Наш Товстоногов

Среди множества мифов, из которых соткана история самарской культуры, тот, что связан с каналами проникновения в нее инновационных идей, – самый устойчивый. Однако бесспорно, что культура родного города определяется в основном характером взаимоотношений с северной столицей. Возьмем театр: Симонов, Данилова, Шварц, Шелест, Чернышев…

28 сентября исполняется 100 лет со дня рождения народного артиста СССР, лауреата Ленинской и Государственной премий, Героя Социалистического Труда, профессора ГЕОРГИЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ТОВСТОНОГОВА. Он не только один из величайших отечественных режиссеров и самый рельефный профиль нашего театра, но и Учитель. Его ученики определяют сегодня и политику Самарского академического театра драмы имени М. Горького. Им слово.

Вячеслав ГВОЗДКОВ, заслуженный деятель искусств РФ, генеральный директор театра

Из БДТ – за ухо

Впервые в страну под названием «Товстоногия» я попал, когда мне было 12 лет. В 10-летнем возрасте поступил в Театр юношеского творчества при Дворце пионеров имени Жданова. Коллектив возглавлял Матвей Григорьевич Дубравин. Там учились Лев Додин,  Александр Галибин, кинорежиссер Сергей Соловьев, Вениамин Фельштинский, его сын Глеб, самый знаменитый художник сценического света, и многие другие.

Мы занимались актерским мастерством, а помимо этого были распределены в разные цеха: монтировочный, гримерный, пошивочный. Я был в звукорежиссерском.

Те, кто не поступал в институт после ТЮТа, шли работать осветителями, гримерами, фотографами… Мои старшие товарищи работали в БДТ. Поэтому я туда частенько проникал: сидел на репетициях, смотрел спектакли. Я вживую видел «Варваров» с Татьяной Дорониной, наблюдал, как рождались «Скованные одной цепью», «Горе от ума»…

Однажды завлит БДТ Дина Морисовна Шварц меня поймала за ухо. Георгий Александрович любил, чтобы его окружали театроведы, аспиранты, но говорил им: «Прошу сесть впереди меня, я деспот и не люблю, когда сидят у меня за спиной». Поэтому они сидели впереди, а он на своем рабочем месте в 13 ряду. Мне сказали сидеть повыше, а мне хотелось поближе. Я сел в конец зрительного зала. Зашла интеллигентная тетечка, взяла меня за ухо и вывела из зала. Я сказал, что я из ТЮТа, она велела сидеть на бельэтаже, чтобы Георгий Александрович не заметил.

Лебединая песня

В первый раз я пытался поступить на курс Товстоногова в 1970 году. Он меня не взял. Я прошел все три тура, многим помогал, казалось, я был «оснащен», тем более с опытом работы в театре (я уже окончил актерский факультет и работал в Малом драматическом театре). Но в списках я себя не обнаружил. Владимир Ильич Петров, который пришел в МДТ ставить «Винни Пух и все-все-все», где я играл роль Тигры, предложил мне пойти к нему на курс. Но я сказал, что буду четыре года ждать и поступлю только к Георгию Александровичу. И в 1974 году я был принят.

Конкурс был 100 человек на место. Кроме того, обязательным условием было иметь первое образование. Многие из поступивших были актеры: Володя Шапиро, Василий Богомазов, Варя Шабалина, я. Гена Тростянецкий до этого окончил архитектурный, Володя Ветрогонов – кораблестроительный, Сеня Гальперин был врачом, Евгений Арье – психологом. Исключением был только Чакветадзе – сын министра нефтяной промышленности Грузии, у которого до этого не было никакого образования.

В кулуарах шли разговоры о том, что Георгий Александрович называл наш курс своей «лебединой песней». Мы все были великовозрастные – я поступил в 28 лет – мужиками с бородами, пежиссеры страны. Когда у Георгия Александровича спросили, есть ли потенциальный главный режиссер, он сказал: «Адын». И назвал мою фамилию. Таким образом я никогда не был рядовым режиссером, мне сразу предложили театр.

Как-то я не прошел коллоквиум, набрался наглости, подошел к Георгию Александровичу и спросил, почему. Он буркнул: «Книжки читать надо». Четыре года я лежал как у пулемета и читал. Мне было приятно, когда лаборанты передали, что Георгий Александрович на ученом совете меня поставил в пример и сказал: если бы вот все такие были, он был бы счастлив.

Я хорошо знаком с другими его знаменитыми выпускниками. Например, у Геты Яновской я играл во «Вкусе меда» Шейлы Делейни. Я наблюдал ее работу: она была очень последовательна в методологии, анализе и работе с актерами. Гета – абсолютная товстоноговка. Ее спектакли всегда были добрыми, человечными. А Кама Гинкас – бунтарь, он все время хотел ниспровергать. Он меня все время злил – он негативист, недолюбливал людей. А я убежден, что в театре нельзя ставить негативную задачу – ни актерам, ни спектаклю. Прошло время, я приехал в Москву и пошел на «Черного монаха». Думаю: «Сейчас опять буду сидеть бороться с Гинкасом». И он меня победил. Потом были «Скрипка Ротшильда», «Леди Макбет Мценского уезда». А с Гетой наоборот произошло. Я смотрел «Грозу», которую она привозила в Самару, и не принял ее.

Монарх

Георгию Александровичу многие задавали вопрос о преемнике. Он с юмором на него отвечал: «Очередь бывает в гастрономе. Он за мной, что ли, займет и будет дышать мне в затылок?». Товстоногов говорил, что это невозможно: придет другой человек и сделает другой театр.

Режиссеры его поколения не очень заботились о преемниках, их не интересовало: кто при них, кто после них… Георгий Александрович, например, никогда не смотрел спектакли в других театрах, он пользовался информацией Дины Морисовны Шварц, которая все всегда знала. Она приезжала в Куйбышев, смотрела «Гамлета», отсюда увезла Демича к Товстоногову.

При нем никто никогда не ставил в его театре. Юрский попробовал, и кончилось тем, что Георгий Александрович сказал: «Мне не нужен режиссер Юрский, мне нужен актер Юрский», и тот ушел из театра. Ставил Аксер – его зарубежный коллега. Только в последние годы Товстоногов стал задумываться.

За два года до смерти он со мной разговаривал, предлагал стать режиссером малой сцены. Я ответил: «Мне нужно попробовать поработать самому. Для меня ваш авторитет настолько велик, что я буду все время смотреть вам в рот».

В театре, к счастью, торжествует монархия: по-другому его построить нельзя, только на воле и художественном авторитете. Когда Товстоногову предложили возглавить БДТ, он сказал: «Будет много крови». – «Мы переживем». За один сезон было уволено больше 30 человек.

Актер – зависимая профессия, если он приходит работать к конкретному мастеру, то должен беспрекословно ему подчиняться. Георгий Александрович называл это «добровольная диктатура художественного авторитета».

Товстоногов – прямой ученик Лобанова, а тот в свою очередь – Станиславского. Лобанов отличался тем, что не предал творческий процесс. Чем отличался Георгий Александрович – у него был фантастический анализ материала. Про каждое слово, сказанное персонажем, он знал все. Конечно, с актерами происходят поправки, поиск, но прежде, чем начать работу, режиссер должен проанализировать пьесу. Когда мы учились, это была как шахматная партия – мы разбирали тексты, спорили.

Когда Смоктуновский пришел репетировать Мышкина в «Идиоте» – его Товстоногову порекомендовала Дина Морисовна, после того, как увидела в фильме «В окопах Сталинграда» – четыре месяца все издевались над этим экспериментом. Конечно, не в открытую, за спиной похихикивали. Потом было обращение актеров с просьбой снять Смоктуновского с роли, потому что он, во-первых, не соображает, что играет, а во-вторых, шепчет – актеры даже на сцене не слышат, что он говорит. Георгий Александрович терпеливо выслушивал и продолжал делать так, как считал нужным. И получил гениальный спектакль.

Георгий Александрович мог долго беседовать с артистом о роли. У него был принцип – он почти никогда не показывал актеру, как нужно делать. И нам говорил: «Вы станет режиссерами, когда перестанете бегать на сцену».

Великие спектакли и коллекция актеров

Скажу крамолу: не все его спектакли были великими. Но я смотрел великие. Конечно, «История лошади». Я очень рад, что после книги «Воспоминания учеников и коллег о Георгии Александровиче» семь лет назад вышла вторая – стенограмма обучения нашего курса, все пять лет. Аспирант Сеня Лосев стенографировал каждое слово.

Там есть запись репетиции «Истории лошади», опровергающая историю про «конокрадство», что якобы он украл спектакль у Розовского. «История лошади» как экспериментальный спектакль возникала на малой сцене. Когда Марк Розовский в очередной раз вернулся из Москвы и увидел на большой сцене декорации Эдуарда Кочергина, побежал к Товстоногову, и тот ему сказал: «Ваша идея гениальна, но мне не нужен эксперимент на малой сцене. Я буду делать спектакль так, как понимаю». И мы видели, как он по сантиметрам делал его на наших изумленных глазах.

После этого я поехал в Ригу, где Марк поставил свой спектакль, набрался наглости, подошел к нему и сказал: «Близко не лежало». Я давно хотел поставить «Холстомер», мы посвятим спектакль Георгию Александровичу, только это не будет пьеса Марка Розовского, не будет стихов Ряшенцева, не будет декораций Кочергина – абсолютно новый вариант.

Когда мы занимались всякими фиглями-мигялми, он нам говорил: «Научитесь играть на фортепьянах, а потом хватайтесь за скрипки». Еще он говорил: «Пройдет время и вам станет тесно в рамках реализма». Это когда ты начинаешь понимать, что такое природа театра – не просто копирование жизни, а создание иной реальности – театральной. По-настоящему театральным спектаклем у нас я могу назвать «Дон Жуана» – где больше вымысла, чем реальности. «Полковник Птица» – где вымысел выше текста, где ситуация выше правдоподобия.

Георгий Александрович говорил, что философию нельзя поставить, она должна возникать в зрительном зале от увиденной на сцене настоящей жизни, человеческого духа: «Я не понимаю, что там наверху у Господа  происходит, я знаю, что происходит на земле». Мы даже в шутку говорили, что мы ученики густопсового реалиста и сами такие же.

Он ставил много современных драматургов: Веру Панову, Розова, он открыл Володина.

И очень любил Горького. Гениальный спектакль «Мещане» он ставил раз восемь-девять. А «Варвары»! У него был совершенно потрясающий Паша Луспекаев – Черкун, изумительный Стржельчик-Цыганов. И была яркая, потрясающая, молодая Доронина-Монахова. До этого она уже играла – говорила обычно, свое фирменное «дыхание», то, что неотрывно слилось с ней на всю жизнь, она приобрела в работе над этим спектаклем. И тогда было понятно, почему все мужики сошли от нее с ума!

Товстоногов вовремя поставил «Идиота»: это были 50-е годы, люди вышли из тюрем и лагерей, была острая потребность в человеческой интонации, в доброте. Он очень многое угадывал. И конечно – набор великих актеров. Он коллекционировал труппу. Многие выросли под его руководством – тот же Владислав Игнатьевич Стржельчик был позер и фат – нравящийся стареющийся женщинам – и он стал другим. Сергей Юрский пришел второкурсником, чтобы сыграть Чацкого в «Горе от ума». Лавров, который не имел даже актерского образования, вырос в грандиозного актера! Смоктуновского, про которого говорили, что он без темперамента, провинциальный, Георгий Александрович сделал гениальным артистом.

Я помню знаменитые «театральные поезда» из Москвы – когда приезжали с утра в Ленинград, потому что родственники с огромным трудом доставали билеты на спектакль. Вечером приходили в «Стрелу», брали коньяк и всю ночь обсуждали спектакли Георгия Александровича Товстоногова.

Спасибо, Георгий Александрович! Вы дали мне профессию. Профессия подарила мне судьбу.

Валерий ГРИШКО, главный режиссер Самарского академического театра

БДТ был первой сценой, на которую я вышел: мне было 16 лет, я учился в институте культуры имени Крупской, и мы подрабатывали участием в массовых сценах. Конечно, хотел быть артистом, но прозевал. Окончил школу, думал, что в театральный, как и везде, экзамены с 1 августа, но когда пришел подавать документы, оказалось – все туры были в июле…

Я вышел обескураженный, перешел Марсово поле и наткнулся на щит: «Прием в институт культуры. Театральная режиссура». Поступил. Нисколько не жалею об этом: у нас были очень хорошие мастера.

Я даже мечтать не мог о том, чтобы поступить на курс Товстоногова. Но, окончив «кулек» и отслужив в армии, решил пробовать. Прошел все туры – и, наконец, собеседование с мастером. Нас вызывали по алфавиту, и я с ужасом видел, что всех, кто был передо мной и окончил институт культуры, Товстоногов отсеивал.

Моя очередь! Сел перед мэтром, отвечаю на поставленные задания. Через какое-то время вопрос: «Где вы учились?». Делаю вид, что не расслышал, и с азартом продолжаю говорить на заданные темы. Уже сердито Товстоногов повторяет вопрос. Признаюсь. Георгий Александрович: «Значит, у вас же уже есть режиссерское образование!». Говорю: «Нет, у меня есть культпросветобразование, а за режиссерским я пришел к вам».

Он спросил педагогов, которые проводили туры, как я показывался. Они в один голос: очень хорошо. И тогда Товстоногов стал меня гонять по всем темам. Спросил: «Какие вы знаете произведения Бунина?» А я как раз в армии прочитал в полковой библиотеке новое собрание его сочинений. Говорю, что мне нравится «Господин из Сан-Франциско», «Темные аллеи», но больше всего – «Жизнь Арсеньева». – «У Бунина нет такого произведения». Все аспиранты испугались: Товстоногов ошибся! Шепотом ему сказали: «Сейчас вот напечатали, в новом собрании сочинений». Товстоногов раздраженно: «А почему у меня его нет?!»

В общем, получил четверку, был принят, но долгие годы на любой мой промах он неизменно говорил: «Валерий, это из вас институт культуры лезет».

Его мощь заставляла трепетать всех

Товстоногов превосходил всех уровнем личности. Это первое, что впечатляло. Его мощь заставляла трепетать всех. Он мог одной фразой выразить все: говорил точно и ясно, давая мощный толчок воображению и пониманию того, что нужно делать. Георгий Александрович был человек с таким снайперским зрением, что мы понимали – спорить бессмысленно: куда ни кинь, он всегда прав. Часто разбивал в пух и прах наши идеи, которые базировались не на логике — потому что это была одна из самых сильных его сторон.

Его школа для меня намного ценнее, чем то, что я сейчас вижу вокруг. Товстоногов нас раз и навсегда научил: «Эпатировать легко. Снимите штаны в трамвае, и все будут эпатированы. А вот удивить человека так, чтобы это пронзило его душу и сердце, – сложно. Жизнь намного парадоксальнее, чем наши выкрутасы, и в ней нужно найти нечто, что заставит удивиться и задуматься».

Как спектакль пал жертвой политики

На четвертом курсе мы должны были показать либо одноактную пьесу, либо один акт с профессиональными актерами – это предпоследняя ступенька, за которой работа в театре. Посмотрев акт из пьесы Теннесси Уильямса «Крик», который я делал с Ларисой Малеванной и Олегом Пальмовым, Товстоногов предложил мне поставить ее на малой сцене.

Но в это время Евгений Алексеевич Лебедев на гастролях увидел спектакль «Игра в джин» и захотел, чтобы на него и Эмму Попову поставили эту пьесу. А потом польский режиссер Эрвин Аксер, который должен был делать «Наш городок» Уайлдера на следующий год, вдруг решил ставить в этом. А тут как раз начались события в Афганистане, и понятно, что три американские пьесы не могли идти в один сезон на одной сцене.

Георгий Александрович пригласил меня к себе и сказал: «Даже если бы я сам хотел сейчас поставить этот спектакль, у меня бы не было такой возможности». Малеванная ушла из театра, а я вместо того, чтобы работать над дипломным спектаклем в БДТ, начал метаться и искать, где можно его срочно сделать.

Без пиджака

Авторитарность Георгия Александровича была абсолютной: если он сказал, что должно быть так, то это не подлежало обсуждению. Театр не может быть демократически построен в принципе.

Но во время репетиций если и была диктатура, то диктатура творчества: много юмора, шуток, всеобщей вовлеченности в процесс. Особенно здорово было с ним работать, когда вокруг не было массы аспирантов и театроведов, которые записывали каждое его слово. Когда он приходил поздно вечером, без «свиты», смотрел, что мы делаем, и включался в репетицию. Тут он мог сбросить пиджак, встать на четвереньки, показывая сцену объяснения в любви. Сокурсник спросил по инерции: «А какое здесь действие?» На что Георгий Александрович воскликнул: «Какое там действие-шмадействие?! Он любит ее, он хочет ее, он добивается ее!»

Но такие уроки были исключением. В основном на наших занятиях были десятки наблюдателей, и Товстоногов демонстрировал свой метод. В какой-то степени он стал пленником своей славы. Мне кажется, это его тяготило.

Его спектакли

Мой любимый спектакль Товстоногова – «Мещане». От него невозможно оторваться. Там такое богатство человеческих проявлений, эмоций! Как они говорят, что между ними происходит! «Мещане» – это образец. Это ярко, смешно и неожиданно.

И, конечно, «История лошади». На наших глазах из эскиза Марка Розовского родился спектакль – грандиозное полотно на все времена.

Товстоногов не был революционером. Он был дипломатом и момент театральной конъюнктуры соблюдал: еще до работы в БДТ поставил спектакль «Из искры» про юного Иосифа Виссарионовича, за который получил Сталинскую премию.

У Товстоногова не было памфлетов и манифестов. Он боролся не с режимом, а за человека в человеке. Он учил нас: «Прежде чем кого-то осуждать, посмотрите, нет ли в вас этого».

Материал подготовила Маргарита Прасковьина

Полная версия материала, опубликованного в издании «Культура. Свежая газета»,

№ 14-15 (81-82), сентябрь 2015 года