Мнения:

Людская суета вокруг крокодила

27 апреля 2015

Idra

Бестиарий русской литературы весьма обширен и разнообразен: сказочные Жар-птица, Лиса Патрикеевна, Сивка-бурка, и ершовский Конек-горбунок, и щедринские Премудрый пескарь с Карасем-идеалистом, и толстовский Холстомер с купринским Изумрудом, и изысканный жираф Гумилева, и кролики и удавы Фазиля Искандера. Корней Чуковский выпустил в литературное пространство разношерстных (в буквальном смысле этого слова) пациентов Айболита, которых заботливый доктор лечит, как помнится, шоколадом и гоголем-моголем. А строчки из «Тараканища» памятны многим поколениям читателей. У всех этих персонажей разные литературные функции, разные способы художественного воплощения.

В этом ряду нашлось место и такому экзотическому для российских просторов животному, как крокодил. Правда, в двух произведениях, о которых пойдет дальше речь, он выступает отнюдь не как аллегория, не как символический герой, а, скорее, как вариант чисто фабульного обстоятельства, ведь все события будут разворачиваться вокруг него, в связи с ним. Крокодил тут — некая первопричина возникшей ситуации.

В далеком 1865 году читатели второго номера журнала «Эпоха» могли натолкнуться на весьма любопытную публикацию рассказа Федора Достоевского «Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже». При перепечатке этого произведения в собрании сочинений писателя рассказ получил название «Крокодил». Текст имел и весьма интригующий подзаголовок: «Справедливая повесть о том, как один господин, известных лет и известной наружности, пассажным крокодилом был проглочен живьем, весь без остатка, и что из этого вышло».

Фабула рассказа имеет анекдотическую природу. Такое построение вполне характер-но для Достоевского. Можно вспомнить, например, написанный в той же манере рассказ «Скверный анекдот», опубликованный тремя годами раньше в журнале «Время».

В центре анекдота всегда находится некий смысловой обрыв, случай (случайная ситуация, неожиданная фраза-каламбур). Так, герой рассказа Ф. Достоевского чиновник Иван Матвеевич, посетивший редкий аттракцион (показ крокодила) в Пассаже, становится жертвой собственной беспечности и напускной храбрости.

«− О, не бойся, друг мой, − прокричал нам вслед Иван Матвеич, приятно храбрясь перед своею супругою. — Этот сонливый обитатель фараонова царства ничего нам не сделает, − и остался у ящика. Мало того, взяв свою перчатку, он начал щекотать ею нос крокодила, желая, как признался он после, заставить его вновь сопеть». Далее крокодил, разъярившись, проглатывает незадачливого чиновника.

Последовавшая затем реакция на происходящее резко разделяет потрясенных свидетелей происшествия. Жена чиновника Елена Ивановна, осознав внезапную утрату мужа и желая его спасти, «выкрикивала, как исступленная, одно только слово: «Вспороть! Вспороть!», а немец — хозяин аттракциона и его мать боятся потерять своего крокодила-кормильца: «Унзер Карльхен, унзер аллерлибстер Карльхен вирд штербен! — выла хозяйка». Хозяин аттракциона громогласно объявляет всем, что его отец и дед занимались показом крокодила, это их давняя семейная традиция, что этот аттракцион «вся Европа знает».

Абсурдность ситуации усиливается голосом уцелевшего Ивана Матвеича. Чиновник из чрева крокодила заявляет, что он «проглочен без всякого повреждения», и выражает беспокойство только по поводу того, «как взглянет на сей эпизод начальство».

the-boss-martine-roch

Писатель сталкивает обыкновенный здравый смысл (согласно которому надо просто немедленно спасать человека) и некие «высшие» соображения, политиканство (как, скажем, происшедшее будет воспринято европейским общественным мнением в символическом плане): «Едва только капитал привлеченного крокодильщика удвоился через Ивана Матвеича, а мы, чем бы протежировать иностранного собственника, напротив, стараемся самому-то основному капиталу брюхо вспороть».

Анекдотическая ситуация парадоксально меняет и самого Ивана Матвеевича — из невольной жертвы хищника он превращается в самовлюбленного и амбициозного проповедника: «В результате — я у всех на виду, и хоть спрятанный, но первенствую. Стану поучать праздную толпу. Наученный опытом, представлю из себя пример величия и смирения перед судьбою! Буду, так сказать, кафедрой, с которой начну поучать человечество».

Анекдотический случай обрастает различными версиями, приводимыми в печатных изданиях, и повествователь их подробно излагает, обильно цитируя газетные тексты. В ито-ге вся газетная полемика свелась к неизменному и весьма легковесному противопоставле-нию Европы и России. Этот анекдот в итоге, как и упомянутый рассказ 1862 года «Скверный анекдот», тоже оказался «скверным».

Обычно рассказ Достоевского «Крокодил» трактуют как сатиру на либеральные идеи и издания. Но, думается, это лишь один только смысловой пласт. Современный читатель увидит в тексте еще и отображение порой слепой зависимости обычного человека от молвы, от той пресловутой грибоедовской Марьи Алексеевны, в какие бы газетные и идейные одежды она ни рядилась, кем бы она ни была — «прогрессистом» или консерватором.

Второй прозаический текст — рассказ «Крокодил» − принадлежит перу русского сатирика ХХ века Михаила Яковлевича Козырева. Того самого, что написал в 1924 году яркую антиутопическую повесть «Ленинград», за «создание и распространение» которой был арестован в июле 1941 года и расстрелян в саратовской тюрьме зимой 1942 года.

Рассказ «Крокодил» тоже имеет уточняющий подзаголовок: «Три дня из жизни Красного Прищеповска». Причем сюжетная конструкция рассказа строится на сугубо мнимых величинах. Крокодил тут вроде бы и есть. И в то же время его нет. Прошел слух, что в речке Прищеповке, «где и щуке тесно», появился крокодил. Однако его никто не видел. Но слухи растут и накручиваются, как снежный ком. В реальности же в Прищеповске появился пьяный матрос, который распевал песенку о том, «как ходила по улице какая-то крокодила», причем непременно лихо сдабривал текст этой песенки малопечатными словами. Циркуляция слухов в городке напоминает детскую игру в испорченный телефончик.

Собственно, в рассказе несколько смысловых центров. Один из них — это мысль о порождающей фантомы всесильной молве. Она способна населить и Прищеповск, и ближайшую округу кем угодно — хоть крокодилами, хоть белебеевскими бандитами, хоть интеллигентами-саботажниками. Молва рождает псевдособытия, плодит мнимые угрозы, громоздит одну несусветную нелепость на другую. Количество слухов, так сказать, переходит «в качество» − слухи обретают статус реально случившегося, в них верят даже больше, чем непосредственно созерцаемому.

20

Вторая доминанта козыревского рассказа — это стилистически тонкая работа сатирика с идеологическим языком эпохи, тем языком, который М. Чудакова позднее назовет «советским новоязом». Описание возможного появления в Прищеповке крокодила облекается в ткань идеологических штампов, лозунговых фраз, политических ярлыков, расхожих газетных клише. Слух рождает у людей всплеск всеобщей подозрительности и агрессии, направленной друг на друга: «тут без врагов советской власти дело не обошлось», «доверять никому нельзя», «крокодил и матрос напущены белебеевскими разбойниками», «причастны к заговору местной буржуазии и саботирующей интеллигенции», «крокодил успел-таки изрядно поработать», «не без его участия была уведена у одной бабы корова», «контрреволюция подняла голову и выявила свою классовую природу».

Совершенно не случайно крокодил в молве упоминается в одной связке с матросом. Писатель, сообщив в начале повествования о напевающем «братишке», тем самым отсылал читателя к известной песенке «По улицам ходила / Большая крокодила. / Она, она / Зеленая была». Песенка известна с XVIII века и имеет множество вариантов. А в ХХ веке буквально кочевала из фильма в фильм. У этого совершенно легкомысленного по содержанию и простенького по мелодии эстрадного «пустяка» была завидная судьба настоящего «хита».

Ситуация с крокодилом играла в рассказе М. Козырева роль своеобразной «лакмусовой бумажки», проявлявшей скрытые конфликты, злоупотребления новой власти. «Говорили, что у жены председателя появилась откуда-то шуба с каким-то особенным (не крокодильего ли меха) воротником, вспомнили, как были съедены пленарным заседанием двадцать шесть реквизированных у заезжего спекулянта поросят, вспомнили еще, как Совет, постановив уничтожить отобранный у кого-то спирт, собственными средствами выполнил это постановление так хорошо, что абсолютное большинство выползло из помещения на четвереньках».

В сравнении с рассказом Достоевского в козыревском повествовании так называемого черного юмора стало намного больше. Если по поводу съеденного крокодилом чиновника в первом случае в основном идет чисто газетная перепалка, «шумят витии» и публицисты предъявляют друг другу претензии, то в рассказе М. Козырева прищеповцы, возбужденные слухами, легко начинают вооружаться, хвататься за наганы, могут объявить военное положение, могут сделать аресты каждодневной практикой, а матроса даже успевают расстрелять (причем дважды!).

Социальные конфликты обретают более высокую температуру, нравы становятся ожесточеннее, ситуации − опаснее. И хотя угроза появления крокодила сохраняется, отнюдь не он, а сами люди пугают читателя своей вдруг обнаружившейся звериной сущностью. Солженицынское «красное колесо» исторических катаклизмов набирает обороты, вовлекая в свое неумолимое движение огромные людские массы.

Все-таки интересно порой перечитывать старые тексты! Времена меняются, но что-то остается неизменным. Вот налицо и постоянная дихотомия: реальность подчиняется своим законам, а молва (читай также: коллективное мнение, СМИ, пропаганда) строит свои виртуальные миры, порой имеющие мало общего с этой самой реальностью. И человек (жертва этой молвы) невольно попадает в ситуацию призрачного параллельного существования по отношению к реальной действительности.

Сергей Голубков 

Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы СамГУ.

Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета» № 7 (74) за 2015 год

pNa

Оставьте комментарий