В Самарском театре оперы и балета состоялась главная премьера 84-го сезона — опера «Пиковая дама» в постановке Михаила Панджавидзе. Для Самары это большое событие, потому что «Пиковая дама» сложна не только в музыкальном плане, но и, как всякая русская классическая опера, в плане философском.
Как Герман Чайковского по своему духовному наполнению на ступеньку выше Германна Пушкина, так и накал страстей в опере выше, чем в тексте повести. По большому счету, «Пиковая дама» Пушкина – анекдот, случай. Музыка Чайковского поднимает эту историю на уровень высокой эмоциональности и открывает в ней новые глубины. Так и игра случая, лежащая в основе повести, обращается игрой судьбы у Чайковского. Если пушкинский Германн наказан безумием за свои дурные поступки, то в Германе Чайковского изначально есть тот трагический надлом, который приводит его к безумию и самоубийству в финале.
Конечно, для любого театра такая постановка — не только обязательный must have, но еще и проверка труппы «на прочность». Самарская труппа с постановкой справилась. Оркестр под управлением маэстро Александра Анисимова показал всю глубину и богатство симфонизма Чайковского. Михаил Губский в партии Германа – единственный приглашенный солист, но для самарцев по-прежнему свой, хотя уже давно постоянно работает в Москве и периодически — в Европе.
И все-таки главный герой оперы – не Герман (хотя доподлинно известно, что Чайковскому был очень дорог этот персонаж), не Лиза, даже не старуха, прозванная за глаза «пиковой дамой». Главный герой оперы – екатерининский Петербург. Роскошный золотой мост с грифонами благодаря уникальной сценической конструкции поворачивается во время действия и обнажает свою оборотную сторону, цвета меди, позеленевшей от времени и сырости. На заднем плане на фоне бескрайнего неба – абрис Петропавловской крепости. Чёрная вода от картины к картине постепенно поднимается всё выше, чтобы в финале обрушиться на сцену метафизическим наводнением. Костюмы (художник – Елена Соловьева) решены в спокойной гамме, почти графично. Такое же и петербургское солнце – неяркое, серое, едва пробивающееся сквозь тучи в картине гуляний в Летнем саду.
В сравнении с масштабными декорациями человеческие судьбы кажутся крохотными – в этом же Летнем саду в первой картине перед нами предстают сразу все герои истории – бедный офицер Герман, Томский и все приятели-игроки, таинственная незнакомка, в которую Герман влюблен, старуха-графиня…
Все те же герои, но уже в другом антураже, собираются на одной сцене в картине бала. Здесь – искусственный свет тысячи свечей, горящий ярче солнечного, здесь белые и золотые наряды. Интермедия «Искренность пастушки» ярко и выразительно раскрывает любовную интригу: Лиза, переодетая пастушкой Прилепой, выбирает между бедным пастушком и богачом Златогором (в постановке его поет Елецкий) – и, выйдя из образа, адресует слова своей бесхитростной песенки прямиком находящемуся среди публики Герману: «Ни вотчин мне не надо, ни редкостных камней, я с милым средь полей и в хижине жить рада!»
Елецкий (Георгий Цветков), Лизин жених, персонаж исключительно оперы – у Пушкина его нет. В противовес Герману, Елецкий воплощает собой стабильность, в том числе эмоциональную. Внимательный, обходительный, он предстает как эталон супруга – но не для Лизы. Даже трогательная и удивительно красивая ария «Я вас люблю, люблю безмерно, без вас не мыслю дня прожить…» не трогает её. В отличие от правильного и скучного Елецкого, который ходит за ней по пятам, Герман – герой по-настоящему страстный. Клянётся грозе и ветру отобрать возлюбленную у соперника, взбирается ночью к ней на балкон… Какая женщина устроит? Можно ли обвинять Лизу, что предпочла благополучному, но заурядному жениху безумца с горящим взором? В конце концов, девушка она очень юная и выбор сделала сердцем, а не разумом. Кстати, и в Лизе есть тот же надлом и та же страстность, что и в ее избраннике Германе, — она тоже выходит на сцену трагической героиней, что не совсем соответствует образу мыслей юной девушки. Обе исполнительницы этой партии – Ирина Крикунова и Татьяна Ларина – успешно показали зрелую эмоциональность героини, ее готовность пройти через любой ад ради любимого. Недаром же Герману в агонии видится именно она, Лиза, его богиня, его ангел, и в финале звучит ее тема, хотя сама Лиза уже мертва: Маргарита спустилась за Фаустом, чтобы спасти его душу.
Намеки на трагический исход, рассеянные по музыкальному полотну оперы, присутствуют и в картине бала: ожидая Лизу в зале после представления, Герман мучим сомнениями. В самарской постановке он на авансцене один, в полумраке. Одиночество это скорее не физического, а метафизического плана. Он близок к помешательству, и недавняя встреча с графиней подняла в его душе бурю самых тёмных чувств. Четверка приятелей по игорному дому, вознамерившихся подразнить Германа, проносятся во мраке как призраки в своих белых плащах и масках. «Не ты ли тот третий, кто, страстно любя, придет, чтоб узнать от нее три карты?» — шелестят призраки. В этой же картине происходит, по сути, завершение любовной линии: борьба в сердце Германа между любовью к Лизе и желанием обладать тайной трех карт разрешается в пользу последнего.
Спальня Графини представляет собой огромную лестницу, над которой развешаны в золотых рамах пустые черные полотна. Благодаря компьютерной графике они ненадолго оживают в тот момент, когда хозяйка комнаты – уже почти и не хозяйка: как вещи вытесняют ее из пространства, так и время вытесняет ее из мира живых – возвращается к себе и поет старую французскую песенку. В этот миг в рамах проявляются и исчезают давно почившие Сен-Жермен, Маркиза Помпадур, герцог Орлеанский, де Бранка, д’Эстрад – все, с кем Графиня была близка в юности… Последним угасает портрет самой старухи – тот, где она запечатлена «Венерою московской», в расцвете своих жизненных сил, красоты и славы. По режиссерскому замыслу, Графиня умирает сразу после песенки, и весь свой страстный монолог Герман произносит уже над мертвым телом. «Мертва! А тайны не узнал я…» — квинтессенция всех забот Германа, в котором в этот момент в полный рост встает Игрок. Лишь профилактическая пощечина, полученная от Лизы, на миг возвращает его в реальность – этого хватает на то, чтобы убраться прочь из дома, оставив бывшую возлюбленную рыдать над телом бабушки.
Сцена с призраком, явившимся Герману, решена по-настоящему жутко – графиня (Евгения Тенякова) в своем кресле, без кровинки в лице, появляется на мосту – том самом, который постоянно в той или иной модификации присутствует на сцене и связывает два мира – мир живых и мертвых, мир реальный и ирреальный, мир людей и мир карт – и бесцветным голосом открывает Герману свою тайну. К этому моменту перелом в сознании Германа уже совершился, и если перед появлением призрака он еще испытывает мистический страх, то слова Графини повторяет уже по-деловому, увлеченно, мыслями он уже в игорном доме.
Картина «Игорный дом» заслуживает отдельного разговора. Для большинства задействованных в этом сюжете персонажей игорный дом – вся их жизнь, мир, из которого они иногда неохотно возвращаются в реальность. Карточные игроки прошлого сродни современным геймерам, все их разговоры, все их мысли – о картах. В стенах игорного дома существует свой особый уклад, свои традиции: сначала они пьют вино, потом распевают песни, затем садятся за игру. Появление новых участников каждый раз вызывает большой ажиотаж. Изначально для них чужак – Герман, потому что не понтирует, а только смотрит. Позднее в их мирок приходит еще один чужак – Елецкий: оставленный невестой, он надеется найти утешение в картах.
Герман, явившийся сюда в финале и уже обладающий тайной трех карт, на миг становится богом. Сценически это решено очень впечатляюще. Во время знаменитой арии «Что наша жизнь? Игра!» Герман стоит один на авансцене, в луче света, в то время как все остальные участники спектакля – игроки за столами, слуги,– всё это во мраке, в глубине сцены. Все взоры устремлены на него, а он чрезвычайно самоуверен, помешательство его уже достигло апогея, и потому – завораживает. Елецкий, вступающий в игру после того, как Герман выиграл дважды, кажется безумцем, бросившим вызов самому Господу. И не Елецкий выигрывает у Германа – он лишь орудие в руках судьбы, решившей покарать зарвавшегося смертного…
И вот, на сцене Герман остаётся один. Его, умирающего, накрывает черная пелена – или это темнеет у него в глазах? В этом мраке исчезает всё сущее – будто вселенная возвращается обратно к состоянию до своего сотворения, когда Дух Божий носился над водою. И уже в темноте, эхом, в последний раз звучит тема любви Германа к Лизе. Автор-творец все-таки прощает героя, выводит его из того замкнутого круга безумия, в котором оставляет своего персонажа Пушкин. У драмы Чайковского удивительно человечный финал.
Елизавета Добронравова
Фото Елизаветы Суховой