Каких-нибудь 13 лет назад я бежала в соседнюю школу на вахту, чтобы позвонить дочери. Мне срочно нужно было позвонить и попросить прощения. А сотового телефона не было… Не было ли их тогда еще вообще? Или не было у меня? И какая она была жизнь, без сотовых? Я уже не помню. Не помню ощущения жизни без мгновенной постоянной связи. Так же незаметно, как сотовые, ворвались в нашу жизнь и заполнили ее блогеры. Какая она была жизнь, без блогеров?
Ровесники они сотовым или младшие братья и сестры? Как эти поводыри умудряются возвышаться над постящей свои ощущения в «Фейсбуке» зрелостью и фотографирующей свою повседневность в «Вконтакте» юностью? Над недолюбленными школьными историями в «Одноклассниках» и фонтанами селфи в «Инстаграмме»? Над тысячами примеров вторжений придуманных сетевых страстей в реальную семейную жизнь и их самых настоящих, не виртуальных последствий?
Только со мной рядом, по соседству, живут две красавицы, от которых ушли мужья к подругам по переписке в Интернете. Да и я сама не без греха: рассказываю и рассказываю в фейсбуке о своих чувственных «импрессионизмах». Но совершенно четко внутренне осознаю: я – не блогер.
Кто же такой блогер? Можно ли их дифференцировать? Что выбрать в качестве критерия? Возраст? Я отношусь к возрастной категории 40-летних. То есть тех, кто был пионером. Это, на самом деле, не просто так. Это означает множественный и неистребимый дурман романтизма в голове, помноженный на белый фартук, гольфы и красный галстук.
Мы – не жесткие. Моя университетская подруга – виртуозно стильная женщина. Я всю жизнь звоню периодически ей, чтобы спросить, как она в данный момент выглядит. Не для копирования, а для вдохновения. Без реверансов вежливости и ложной скромности она сразу же мне начинает: «Заяц! Я ушла от hardcore к cool jazz. У меня на лице нет макияжа. Мягкое рыжее каре с выбритыми висками. Мужские фланелевые брюки с распродаж. Черная толстовка с нашитым белым жабо из старой невестовской фаты…».
И еще она филигранно наполняла свою визуальность в фейсбуке смыслами и желанием их читать и интерпретировать. Такой вот визуальный лекторий. Нечастый. Периодический. Вдохновляющий. Там не было призывных вздернутых умелым ботоксом губ. Фарфоровой кожицы. Белых локонов. Лукавых декольте. Загнутых ресниц. Маленьких родинок на подбородке. Или вышедших из моды лысых черепов и коньячных декадансов прожженных поэтесс из бывалых.
Не было стихов, что уже удивительно в наш век тотальных поэтов. А вы как думали, фарфоровые юные бизнес-леди не способны к поэзии?! (Вот незадача: где же взять лайк в газетном тексте?) В фотографиях уходящей с главного почтамта в длинном шелковом платье высокой 40-летней женщины с двумя корзинами цветов был виден истфак КуГУ, помноженный на пионерское прошлое, опыт и эстетическую программу «жажды жизни». И это было великолепно!
И вдруг, совершенно внезапно, она исчезла из всех сетей. Я не могла получить ее образ в шляпе с блошиных рынков или в винтажных лосинах гармошкой в сочетании с бабушкиным послевоенным платьем. Пропала! Звоню перепуганная. «Заяц! Да. Я отовсюду ушла. Везде удалила аккаунты. Не справилась с 30-летними блогерами. Всюду пришли и торжествуют 30-летние блогеры. Совершенно беспринципные. Сориентированные на скандал, взрыв, эпатаж, пир на костях цивилизации…»
Я сразу же поняла то, что она хотела сказать. Важно, в какую эпоху ты родился, это «кощеево яйцо» в ларце, в котором спрятаны «гены–воспитание–среда». Это ressentiment Ницше. Есть какая-то деликатность пространства частной жизни, которой лишены блогеры, сориентированные на как можно более широкую аудиторию и захват нового и нового пространства. Ключевое слово «захват». Но ведь и писатели сориентированы на широкую читательскую аудиторию.
В чем же секрет поведения блогера наступающего в современной жизни? В его «невычитанности» и агрессивности? Там, где остановится тот 40-летний, кто был пионером (хотя возраст и членство в пионерской организации всего лишь условный код), напролом пройдет блогер. Я, конечно, подозреваю, что чем-то напоминаю блистательно описанный А. М. Панченко спор традиционалистов и новаторов в русской культуре XVII века. Традиционалистка. Или нет?
У Панченко, относящего Аввакума к стану «традиционалистов», он кажется большим новатором, чем его секуляризированные современники. Бунт человека, не признающего за царем права на исключительность: «Видишь ли самодержавие? Ты владеешь на свободе одною Русскою землею, а мне Сын Божий покорил за темничное сидение и небо и землю. Ты, от здешняго своего царства в вечный дом свой пошедшее, только возьмешь гроб и саван, аз же, принуждением вашим, не сподоблюся савана и гроба, но наги кости мои псами и птицами небесными растерзаны будут и по земле влачимы. Так добро и любезно мне на земле лежати и свету одеянну и небом прикрыту бытии. Небо мое, земля моя, свет мой и вся тварь».
Второй персонаж, относимый Панченко к стану «традиционалистов», – боярыня Морозова. «Она умирала не как житийная героиня, не как добровольная мученица, а как человек. «Рабе Христов! – взывала боярыня к сторожившему ее стрельцу. – Есть ли у тебя отец и мати в живых или преставилися? И убо аще живы, помолимся о них и о тебе; аще ж умроша – помянем их. Умилосердися, раб Христов! Зело изнемогох от глада и алчу ясти, помилуй мя, даждь ми калачика». И… тот отказал: «Ни, госпоже, боюся».
И далее А. М. Панченко продолжает: «Иной тип человека выдвинули новаторы. Создатели силлабической поэзии, перспективной живописи и партесной музыки ощущали себя обладателями истины и творцами истории. Их трудами Россия преодолевала культурное одиночество, приобщалась к европейской цивилизации, становилась европейской державой. Из культуры барокко новаторы заимствовали лишь оптимистические мотивы. Медитации, рефлексия, барочный пессимизм были им совершенно чужды. Это естественно для молодой и победоносной культуры».
Так почему же сердце рвется не от Симеона Полоцкого, а от видений старца Аввакума в Великом Посту 1669 года: «Бог вместил в меня небо, и землю, и всю тварь»… А в ответ на это «первое действо» «Артаксерксова действа» в Преображенской «комедийной храмине» новаторов заканчивается словами: «Вси глаголют: Ей, ей, ей, ей! Великая Москва с нами ся весели!»…
«С нами ся весели» – это наша взбунтовавшаяся и обнажившаяся повседневность. «Без божеств». Неожиданно обнаружившая, к примеру, Блока, провозвестившая свой жизненный текст «Я – как Блок!» и сорвавшая овации у такой же аудитории, также неожиданно обнаружившей Блока. Как патриот истфака СамГУ, как женщина, я, конечно, страстная поклонница творчества выпускника истфака из 40-летних, Джона Шемякина. Только для него одного делаю исключение в общей своей блогерофобии. И мне даже кажется, что слово «блогер» применительно к его писательскому таланту – уничижительно.
Если говорить о стильных мужчинах – я не знаю никого более стильного, чем Джон. Поэтому, конечно, свой эпистолярный историзм он должен постоянно упаковывать в визуальный и дарить этот «кокон» гедонисткам всех мастей. Но лайки! Сиюминутные лайки! «Ей, ей, ей, ей! Великая Москва с нами ся весели!» Создают дом из прозрачного стекла, лишенный сакральности.
А если лишить сакральности книжный текст, то не станет ли таким же нескромным текст жизненный? Или я уже похожа на ненавистных мне писателей и художников – моралистов? Уже П. Федотов с его стишками-комментариями к нравам горничной на картине «Свежий кавалер»? Или просто сама пострадала от своей манеры заниматься публичными чувственными «импрессионизмами» в фейсбуке? Или просто завидую «новаторам»?
Зоя Кобозева, доктор исторических наук, профессор Самарского университета.
Иллюстрация Софии Гриотто