Мнения: ,

Актеры, правьте ремесло!

16 июня 2015

 

 

2014_01_30_

Владимир Иванович Немирович-Данченко вывел формулу театра. Она гласит, что театр начинается тогда, когда актер расстелил коврик и пришел зритель. Все остальное, надо понимать, от лукавого. Сценическое оформление, костюмы, музыка, режиссура, пьеса, в конце концов, само здание театра – все прилагается, и все это украшение, «гарнир», как бы это ни было оскорбительным для драматурга, режиссера и других создателей спектакля. Но вот тут-то и закавыка, как говорил один из чеховских героев.

А действительно, зададимся вопросом: кто главный в спектакле? Кто заставляет нас смеяться и плакать, кто заставляет нас думать и чувствовать, в смысле со-чувствовать? И получится, что прав Владимир Иванович. Главный феномен театра заключается в том, что само создание произведения искусства происходит на наших глазах: только сейчас и только для меня, зрителя. То есть, как говорит теория и показывает опыт, мы присутствуем и даже участвуем в акте творчества.

На сцене в это время творит актер, потому что остальные авторы спектакля уже всё, что могли, сотворили, и теперь от артиста, ну и немножко от нас, зависит, вместе мы проживем какую-то важную и интересную жизнь или эту жизнь перечеркнем, «развалив» спектакль.

Пример первый: несколько лет назад в СамАрте Александр Кузин поставил замечательный спектакль «Доктор Чехов», смешной, остроумный, где все актеры были прекрасны, но особенно выделялся великолепный дуэт Розы Хайруллиной и Юрия Долгих. Публика принимала их оглушительно, актеры купались в игровом материале и в обожании зрителя. Через год приблизительно я не смогла узнать спектакль: остались и игра ради игры, и обожание, вот только смысла во всем этом уже не было. Так был похоронен прелестный спектакль.

долгиххай

Пример второй. В академическом театре драмы много лет играл актер, он себя обожал, и я каждый раз пугалась, что меня как бы приговаривают влюбиться в него, а я не хочу; и весь спектакль я либо просто сопротивлялась, либо решала: влюбиться мне в него или не надо. Про что спектакль, естественно, не имело никакого значения. Я не называю фамилию этого актера: он давно уже не играет в театре, да и ситуация эта повторяется довольно часто.

Не раз мне приходилось слышать от соседей по театральным креслам: мол, играют как в самодеятельности или даже хуже, чем в самодеятельности. Здесь дело не в том, где лучше или хуже, где талантливее, а в том, что в профессиональном театре и в народном – разные цели или установки. Актеры самодеятельного коллектива хотят самовыразиться, они нацелены на себя. Профессиональные же актеры играют для зрителя, они должны донести до него некое высказывание о мире, о времени, причем они высказываются от себя, от драматурга, режиссера и всех остальных членов коллективного автора спектакля.

Если все эти высказывания совпадают, если они важны и интересны мне, зрителю, тогда получается спектакль, получается роль, тогда акт со-творчества состоялся. А если он, актер, просто душка, просто симпатяга обаятельная, тогда все проходит мимо меня, потому что мне важнее всего, когда искусство, в том числе и театральное, рассказывает мне про меня. Такое уж оно, наше эго.

Теорией сейчас заниматься не будем, но вот несколько соображений, которые я накопила в последние несколько лет по поводу актерского мастерства, а точнее актерского ремесла, высказать хочется. Что называется, «не могу молчать». Неладно что-то в нашем театральном королевстве нынче.

В одной не самой плохой школе, пытаясь беседовать с десятиклассниками о театре, получила неожиданное утверждение: профессии актера не существует, учиться тут нечему, надо получить нормальную профессию, а потом для удовольствия можно и на сцену податься. Я настолько опешила, что не сразу нашлась, что возразить. Мне все-таки казалось, что нынешние самарские подростки не такие дремучие по части культуры. Причем точно знаю, что класс, в котором учится этот юноша, в театры ходит регулярно.

По зрелом размышлении я пришла к выводу, что оснований для такого заявления у Никиты после просмотра некоторых спектаклей достаточно. Если бы я меньше знала самарский театральный мир, я бы тоже могла порой посомневаться, а учили ли того или иного актера профессии, точнее сказать, ремеслу. В отличие от Станиславского, я к понятию «ремесло» отношусь хорошо. Я не всегда понимаю, зачем он, этот актер, вышел на сцену, почему он сделал что-то.

На густонаселенных спектаклях, где, как правило, занято много молодых актеров, мне чаще всего скучно. Я не различаю актеров, они сливаются в какую-то одноликую массу, и я представляю такую картинку: толпа на корабле несется от одного борта к другому, и сейчас корабль опрокинется, настолько их сценическая суета мне представляется бессмысленной. Каждый из них, конечно, ждет, что вот он получит большую роль и уж там-то блеснет. Боюсь, что уже не блеснет. Не дождется. Ему уже сейчас скучно, он уже сейчас без лица.

Розу Хайруллину я запомнила сразу, увидев впервые в спектакле «Чу-ха-ха», в одном из самых густонаселенных самартовских спектаклей. Но, не ломая общую картину игры, «не перетягивая одеяло на себя», она не пропадала в общей массе, не теряла «лица необщего выражения». Точно так же заинтересовал и запомнился Павел Маркелов в одной из первых своих ролей – Алешки в пьесе Горького «На дне». Совсем не главная роль.

Существование актера на сцене можно разделить на «проживание» и «присутствие». Причем автор системы Станиславского писал, что даже очень хороший и очень профессиональный артист способен правдиво проживать приблизительно сорок процентов от времени своего пребывания на сцене. Сегодня мы чаще всего видим актера, который терпеливо ждет свою реплику, отрабатывает ее, а потом опять уходит в себя. А уж о знаменитых мхатовских паузах мы почти забыли.

Впрочем, мне вспоминается экзамен второго курса актерского факультета академии Наяновой (руководитель курса Вячеслав Гвоздков, педагог Алла Коровкина). Ребята делали отрывки из классических пьес. И они уже умели держать паузу, не теряя темпоритма, не отпуская нашего внимания. К сожалению, некоторые из них, работая в профессиональных театрах, как будто забыли те уроки или потеряли те навыки.

В театрах нашего города и нашей области сейчас работают в основном выпускники наших же вузов. Это понятно: петербургские и московские студенты не рвутся в провинцию, предпочитают закрепляться в столицах, благо театров там сейчас много, а нет – так и в телевизионных сериалах можно прокормиться. Количественно, мне кажется, тех актеров, которых готовят институт культуры и академия Наяновой, вполне достаточно, даже с избытком.

Качество оставляет желать лучшего. Они как будто умеют и разговаривать, и двигаться, но я не всегда слышу и понимаю, что они говорят, а когда они начинают танцевать или, не дай Бог, драться на сцене, я пугаюсь: как бы они не покалечились. И самое обидное, создается впечатление, что многие из них понятия не имеют об элементах актерской грамоты: о том, что такое «оценка», «приспособление», «действие», наконец.

С целевыми курсами, которые вузы готовят для конкретного театра, дела обстоят лучше благодаря тому, что они с первых дней учебы выходят на сцену вместе с профессиональными актерами, вместе со своими учителями. Но и здесь проблем хватает. И остается вопрос: то ли в нашем регионе так мало талантливых молодых людей, то ли их плохо учат в наших творческих вузах. Ответа нет. Или есть?

Галина Торунова

Театровед, кандидат филологических наук, член СТД РФ.

Рисунок Сергея Савина

Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 10 (77) за 2015 год

pNa

Оставьте комментарий