Мнения: ,

Николай Рымарь: «Филолог совершенно необходим сегодня, чтобы культура не умерла совсем»

4 апреля 2015

Рымарь_001

Те, кому приходилось общаться с Николаем Тимофеевичем Рымарем, как правило, вспоминают об этом как о важном для себя событии. У нас есть возможность это событие повторить, задав Николаю Тимофеевичу несколько вопросов, серьезных и не слишком.

(Полная версия интервью)

+ Эссе Валерия Бондаренко о Николае Рымаре

Т. К.: Николай Тимофеевич, сейчас в университете кипят страсти — всех волнует перспектива слияния вузов. Ходят слухи о том, что этот план, помимо прочего, приведет к резкому сокращению масштабов деятельности филфака. Самое время поговорить: а зачем вообще нужны филологи? Может быть, эту профессию упразднило само время?

Н. Р.: Это вопрос вопросов. Филология — это не просто комплекс учебных дисциплин, которые изучают, чтобы научиться грамотно говорить, читать и писать. Филология — это работа с языком, главным инструментом мышления и творчества. И культура — это именно языки: языки поведения, мышления, принятия решений, языки понимания.

В эпоху Возрождения речевая способность личности была едва ли не самым главным критерием ее оценки, то есть способности человека не риторически, а реально быть «мерой всех вещей». И итальянские гуманисты были прежде всего филологами, как и первые толкователи Библии, заложившие основы христианского мировоззрения. В кризисные моменты, а мы живем как раз в эпоху кризиса европейской культуры, когда обнаружилась неспособность этой культуры дать надежные ценностные ориентации для личности, рефлексия над языком составила основное содержание гуманитарных наук. Проблема языка — это проблема отношений человека с миром и с самим собой; на другом уровне — это проблема отношений субъекта и текста.

Это проблема нашей эпохи, и филология сейчас просто необходима: она заставляет человека думать не только прагматично. Филологи призваны как раз создавать культуру понимания слова, культуру поиска смысла того, что мы делаем каждый день. Филолог живет одновременно в разных эпохах, в каждой из которых решалась, и главным образом всегда как-то иначе, проблема человека.

Филолог совершенно необходим сегодня — для того, чтобы культура мысли, ориентированной на проблемы основных ценностей человеческого существования, не умерла совсем, не пропала. Чтобы жила мудрость, которая копилась многие века, ведь человеку должен быть хоть в какой-то мере доступен смысл его каждодневного бытия, иначе — скучно жить в самом широком смысле этого слова.

Т. К.: А что дает эта профессия самому филологу? Уж точно не финансовое благополучие и не спокойную жизнь. Она воспитывает какие-то человеческие качества, меняет судьбу? Вот вы могли бы по каким-то внешним приметам и бытовому поведению опознать филолога среди незнакомых людей?

Н. Р.: Самому филологу очень много дает. Это ведь счастье — читать, перечитывать, обдумывать, обсуждать, пытаться понять и объяснить логику мышления художника, произведения, в которых есть совершенство и глубина жизни. Глубина жизни — это то, что нам в реальности доступно лишь в исключительных ситуациях, а когда обращаешься к настоящему искусству, это становится проблемой твоей жизни и, конечно, меняет способ твоего мышления.

Преподавание литературы — это большое испытание: здесь нужны не эмоции, а глубина понимания того, о чем говоришь. Если ее нет, студенты не станут тебя слушать. Глубина понимания предполагает не только глубину знаний, но и глубину понимания экзистенциального опыта, реализованного в тексте. Перед лицом произведения настоящий филолог всегда будет оставаться скромным комментатором, потому что ему приходится думать об очень большом, часто, кажется, неохватном, но при этом он должен быть точным и доказательным, а доказательства того, что он понял и пытается теперь объяснить, скрываются большей частью в мелочах и оттенках, которые не каждый заметит. Конечно, можно говорить об идеях автора произведения, но идеи и философии еще не искусство.

Что касается внешности филолога, то при всех внешних чертах книжного человека все филологи — человеки очень разные. Сосредоточенная работа филолога над своими авторами, эпохами, литературными жанрами и особенно проблемами определенным образом формирует его личность, внешность, поведение. Действительно, иногда по внешности, манере общения, даже голосу можно догадаться, с каким материалом и как работает этот филолог, потому что в наших научных интересах много личного.

Т. К.: Если филология так важна, почему она в загоне?

Н. Р.: Таково сейчас состояние культуры. Филология почти не востребована, и не только у нас, а вообще в мире. Филологи в своих размышлениях касаются каких-то метафизических, концептуальных вопросов. Мы ищем смысл в глубинах текста. А современная культура очень расчетлива, рациональна.

В практической жизни мы наблюдаем оскудение, редукцию языка до простейшей сигнальной системы. Мы, преподаватели-литературоведы, постоянно сталкиваемся с тем, что наши студенты в художественном произведении видят только его поверхность: рассказанное действие, события, фабулу, «простую историю». Они плохо улавливают подтексты, интонационный строй, те смысловые оттенки, которые в художественном произведении часто играют гораздо более важную роль, чем изображенные события.

Сплошь и рядом люди говорят полуказенным языком, хотя шаблоны иногда кажутся эффектно поданными…. Я как-то посмотрел пару передач Виктора Ерофеева о литературе. Там у него умные люди собрались, интересно говорят, но настоящей творческой мысли не чувствуется, идет перемалывание известного. Мы все сейчас мыслим поверхностно. Нет стремления сосредоточиться, люди говорят очень быстро и легко. Нет ощущения, что мысль работает. Всего лишь отличные словесные реакции. Нет того, что человек понял за свою жизнь, к чему он пришёл в результате одиноких размышлений.

Для меня это связано с состоянием современной культуры, ориентированной на «здесь и сейчас», на все то, что можно взвесить, пощупать руками, купить, надеть на себя. Это целая индустрия не только развлечений, но и отвлечения человека от больших и большей частью неразрешимых вопросов его бытия, от желания понять другого и себя самого. А ведь без этого — скука смертная.

Т. К.: Филология оказывается только жертвой этих процессов или их активным участником?

Н. Р.: Скорее участником. Идеология гуманитарных наук изменилась существенно, она сегодня связана с вопросами, которые к искусству имеют отдаленное отношение. В литературоведении говорится о чем угодно: о конкурентном поле, о психологических, социальных аспектах работы писателя, а где сам творческий акт, где само открытие художника, или, шаблонно говоря, «душа искусства»? Все это во внимание не принимается, а принимается то, что к искусству прямого отношения не имеет.

Современную культуру перестает интересовать личностное. Все эти теории смерти субъекта действительно соответствуют практике. Почему мы говорим не «произведение», а «текст»? Текст — это что? Это не я. Или на две трети, на 90 % не я. Но нас, читателей, интересует, что в этом тексте есть неповторимого, где его индивидуальный смысл, экзистенциальная его сторона.

В современном литературоведении разговор постоянно ведется о надындивидуальном, внеиндивидуальном, а искусство, я глубоко убежден, существует только в произведениях, а не в текстах. Текст — это как бы дверь в произведение, отправные его моменты, но интересен-то живой творческий процесс, понимаете? Вот эта неповторимость, которая дает нам другое видение реальности. Нам еще объясняют: вот здесь такие-то коды, а здесь такие, но нас же интересует смысл текста, он где?!

Т. К.: Но вы ведь много писали о том, что русский человек протеичен. Может быть, и уважение к личностному началу у него тоже присутствует, только не всегда находит выход? Помните, Съезд народных депутатов при Ельцине наполовину состоял из писателей и театральных деятелей? Ведь этих людей кто-то выбрал, именно их захотели видеть во главе страны.

Н. Р.: Ну да, конечно, нужно было обновление. Нужны были люди, у которых за душой что-то свое и которые более-менее свободны. Таких искали, на них вся надежда была тогда. Они были востребованы, а сейчас такой востребованности нет.

Т. К.: Если личность обесценилась, не значит ли это, что филологи обречены на вымирание?

Н. Р.: Нет, у филологии есть разные задачи — связанные с поэтикой текста или с функционированием литературы в социальном пространстве, с историей литературы, движением культур. Вот такие, более общие вопросы и сейчас успешно изучаются. Так что филологи просто меняются вместе со всей культурой, идут в общем строю, даже если претендуют на большую самостоятельность.

В современной филологии есть стремление опереться на готовые теории, говорить на уже выработанном внутри этих теорий языке. Вот есть исследователи вроде Сергея Бочарова или Нины Сергеевны Павловой. Это индивидуальности и личности. Бочаров вообще может говорить о чем угодно, но это всегда будет его, идущим изнутри, а не извне. А мы очень много пишем не своего. Ну, конечно, это еще не худший вариант.

Мы помним, чем было советское литературоведение 40–50-х — ужас что! Когда я учился, это же была пустыня! Я ведь еще тогда и не знал о существовании формалистов или о знаменитой теперь школе ИМЛИ с ее молодыми исследователями и удивительными свежими идеями. А я ведь на филфаке учился! Тогда выкосили всех, кто мог сказать что-то свое. И только постепенно началось оттаивание.

Но повторю: филологи необходимы сейчас как никогда, без них наша культура станет культурой только интересов сегодняшнего дня. Интернет может свидетельствовать об этом состоянии современной культуры: это прежде всего актуальности политические, актуальности жизни «звезд», скандалов, это википедические сведения обо всем на свете — ни уму ни сердцу. Это громадное пространство подросткового общения на животрепещущие темы, справочные материалы, актуальное кино, учебная литература, а где-то в дебрях, как бы для посвященных, — очень серьезные работы, книги. Туда мало кто добирается.

Т. К.: Сейчас многие ищут аналогии нынешнему этапу исторического и культурного развития. На что похоже наше время?

Н. Р.: Я вижу только одну аналогию и, наверное, самую примитивную: то, что происходило в последние месяцы, мне напоминает 1914 год. Потому что там все само собой катилось, все позиции становились все более и более агрессивными, встречались на ура со всех сторон, поддерживались, и все это привело к полной катастрофе. Остается надеяться, что во второй раз этого не произойдет.

Т. К.: Николай Тимофеевич, какие советы вы могли бы дать сегодняшней филологической молодежи? От чего предостеречь?

Н. Р.: Ну, не знаю… может быть, больше доверять себе, своему чутью, своему эстетическому чувству. Меньше опираться на готовые теории, а высказывать свое… Смелее быть!

Т. К.: А кем вы хотели быть, пока не пошли в филологи?

Н. Р.: В детстве я мечтал возить дрова, — я видел из окна, как их разгружают, ещё влажные после лесосплава, яркие.

Т. К.: И в каком возрасте вы переориентировались?

Н. Р.: Очень быстро. Потом была подростковая мечта стать моряком: я же читал приключенческие романы! Позже я хотел стать актёром, потому что мы ходили в театр — в оперный театр, в драматический, и мне всё это очень нравилось. Я с детства кукольным театром занимался, без конца ставил спектакли, писал сценарии, сооружал декорации. Это мне было лет 8-10. Наверное, лет до 14 я этим занимался, в школе на сцене постоянно был.

Т. К.: Кого вы играли?

Н. Р.: Каких-то персонажей Чехова, героя «Злоумышленника», потом Алеко… Ну, это учительница организовывала: разыгрывали сцены из «Цыган», из «Евгения Онегина». Я играл Онегина. Одно время я думал, что стану музыкантом: я музыкой очень увлекался, ходил в музыкальную школу, играл в оркестре. Сначала на гитаре, а потом, уже серьёзно, — на кларнете. Журналистом хотел быть, но потом догадался, что писать, о чём хочется, не дадут.

Т. К.: А когда остановились на филологии, не жалели об этом?

Н. Р.: Нет, никогда этого не было, абсолютно. Я сразу понял, когда занялся филологией, что только это. А когда стал преподавать, почувствовал, что мне повезло, что у меня самая лучшая работа, самая интересная профессия.

Т. К.: Что же такого хорошего в преподавании?

Н. Р.: Высказаться можно. То, что для тебя важно, выразить можно всегда, — так или иначе, но можно. И, конечно, важен отклик, важно говорить с людьми, которые тебя понимают.

Т. К.: Николай Тимофеевич, а есть у вас ученики, которыми вы гордитесь?

Н. Р.: Конечно, у меня особое отношение было к Валерию Бондаренко. Я его воспринимаю как родственника: чем-то он мне особенно близок. Но и с ним давно не встречаемся или встречаемся случайно. Просто потому что не выходит жить так, как хочется. Работа, заботы — всё это мешает. Сейчас у меня замечательная аспирантка — Маросеева Даша, с ней очень интересно работать: она очень глубокая, там все качества порядочного человека…

Т. К.: Ваш старший сын тоже филолог, специалист по авангарду. Вы его к этому как-то «склоняли»? Или, наоборот, сопротивлялись его выбору? Он стал литературоведом потому, что вы литературовед?

Н. Р.: Вот боюсь сказать… Конечно, домашняя атмосфера и домашние разговоры, — он рос среди книг, — всё это влияло на него. Когда Андрей только начал писать свои научные работы, я увидел, что он пишет как зрелый филолог. Откуда это взялось? Дом, я думаю, сыграл свою роль. Ну, и я преподавал у него в университете. И периодически заслуживал у него похвал, он меня временами поощрял. По-своему, на своём языке высказывал одобрение: «Ну, ты сегодня здоровскую лекцию прочитал!» Но это не каждый раз.
А самое главное, ему было дано много свободы. Сколько нервов и крови нам стоило то, что он принимал участие в каких-то опасных делах: ездил, например, с друзьями в Волгодонск протестовать против строительства атомной станции и кончилось это настоящим побоищем с какими-то нанятыми активистами… А мы здесь, дома сходили с ума…Но это было принципиально для нас: он должен быть свободным человеком.

Т. К.: Для всех, кто вас знает, очевидно, что вы человек продуманного жеста, человек долга. Не помню, чтобы вы когда-то нарушили слово или кого-то сознательно подвели… Скажите, это долг перед кем?

Н. Р.: Я не понимаю, о чем вы говорите. Нет, продумывать я не умею. Я поступаю, как подсказывает ситуация. Самое главное для меня — оставаться самим собой, и все.

Татьяна Казарина
Доктор филологических наук, профессор СамГУ

 Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 6 (73) за 2015 год

pNa

5 комментариев к “Николай Рымарь: «Филолог совершенно необходим сегодня, чтобы культура не умерла совсем»

  1. Филологи — категория людей, мало располагающая к доверию. Приспособлены и манипуляторы сознанием под интеллигентским флером. Прикладная польза от них отсутствует совсем. Доказательств этому — туча. Как при таком количестве филологов в стране русский язык опустился ниже плинтуса? И зачем их содержать, если тысячная армия филологов никак не может повлиять на самое элементарное проявление жизни? Как при таком количестве филологов литературные премии поголовно присуждаются деградирующим текстам? Почему филологи не выносят категоричных отрицательных мнений по поводу новоявленных «классиков» типа Улицкой или Д. Быкова? Нет сегодняшние филологи не хотят видеть низкий уровень громких фамилий. Оне-с становятся специалистами по авангарду. При этом очень желая, чтобы их внутренние пристрастия и вкусы оплачивали налогоплательщики.

    • Илья, очевидно, Вы плохо представляете себе языковую систему со всеми механизмами функционирования и факторами воздействия, если называете язык «элементарным проявлением жизни». Получается, язык сравним с инстинктивными «поесть», «поспать»… — стоит продолжать? Стоит ли говорить Вам о том, что язык — это отражение ментальности? Или работа мозга тоже, по-Вашему, «элементарна»? Как Вы представляете себе процесс регулирования языковых проявлений, и, следовательно, менталитета общества? Мне думается, что на это способны только крупные государственные структуры. Уж не об этой ли проблеме — о нахождении филологии в загоне — говорят в этой статье одни из лучших, между прочим, филологов страны? Не стоит ли посмотреть шире и обнаружить незаинтересованность государства в высоком уровне грамотности и интеллектуальном уровне населения?.. Благодаря этому люди вроде Вас считают, что от лингвистов с литературоведами и пользы-то нет, в то время как филологи вынуждены бороться за возможность быть услышанными. Филологи-то как раз и видят ситуацию во всей целостности — иначе как бы Вы объяснили тот факт, что большинство из них активно интересуются политической ситуацией и не стремятся поддакивать госсистеме, не боятся выступать с критическими заявлениями?
      Вы считаете тексты Улицкой и Быкова недалёкими в противовес мнению большинства литературоведов — очень смело, на мой взгляд. Интересно было бы услышать от Вас конструктивную и умную критику, а не поверхностные слова. Вы стремитесь найти виноватых и избираете неверный путь. Филологи же стремятся к истине, несмотря на своё угнетённое положение — вот то, чем они лучше многих. Обвинять филолога в выгодничестве — просто смешно. Вы и по авангарду большой специалист?..
      Вы, видимо, в интервью не особо вчитывались, а ведь могли бы прояснить для себя многое, если бы СЛОВО само по себе несло для Вас ценность, а не рассматривалось как простейший, не требующий глубокого осознания звук.

      • Извините, но это не по адресу. Интервью с Рымарем брал не я. Там в тексте написано кто, и это филолог. Человек, который так активно поучает других, мог бы быть немного повнимательней и смотреть на буквы, которые читает. Спасибо за интерес к теме.

        • Вашим комментариям не место под публикациями уважаемых людей. В данном случае Вы просто нелепо контрастируете с ними. В Интернете легко быть смелым, не правда ли?..
          Поверьте, дело не в буквах. Они не виноваты, что Вы не ведаете, что несёте.
          Мой ответ был адресован именно Вам, не спешите сбрасывать с себя ответственность за сказанное.

  2. Добрый день! Уважаемый Николай Тимофеевич, я часто вспоминаю вас, Софью Залмановну, Владислава Петровича, Татьяну Валентиновну и многих других… Точнее так — вы всегда рядом…Я настолько далека сейчас от филологии, что самой бывает страшно, так уж сложилось — не полноценный я филолог))) и сейчас не филолог вовсе! Но не о том речь…Что дали вы нам ? Думаю — умение мыслить, смотреть на себя со стороны, верить в человека — разумного, развиваться, творить , строить свою реальность, не мелочиться и не обращать внимания на глупости,( не всегда получается), смеяться над неудачами (бывает сложновато )и над самим собой (легко), не стоять на месте, подходить к вопросу с пяти сторон… Что еще ? …Да много чего, уходить от стереотипов, разговаривать с людьми и слышать их, игнорировать пафос …Вы дали нам колоссальную базу, платформу, которая может быть застроена , надстроена и видоизменена …пожалуй, я не самая лучшая ваша студентка , но так благодарна вам… Спасибо от души Вам и всем, кто был рядом лет 15 -20 назад…) и еще , ВПС так любил повторять о чередовании эпох, о механизме общественного саморегулирования…так хочется верить , что он не ошибался…

Добавить комментарий для Илья Отменить ответ