С книгами человек ведет себя как с людьми – знакомится, влюбляется, беседует, бережет, разочаровывается, ссорится, расстается. Порой случайная встреча в поездке оказывается судьбоносной, а купленный в спешке на каком-то книжном развале томик становится твоим спутником надолго, если не навсегда.
Мое самое раннее детское впечатление. Я полусижу-полулежу в постели: какая-то неизбежная осенняя простуда, подскочившая температура. Передо мной на коленях большая книга. Виталий Бианки, «Лесная газета». Я, отвлекаясь от надоедливого насморка и головной боли, листаю просторные страницы, всматриваюсь в миниатюрные рисунки, вчитываюсь в новости повседневной жизни разных птах и зверьков. Дома у нас холодно, в старые окна дует. Я, вооружившись детской фантазией, представляю себя маленьким зверьком в норке, выглядывающим из теплого убежища наружу, туда, где в открытом поле пронзительный октябрьский ветер гонит желтую листву.
***
Детство не проходит без книг-подарков. Я помню, как однажды родственники преподнесли мне старинный фолиант в зеленом переплете с коричневыми кожаными углами – один из томов дореволюционного издания знаменитой «Жизни животных» Брэма. Книга была посвящена рыбам и включала огромное количество подробных статей, проиллюстрированных превосходными гравюрами немецких мастеров. Тончайшими линиями изображались морские волны с кружевными пенистыми гребешками, были тщательно выписаны детали внешнего облика великого множества больших и малых рыб. На меня глазели со страниц тяжеленного тома диковинные существа подводного мира – рыба-меч, рыба-молот, хищные акулы.
Причем художник-иллюстратор не ограничивался более или менее правдивым изображением рыбы, но обязательно помещал в пространстве рисунка какой-нибудь парусник на горизонте или загадочные руины крепости на берегу. От рисунков веяло жгучей романтикой дальних странствий. Детское воображение разыгрывалось, представлялись картины опасных путешествий, полных заманчивых приключений и открытий. Впоследствии, разглядывая тома советского издания «Жизни животных», снабженные большим количеством фотографий, я с сожалением убедился в отсутствии того романтического флера, который был мне так симпатичен в старой книге. Фотография смотрелась слишком обыденно и совершенно не будила фантазию.
***
Сильное впечатление в детстве произвело чтение повести Сетона-Томпсона «Жизнь серого медведя». Существование мохнатого гризли писатель преподнес как почти подлинную жизнь человека на всем ее протяжении – от поры юношеских радостей и безмятежного открытия мира до последующей драмы неизбежного старения и умирания.
Через много-много лет, в 2005 году, я увидел теплые источники Йеллоустонского заповедника, в которых грел свои ревматические кости постаревший томпсоновский медведь. Пар поднимался над гигантской кальдерой супервулкана, беспечные туристы бродили по длинным дощатым настилам, вглядываясь в горячую воду, красноватую от особых термостойких бактерий, селящихся в таких источниках. И я вспомнил свои детские переживания, связанные с судьбой неуклюжего обитателя этих экзотических мест.
***
Другое американское путевое впечатление связано с моим студенческим увлечением творчеством Уильяма Сарояна. С какой теплой интонацией, с каким семейно-родственным чувством он выписывал свою родную Итаку! В том же 2005 году я оказался в этом городе. Конечно, в калифорнийском Фресно, где писатель родился, а Итакой окрестил его уже в своей прозе. Перед мотелем в зарослях цветущего рододендрона на все лады переливался пересмешник – маленькая неказистая птичка, обладающая удивительным даром звуковых имитаций. Даже сигналы сотового телефона ей, по-моему, удавались. Так старые читательские впечатления подкреплялись последующим опытом поездок.
***
В детстве одной из первых серьезных прочитанных книг было повествование Е. В. Тарле «Наполеон». За ним последовало запойное чтение исторических романов самых разных авторов. Эпохи громоздились одна на другую, перед глазами возникали императоры и полководцы, инсургенты разных мастей и монахи-отшельники, писатели и живописцы.
Позже я стал обладателем восьмитомника В. О. Ключевского, и хорошо изложенные лекции знаменитого историка увлекали меня не меньше художественной прозы.
На волне этого устойчивого интереса к историческим повествованиям прошло и более позднее знакомство с романом Василия Шукшина «Я пришел дать вам волю». Книга выбивалась из ряда привычных исторических сочинений. Писатель-историк обычно все-таки соблюдает известную дистанцию по отношению к изображаемым персонажам. А тут Шукшин, в котором соперничали друг с другом актер, режиссер и писатель, решил примерить на себя роль Разина. Это сокращение расстояния между повествователем и главным персонажем очевидно в тексте. Писатель и в кино такую роль хотел сыграть. А уже в конце века двадцатого стала доступна отечественному читателю и многотомная историческая проза Марка Алданова, с ее характерной апологией случайного в веренице знаковых событий и сложной сети социально-исторических связей.
***
В 1970–1980-е годы, в эпоху тотального дефицита, филологи, библиофилы, да и просто книгочеи-любители становились настоящими «букхантерами», хитроумными книжными «охотниками», изыскивающими разные способы добывания заветных книжек.
Помню, как из своих двух поездок для чтения лекций в Болгарию я привез в 1982 и 1983 годах несколько тяжелых коробок книг (отечественных книг!), купленных в просторных книжарницах Стара-Загоры, Пловдива, Сливена и Бургаса.
В Куйбышеве их было не купить. Досадно было порой наблюдать в магазине подписных изданий, как какой-нибудь молодой офицер-ординарец протягивал продавцу толстую пачку квитанций и брал для своего генерала тяжелые стопки новеньких томов. Будет ли этот генерал заглядывать в приобретенные книги? И почему профессиональный вузовский преподаватель-филолог такого преимущества начисто лишен?
Порой можно было перехватить редкие книги в сельской местности. Помнится, я периодически ездил с лекциями к школьникам в Кинель-Черкассы. Лекции были шефскими, то есть бесплатными, дорога – весьма утомительной (один раз пришлось в электричке ехать 10 часов – 4 часа туда и 6 часов назад: на обратном пути между Новоотрадной и Кротовкой с состава слетел ромбический токоприемник, пока ждали ремонтников, пока чинили), но единственным гонораром в этих поездках было посещение сельского книжного магазина. Там можно было чем-то поживиться.
***
Рубеж 1980–1990-х годов был временем встречи с книгами Владимира Набокова. В сознание как настоящее откровение входил мир забытых русских слов, не испорченных идеологическими привнесениями и безнадежной пошлостью угрюмых газетных штампов. А еще позднее не менее остро была воспринята странная, удивительная проза Сигизмунда Кржижановского, искрящаяся интеллектуальными парадоксами, причудливой игрой словесной вязи. Проза, «задержанная» на целую вечность (почти 70 лет!), но не потерявшая своей привлекательной новизны. Кржижановский выдал своим будущим читателям поощрительные авансы, назвав один из сборников «Сказками для вундеркиндов». Конечно, каждый читатель искренне хочет, чтобы автор считал его умным и тонким адресатом, пусть не вундеркиндом, но вполне интеллектуально состоятельным собеседником.
***
В магазине или в библиотеке в книжной пестрой «толпе» можно встретить издания, которые заставят остановиться, задуматься, о чем-то вспомнить. Иногда даже весьма далекие от читательских и профессиональных интересов книги приоткрывают тебе свои маленькие оконца. Вот, скажем, толстенный «Подарок молодым хозяйкам», составленный Еленой Молоховец, – «более 2000 описаний разных кушаньев с подробным казанием выдачи для них провизии мерою и весом» и «более 1000 описаний приготовления разных запасов».
А вот другая сохранившаяся в семье поваренная книга, вернее, тоненькая, весьма убогая книжонка, отпечатанная в годы Гражданской войны на плохой бумаге. Там все без претензий и гастрономических изысков. Так сказать, описание подножного корма. Морковный кофе. Кофе из желудей. Пиво из сосновых побегов. Практическое пособие о том, как элементарно выжить. И за такой книжкой тоже стоит многозначительный лик времени – времени уже другого, сурового и трудного. Не случайно, наверное, Александр Генис написал свое культурологическое эссе «Красный хлеб: кулинарные аспекты советской цивилизации» – кулинария может быть красноречивым зеркалом времени.
***
Книги хорошо рифмуются с тишиной. В этой хорошо устоявшейся тишине книги, неторопливо перелистываемые терпеливым читателем, живут своей жизнью, вступают в молчаливый диалог с нами. Мысль живет по контрасту: статика читального зала или домашнего кабинета, неподвижность шкафов и стеллажей лишь подчеркивают импульсивность промелькнувшей мысли.
Сергей Голубков
Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы СамГУ.
Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 13 (80) за 2015 год