лекцию и увидел такую картину: в холле моего любимого филологического корпуса, за аккуратненьким столиком, сидела синичка-студентка, а около нее на полу – тот самый кошмарный сон из моего школьного детства, сон, из-за которого иногда я ненавижу и школу, и себя самого вместе с ней и со всеми моими одноклассниками, бравшими в охапки окровавленные книжные тельца и бросавшими их в железо кузова. Как я узнал потом, после возмущенных статей  (не студентки, а моих, старого дурака-профессора), опубликованных «средствами массовой информации», это была акция «Бумага во благо». Дескать, никому не нужная бумага – и книги в том числе (они же тоже бумага!) – сдается в макулатуру, а на вырученные деньги осчастливливаются дети-сироты, лишенные родительской заботы и ласки.


Продажа бумаги в листах стандартного размера, в пачках и резка бумаги в размер по заказу https://comfre.ru/paper_format


Так вот, пройдя мимо книг на полу, я отправился-таки читать лекцию. И вот здесь впервые понял, что я… забываю слова. И что они не складываются в предложения. И что те, кто слушает меня, мне не верят. Что где-то там, внутри, они смеются надо всем, что я им сейчас говорю. И что лекция – это одно, а жизнь – это совсем другое.

Лекцию я все-таки дочитал, с трудом, но дочитал, но когда пришел домой, понял, что читать ее завтра, и послезавтра, и на следующей неделе просто не смогу. Потому что вот сейчас, здесь, совершаю самое подлое – тихое – предательство. Книги лежат на бетонном полу, а я прохожу мимо и рассказываю о сюжете и композиции, и еще – об авторе и героях. И тогда я понял, что должен их защитить. И защитить тех, кто точно так же, как и я, видит эти лежащие на полу книги и может подумать, что все так и должно быть.

Не должно! Во всяком случае – не в университете и не в филологическом корпусе, по коридорам которого ходили люди, сидевшие за эти самые книги в тюрьмах. Люди, каждый из которых мог бы повторить знаменитое пушкинское «прощайте, друзья», обращенное к ним, к книгам. А потом, кстати, не было ничего; во всяком случае, для Пушкина – не было. Или так: а потом началась вечность.

Я никогда в жизни не написал ни одной листовки и не был ни на одном пикете или митинге. Я не знаю, как это делается и как нужно вести себя митингующему, но на следующий день, написав на простом листочке, почему я против этой так называемой «бумаги во благо», на перемене вышел на «пикет» и полчаса стоял возле юных приемщиков макулатуры. Мои коллеги-филологи, ухмыляясь, проходили мимо. Студенты смеялись и подкручивали у виска. Один человек предложил встать на пикет вместе со мной.

Нет, дело, конечно, не в книжечках – дело в мире. Что-то он все чаще и чаще стал давать трещины, что-то с ним определенно происходит, и никакие мои тихие и не тихие действия уже не могут его спасти. Иду мимо того же университетского корпуса и вижу такую картину: грузовик с открытым кузовом подогнали к самому окну библиотеки и загружают книгами, а грузчик ходит по ним в сапогах. Хорошо, что я шел не на работу, а с работы: пришел домой, взял себя в руки, сказал себе, что ничего такого не было…

Или вот на днях – по секрету – мне сказали, что библиотеки города Самары списали, согласно подписанной в соответствующем департаменте директиве, все книги до 1970-го года издания: не десятки и не сотни, а тысячи, десятки тысяч книг, вывезенных на свалки или сданных в макулатуру. Во благо, разумеется, «во благо».

Господи, если это что-то со мной, то ладно, не суетись, не бери в голову. Но что, если дело не во мне? Тогда дай мне хотя бы не увидеть того, как «во благо» будет сдана последняя книжечка.

Михаил ПЕРЕПЁЛКИН

Доктор филологических наук, профессор Самарского университета, старший научный сотрудник Самарского литературного музея имени М. Горького.

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 8 (116), 2017, Апрель

pNa

1 комментарий к “Книжечки

  1. НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ

    По прочтении книги
    Рэя Брэдбери
    «451° по фаренгейту»

    Очень неглупые люди
    Очень неглупые люди
    Очень Очень Очень
    Очень неглупые люди
    Кто их, скажите, осудит?
    Кто их, скажите, осудит?
    Такие неглупые люди.
    Просто почти мудрецы.

    Обугленные обложки
    не читанных мною книг.
    Обугленные обложки.
    Неграмотный истопник.

    Очень неглупые люди
    сказали ему: — Сожги.
    Сказали, что эти книги —
    это его враги.

    Теперь допускают к пеплу:
    — Ройтесь в добре и зле.
    Теперь допускают к пеплу:
    — Ищите счастья в золе.

    Я разгребаю пепел —
    руки по локоть в саже.
    Я разгребаю пепел —
    нету и буков даже.

    Очень неглупые люди.
    Они обо всем подумали.
    Чтобы другие люди
    уже ни о чем не думали.

    1956

Оставьте комментарий