Сегодня, 11 февраля, Настя Альбокринова представит на Фабрике-кухне свой проект Voilok. Начало в семь вечера. Самкульт вклинился в нервозную обстановку приготовлений к перформансу и попросил Настю ответить на несколько важных вопросов.
Как ты считаешь, существует ли специфическое женское искусство?
— Сначала хотелось ответить, что нет. Потом подумала, что в интересующем меня на данный момент искусстве, связанным с выражением и формулированием национальной/культурной идентичности женское искусство обладает спецификой- нам легче примерять на себя разные роли, перевоплощаться. При этом, костюмы и маски- это не инородная оболочка, а гипертрофированная часть сущности, и женщина, как особа чувствительная, легко может себя обнаружить в одной из крайностей. Примером (конечно, не универсальным) могу привести Нину Бэкмен — финскую художницу, через костюм и перформанс сталкивающую фольклорную и поп-культурную личины, или свою подругу, украинскую экспатку в Израиль, Аню Крупяков, которая через фотографию исследует пограничные идентичности людей, и понятие родины, территориальной и культурной. Да даже если брать «по верхушкам», то симпатичные и не стеснённые в средствах девушки типа Юлдуз Бахтиозиной видят народную культуру и мифологию бесконечным ресурсом для выражения скрытых сущностей.
Есть ли какая-то женская специфика, возможно невидимая с первого взгляда, в твоем искусстве?
Возможно, это выражается в отсутствии страха работать со своей внутренней проблематикой, как ресурсом для творчества. Иначе творчество становится формальностью или декоративизмом. Это так же меньший страх телесности, хрупкости, двойственности. С другой стороны, любой автор может делать такое искусство, вопрос в личной актуальности.
Существует ли в твоем искусстве какая-то самарская специфика и есть ли она вообще?
— О, самарская специфика… Определённо, на меня влияет жизнь в провинции и все «опыты» с этим связанные — пересечение полей, пустырей, замёрзших рек и месива из грязного снега; уродство современной архитектуры и болезненная хрупкость исторической; да и сам образ жизни, порождаемый этим городом-курортом (где из летних развлечений- улавливание оттенков заката на набережной с бутылкой красного, и зимних — редкие лыжные вылазки и бесконечное домоседство). Самара — очень экзистенциальное место — здесь легко думается о судьбе и тщетности усилий, о расходящихся тропинках и несовершённых в жизни выборах.
Насколько важна для тебя реакция профессиональной среды, публики и что важней?
Я всё же не настолько художник, чтобы волноваться о принятии своей деятельности средой. В первую очередь я ориентируюсь на собственную удовлетворённость процессом и результатом работы. Потому что если я сделала то, что могла, то, что требовала от себя, согласованность с собой переходит на новый уровень, и это ощущение внутреннего роста. Это зачастую важнее многих часов и дней моей основной работы, потому что в личных проектах, в искусстве, я соединяю внутренние потребности к формулированию ценностей и смысла в мире, и свои профессиональные способности это сделать.
Что же до публики — конечно, приятно, когда какой-то проект перешагивает ступеньку «экзерсиса» и почитается как «совриск», но ещё интересно, когда кто-то находит близкие ноты в моей деятельности, сопереживает, видит в этом конструктивное высказывание.
Ты конструируешь карьеру или твое развитие — это больше экспромт?
Я, конечно, ставлю карьеру во главу угла, но, при этом, ничтожно мало рискую и дерзаю. Так что то, что со мной произошло за последние годы я списываю на внешние силы, которые пришли-нашли-позвали, а там уж я сделала всё что могла. Так и на «Стрелку» учиться занесло, и выставки делать в Берлине, и Итальянский павильон с Венецианского Биеннале в Москву привозить. Но, если посмотреть внимательно, можно обнаружить меня снова Самаре. Отсутствие внутреннего авантюризма я как раз списываю на свою провинциальность, хотя морально готовлю себя к тому, что когда-то придётся перестать ждать и подстраховываться.
В твоем “Войлоке” я вижу отсыл к поэме Аллена Гинзберга и творчеству Бойса. Там это есть или я все придумал?
Стыдно признаться, но с поэмой я не знакома, а к Бойсу меня посылала и Неля Коржова, как только узнала о моём проекте. Но Бойс для меня вдохновителем не был. Идея войлока как кокона, вместилища русской тоски и «longing», пошла от валенка, как бы смешно это не звучало. Я придала ему аморфную форму, нелепую, громоздкую, схожую с булыжником. Этот персонаж по сути, воплощение нашего духа, «contemporary russian»- это не хорохорство хохломы, не удаль палеха, ни чистая песня гжели. Закутанный в войлок — аморфный, спутанный, серый, затерявшийся в подтаявшем мартовском лесе или на берегу речушки, способный лишь выть — вот персонаж, который, по мне, выражает русскую идентичность на стыке народной и современной культур.
Как ты сейчас оцениваешь историю с галерей “11 комнат”? Не пора ли ее мифологизировать?
Я обратила внимание, что по прошествии времени весь самарский совриск как-то улучшается. Как с нынешним проектом «Волга-Ноль» на Фабрике-Кухне: раз в неделю скудная группа местной богемы приходит в сумерках, на морозе, в неотремонтированном здании посмотреть видеоарт. Сейчас это кажется немного нелепым, немного диким, но я уже представляю, как, года три спустя, будут говорить: а помните, были времена, когда мы в -16 вернисажи в памятнике авангарда делали?
Так и «11 комнат» — тогда эта была спонтанная, творческая деятельность, с не всегда качественным результатом. Но в то же время это был необходимый эксперимент — многие сформировались как художники, журналисты, организаторы; были пережиты важные микро-симуляции больших движений в искусстве — перформанс (в т.ч. и обнажённый), найденный объект, инсталляция; произошло разделение арт-тусовок. Да и просто время было хорошее.
Поэтому мифологизировать, конечно, можно. Но где эти 1,5 месяца в жизни, где не нужно работать и думать о быте?
Тем более, по витающей в воздухе информации, 11 комнат не так уж и канули в лету. Анатолий Гайдук, с которым мы это всё и начинали, что-то там сейчас задумывает. К сожалению, я к этому процессу не причастна.
Каким ты видишь будущее современного искусства в Самаре?
После «11 комнат» мы долго ждали «новой волны», молодых авторов, непохожих на нас, которые, возможно, сидят в своих подвалах и делают какие-то вещи из внутреннего видения, еще не называя и искусством. Послейдний гд показывает, что эти люди есть, и хотелось бы, чтобы их было больше. За фронт современного искусства всегда отвечают люди, делающие что-то потому, что это необходимо в первую очередь им, а не внешней тусовке. Их упорство обычно и выносит их «на поверхность», и деятельность в итоге институционализируется.
Каким ты видишь будущее фабрики-кухни?
Питаю самые светлые надежды. Главное, чтобы помимо хороших привозных экспозиций были мастерские и площадки для коллективных экспериментов- выставочных, музыкальных, театральных. Надеюсь бюрокартия не сожрёт.
Спрашивал Илья Сульдин