Мнения:

Стозевно и лаяй: «Левиафан» как самый обсуждаемый фильм.

20 января 2015

tumblr_l77jxllYvI1qze4c7o1_1280

Универсальная притча о вере или плакатная публицистика? Конъюнктурная чернуха или энциклопедия русской жизни? «Сеанс» собрал воедино многочисленные дискуссии о «Левиафане» Андрея Звягинцева.

Иллюстрация: Бо Барлетт

Денис Рузаев, Colta

«Левиафан» столь полон самим собой, что вслух, и не по одному разу, проговаривает все свои смыслы и способы быть прочитанным (от бессмысленности сопротивления системе в ее же рамках до вскользь, через сам ход развития сюжета поданной мысли о том, что страшна русская жизнь, а русская баба еще страшнее). Этот фильм призывает не к размышлению, но к поступку. Поступком этим в силу только что предъявленной зрителю невозможности action directe может быть действие, только направленное внутрь — к примирению (первая реакция, конечно, проста до примитивизма — нажраться). Но есть один момент, который не позволяет это сделать: кроме пейзажа в пространстве финальных кадров «Левиафана» присутствует еще одна сущность. Это всевидящая, не моргающая камера. Предъявляя зрителю невозможную, невыносимую модель бытия — и не важно, насколько она реалистична, — Звягинцев, в отличие от Хеллмана, не может от нее отвернуться. А с ним не может отвернуться от экрана и зритель.

Илья Клишин

Если бы мы разбирали «Левиафан» на литературе в моей школе, учительница бы назидательно сказала, что в этом фильме только один положительный герой, и это красота русской природы. На что я бы поднял руку и спросил: а как же автомат Калашникова?

Владимир Мединский

Очередная победа «Левиафана» режиссера Андрея Звягинцева, снятого при поддержке Минкультуры России, не только радует, но и обнадеживает.

Андрей Плахов, «КоммерсантЪ»

«Левиафан» — могучее эпическое чудище, вылезшее из глубинных недр российской жизни. В нем пульсирует напряженный публицистический нерв: ведь речь идет о бессилии человека перед властной даже не вертикалью, а как раз горизонталью, подобной обманчивой глади Баренцева моря. Но когда на радио «Свобода» меня спросили, считаю ли фильм Звягинцева антипутинским, я ответил «нет». Так же как фильмы Тарковского не были антисоветскими. Кинематограф такого калибра существует в другой системе координат.

Смешно слышать расхожее мнение, будто Звягинцев, нагнетая черные краски в стилистике авторского кино, работает на западный успех. Ведь большинство чернушных фильмов из России оставляет зарубежную публику равнодушной. А то, что там ценят, связывается прежде всего с традицией Тарковского и Сокурова. Но сегодня и эта благородная традиция трансформируется, впуская в себя открытый жестокий драматизм реальности.

Михаил Ратгауз

Тут уже у моих друзей Звягинцев вырос в «художника-стратега». Наблюдаю с удовольствием за этим процессом производства нового конструкта на месте старого. Всерьез спорить не хочется. Да и кейс с «Левиафаном», правда, вышел богатый, что говорить. Но насчет художника и стратега хочется все-таки сказать, что лучшие портреты режиссера Звягинцева рисовал Рене Магритт. И в буквальном смысле, и в фигуральном.

Дмитрий Быков, «Новая Газета»

Дело в том, что по фильму действительно можно судить о состоянии страны, он совершенно ей адекватен — и потому вызывает столь же неоднозначные чувства. Он так же, как она, мрачен, безысходен, вторичен — как и Россия вечно вторична по отношению к собственному прошлому, — внешне эффектен, многозначителен и внутренне пуст. Как и в России, в нем замечательные пейзажи, исключительные женщины, много мата и алкоголя, — но при сколько-нибудь серьезном анализе сценарные ходы начинают рушиться, образная система шатается, а прокламированный минимализм (использована музыка Филиппа Гласса) оборачивается скудостью, самым общим представлением о реалиях и стремлением угодить на чужой вкус. Это типично русская по нынешним временам попытка высказаться без попытки разобраться — спасибо «Левиафану» и за то, что он назвал многие вещи своими именами, и все-таки увидеть в Звягинцеве наследника сразу двух великих режиссерских школ — социального кинематографа 70-х и метафизического кино Тарковского — мне пока никак не удается.

Владимир Мединский

Себя, своих коллег, знакомых и даже знакомых знакомых в персонажах «Левиафана» я не увидел. Странно, но среди героев фильма вообще нет ни одного положительного героя. То есть что и кого ненавидит Звягинцев, более-менее ясно. А кого он любит? Славу, красные дорожки и статуэтки — это понятно. А любит ли кого-то из своих героев? В этом большие сомнения… Признаемся, что в погоне за международным успехом этот фильм запредельно конъюнктурен.

Антон Долин, «Искусство Кино»

В этой беспросветности напрашивается вопрос к авторам, озвученный уже многими критиками фильма: к чему сгущать мрак, о котором нам давно известно? Как говорилось в советских школьных сочинениях: где же положительный герой? Придется дать соответствующе кондовый ответ. В таком фильме единственный подлинный герой — его создатель, не побоявшийся вскрыть сопротивлявшуюся реальность, взломать код опостылевшей духовности и обнаружить за ним зияющую пустоту отмороженного безлюдного ландшафта. Это фильм-поступок — для всех, кто над ним работал, рискованный и откровенный, не оставляющий надежд на смягчающие кинематографические условности.

Юрий Сапрыкин, «Афиша Воздух»

Подозреваю, что все упреки в схематичности, просчитанности и конъюнктурности, в том, что режиссер слишком патетичен, а к героям относится без любви, связаны как раз с особенностями звягинцевского киноязыка — и именно эти особенности (а не антироссийская конъюнктура) позволяют ему получать «Глобус» и претендовать на «Оскар». Это холодное, рациональное, европейское кино — в той же степени, в какой рациональным и бесчувственным можно назвать Ханеке или Бруно Дюмона, и работает оно примерно с тем же кругом тем, над которым рефлексирует каннская элита: человек и непреодолимые силы судьбы, человек и его неисцелимая подверженность злу, человек в мире, оставленном богом.

Александр Тимофеевский

В фестивальном, масштабном, библейском «Левиафане» дизайна нет, есть упаковка. Товар отдельно, обертка отдельно. Товар при этом годный: хорошо написанная, хорошо разыгранная драма про кошмар кошмарыч современной российской жизни. Финальная сцена с проповедью в церкви выше всяких похвал. И вообще все ok, но такой товар не продается. Его надо обернуть, а это значит, что северная каменистая природа должна быть исполнена могучей аскезы, что море должно стонать и биться в торжественном рыдании, и хотя все расхищено, предано, продано, кадр выстроен и вылизан, и огоньки-акценты светятся внутренним золотом. Ну, и, конечно, книга Иова, куда ж без нее? Получается «Груз-200», пересказанный всеми службами издательского дома Конденаст. Надо, ох, надо похвалить Звягинцева: отличный он снял фильм, очень своевременный, нужный, политически полезный, пошли ему Господь «Оскара». Но зрелище это нестерпимо фальшивое, ничего не могу с собой сделать.

Василий Корецкий, Colta

Подводя аудиторию к другому — последнему, самому важному, меняющему всю логику нарратива — кадру, Звягинцев и сам следует иезуитской логике той системы, которую описывает. Цель оправдывает средства — в том числе и художественные. Отсюда в фильме все эти оскорбляющие взгляд high-brow критиков постскриптумы избыточной сентиментальности: скажем, мальчуган, бегущий за машиной следователей, которая увозит отца, или наезд камеры на семейные фотографии в Доме (мы уже, в принципе, и так знаем о том, что эта изба помнит три поколения). Отсюда и редукция актеров до функций-типажей: взятый режиссером масштаб и выбранная точка зрения не предполагают слишком уж тщательного анализа мотивов и чувств потерпевших. Звягинцев показывает работу системы — и дискурс системы как раз отлично проработан в «Левиафане».

Борис Нелепо

Из крупных режиссерских удач я бы отметил, что Звягинцеву удалось заставить артиста Вдовиченкова произнести фразу «никто во всем не виноват».

Вадим Рутковский, «Сноб»

Никакие операторские изыски не скрывают телесериальную природу звягинцевской эстетики: актеры (Владимир Вдовиченков, Анна Уколова, Роман Мадянов) играют грамотно, но на десятки раз отработанных клише, сцены прописаны с сериальным псевдожизнеподобием, когда все приблизительно и предсказуемо; одна плоскость, одно измерение, можно предсказать не только, что произойдет и прозвучит на экране, но и кто что по поводу фильма скажет; есть одна искусственная схема, в которой герой всеми правдами и неправдами уподобляется библейскому Иову (в роли морского чудища Левиафана, описанного в Книге Иова, появляется кит), а для пущей эмоциональной выразительности используется Филип Гласс (это, на мой взгляд, такой же дурной тон, как обращаться к «беспроигрышным» Арво Пярту или Эрику Сати).

Никита Карцев, The Hollywood Reporter

Мощь Звягинцева — в его последовательности. Впервые в своем кино создав на экране настолько узнаваемый русский быт, со всеми его алкогольными застольями, мгновенной вспыльчивость и отходчивостью, жадностью и широкой душой, преступностью и святостью наконец — режиссер упрямо гнет свою ветхозаветную линию, начатую еще в «Возвращении».

Алексей Артамонов

Событие, на самом деле, не внутри фильма, а в том, что всеми признанный и всем удобный Звягинцев, вещавший до этого с позиции вечности на довольно большую аудиторию, поворачивает вдруг свою духовную машинерию против левиафана, причем на деньги минкульта. И, в отличие от происходящего в фильме, это ведь действительно непонятно, чем в следующий момент обернется. И такое решение само по себе про наше время сообщает что-то важное.

Артемий Лебедев

А … [почему] так все перевозбудились-то? Откуда столько переживаний о том, как … [тяжело] в России живется? Что за вопли о предательстве и непатриотизме?

Фильм хороший. Если кому-то фильм кажется антироссийским, то это явно пишет полный … [негодяй], можно его мнение полностью засунуть в жопу. Фильм про жизнь в России, но Россия тут вообще не при чем. Фильм про людей.

Вся … [проблема] у героев фильма из-за того, что телку клинануло, мэр и поп суки, но никого не убивали. Лучший персонаж в фильме — жена гибддшника.

Хорошо, что актеры не кривляются, как это принято в русском кино, но говорить о великой игре не приходится. До американской актерской школы (см. хотя бы «Август: Графство Осейдж») пока что как до Луны пешком.

В любом случае, фильм не про то, что в России … [тяжело], а про то, что народ такой, какой есть. … [ненормальный] и трагичный. А власть просто этим пользуется, хотя состоит из того же самого народа.

Антон Долин, «Афиша Воздух»

Звягинцев — не панк, но его фильм вполне тянет на молебен. Здесь, как и у Pussy Riot, форма у многих вызовет отторжение, а содержание покажется излишне плакатным, но на самом деле и акция в храме Христа Спасителя, и «Левиафан» находятся в том почти сакральном пространстве, где одинокое противостояние злу требует именно этого: вызова и прямолинейности. Хотя «Левиафан» — все-таки не эпатажная акция, а сложнейшее многофигурное полотно, населенное живыми персонажами, каждый из которых переживает свою драму, при этом захватывающе (но не картинно) красивое и суровое.

Лариса Малюкова, «Новая Газета»

Звягинцев не таит фиг в кармане, более того, переходит почти на площадной язык, желая точно быть понятым. Он не боится конкретики, которая указывает на связь всего со всем. Памятника Ленину перед администрацией, Пусси Райот, портрета Путина над головой мэра, водки из горла, священника с благовидными речами и неблаговидным закулисьем на фоне Тайной вечери.

Борис Нелепо

Я все это читал уже в колонках у Олега Кашина, но только у него хороший русский язык. Если мы признаем, что достаточным критерием для хорошего фильма, является его критическая позиция по отношению к нынешней власти и церкви, то ок, это хороший фильм.

Олег Кашин

Мне ужасно (два раза ходил в кино) понравился фильм «Левиафан» и, видимо, поэтому сейчас неловко за людей в ленте, которым он тоже понравился, и которые, оставаясь под впечатлением, расшаривают всякие ссылки по теме, типа про какой-нибудь ад про Единую Россию, или про ад из РПЦ, или про Роснефть какую-нибудь, то есть явно имеют в виду, что посмотрели разоблачительный фильм про нынешние российские порядки и именно своей разоблачительностью и остротой он им понравился.

Дмитрий Энтео

Левиафан это про то, как безбожники и прелюбодеи восстали против закона, но симфония Церкви и власти защитила порядок. Все кончилось хорошо.

Оригинал

pNa

Оставьте комментарий