Ирина Владимировна Саморукова, выпустив свой роман «Тюратам» в официальный год литературы, и являясь преподавателем государственного ВУЗа, подтвердила, что наш самарский вариант русского литературного постмодерна не просто существует, но и попостмодерновей других-прочих будет.
Самую короткую и ясную рецензию «Тюратаму» дал один наш общий знакомый поэт, по совестительству — дух старой Самары. Он сказал, отхлебнув коньячку, ночью в старом дворе: Знаешь, Ирка роман написала?! Настоящая литература, и ни капли бабы!
Понятно, но такая рецензия мало стимулирует к прочтению. Но что вообще сейчас может стимулировать к прочтению? Роман интересно читать, в нем множество узнаваемых героев и наша окружающая действительность наконец-то слегка припорошилась магическим реализмом.
А еще это наша первая антиутопия. На местном материале. А еще это художественный слепок нашего культурного пространства, такого тоже раньше не было. А еще это роман, в названии которого есть что-то созвучное со словом Чевенгур, и это сходство не в восточном колорите. Но восточный колорит тоже есть и попытка осознать не только нашу западность, но и восточность, тоже есть в этом романе. И еще много там чего есть. Например, большая радость, которая для Самкульта заключается в том, что наконец-то про нашу Самару и ее жизнь написано современное и крутое произведение. Это невероятно выделяет «Тюратам» на фоне местных романов из местной квазиистории с явным патриотическим перегаром.
Ну, и небольшой отрывок. Про Николая Ивановича и его детей. Это же актуальный роман, в конце концов!
«- Пахомыч, — с притворной усталостью сказал Гена в селектор. – Заводи самозванца.
Основной причиной задержания за нарушение лицензионного режима была потеря или кража самой лицензии, остальная мелочь решалась дружинниками на месте. Они отвешивали оборзевшим звездюлей или гуманно накладывали неофициальный штраф.
Чтобы скрыть волнение от встречи с первым подопечным, Гена Карпов углубился в бумаги, левой рукой тер якобы ноющий от непрерывной работы висок. Пахомыч втолкнул кого-то и швырнул на стул.
Запахло молодым немытым телом, сразу всем, черт возьми: потом, сальными волосами, кровью, спермой и блевотой — рваклей, как в школе говорили. Ко всему этому перло анашой и цитрусовой эссенцией, которую добавляют в леденцы. – Много не слупишь, — понял Гена.
Он взял ручку и впервые начал допрос, в смысле, выяснение обстоятельств дела. Протокольные вопросы следует задавать скучным голосом, как бы в автоматическом режиме:
— Фамилия?
— Ихсанов, — безо всякого трепета ответил задержанный. А чего ждать от этого отморозка!
Ответы на остальные вопросы Гена Карпов мог вписать, не спрашивая. Перед ним сидел его одноклассник по бакалавриату Национальной мужской школы Амир «Николай Иванович» Ихсанов,«тюратамский сирота», один из семисот двадцати двух усыновленных губернатором детей.
Этот ублюдок щеголял отчеством с пеленок: Амир «Николай Иванович». Вот такая абракадабра! Потому что губернатора зовут «Николай Иванович», здешний бренд, торговая марка. Предыдущий был тоже «Николай Иванович», и тот, который до него. В здешних местах всех губернаторов именуют«Николай Иванович», такова традиция.
Вызвать бы папашу сюда и оштрафовать на десять минимальных окладов плюс пять максимальных за то, что плохо воспитал очередного из названных сыновей.
Все «губернаторские дети» шантрапа, никчемные барчуки с помпезным отчеством. По происхождению – подкидыши, тюратамские отказники, которых разочарованные в браке матери сдавали в приходы: — Забирайте, — говорили бабы. — Мне втюхивали, что ребенок укрепляет семью. Семьи у меня нет, потому что его папаша сгинул в Тюратаме, а мне моя молодость дорога.
И никто не смел возразить, поскольку аборты и противозачаточные средства строжайше запретили.
Губернатор сказал: — В здешних местах тюратамских сирот не будет, — и приказал всех записывать к нему на усыновление. Совет приходов отстегивал «Николаю Ивановичу» на детские пособия. У него в кабинете висела фотография трехэтажного особняка с бассейном и беседкой, где он беседовал с детьми, принимал их два раза в месяц по представлению образовательных учреждений. «Николай Иванович» читал наставления особо зарвавшимся сынкам, одного, кажется, как раз Амира, отечески отстегал за оргию в общежитии.
Эта общага располагалась в центре города в бывшей тюрьме. «Николай Иванович» был мудрый отец, он трезво оценивал наследственность своих детей, и потому после одиннадцати их запирали. Один кордон был на этаже, а другой на выходе, где запор оберегал свирепый вахтер. Этого черта Амира защелкивали в комнате, то есть в камере, вместе с братцем Петром «Николай Ивановичем» Вачутисом. Оба сынка барыжили, и очень друг друга любили. Гена по юности с ними покуривал…
— С поезда сняли, — бубнил секретарь Пахомыч, происходивший из таджикских дворников. Он был неграмотный, но имел феноменальную память. Пахомыч присутствовал на выдаче лицензий и мог удостоверить личность в случае потери бумажки. Секретарь лицензионного советника огребал больше всех, он и был здесь паханом. Гена уже вычислил. — Ехал без билета, на карман десять килограмм карамыз пиниздер. Грязный, мала-мала куренный, спал в тамбуре.
Задержанного направили в полицию, а он сказал: я инвалид на букву С., обыскивать не имеете права, растительное сырье везу для лечения, заварю, пропью курс и от инвалидности излечусь, женюсь на публичной женщине, супружеский акт в прямом эфире покажут на порноканале, и в глазах общественности стану благонравным семьянином.
— Наглый. В глаза смеётся. Пидор, — Пахомыч толкнул Амира в плечо. — И не стыдно нисколько, бумажки нет, приход не уважает, а ещё Амир, ох, прости господи.
Гена понял: Пахомыч потребует за подтверждение лицензии больше половины. Он оскорблен, задет непочтительностью Амира к властям. За это секретарь заберёт еще двадцать процентов. Пахомыч был беспощаден: приехал в здешний край – научись жить по правилам. Сказывали, что секретарь сцепился с профессором Летревским, обозвав того еврейским пришлецом. Тут уж Пахомыч зарвался – философа-то кличут Владиславом Леопольдовичем, он элита, хотя и временно опальная, здесь приказано: — Разговаривать вежливо и лично с Летревского никаких поборов, если не хотите, чтобы тот орал о коррупции на всех площадях.
В здешних местах не любят шума. А приходская жизнь и вовсе – центр циклона.
Чтобы переговорить с Амиром, нужно было услать Пахомыча. Брезгливо поморщившись, Гена приказал Пахомычу сходить в медпункт и привести врача для осмотра гражданина на предмет чесотки и лишаев, возможны и другие инфекции: — Если что, вызовем специальные службы. Ну чего застыл, Пахомыч? Долг прихода опекать всех граждан, особенно инвалидов.
— Семьдесят пять, — буркнул Пахомыч и, наконец, свалил.
Амир поднял голову. На протяжении филиппик Пахомыча он дремал. Один глаз у него отчего-то был синего цвета, а другой – собственный, мутно-зеленый, русалочий. Всем видом Амир изображал неудивление, типа он так и знал, что Гена сука.
— Не смотри так на меня, Амир, — начал Гена. – Я хочу тебе помочь, мой долг тебе помогать, и служебный, и по старой памяти. Я всё помню, Амир.
А он смотрел с полным безразличием, так, словно реально по хрену: вернут лицензию, пойдет по электричкам, отдадут, как наркокурьера, под суд…
— Амир! Это ж тюряга, это пиниздер, Цветочек, столько стебельков тебе не вынести.
Он и ухом не повёл. Пофигист, да он всегда таким был.
Кому ж он дал за лицензию? Возможно, этому старому козлу Ардалиону Викентьевичу, таких принцев начальник не пропускает. Есть у Гены сигналы. И Амир может порассказать.
С предательства школьного дружка (безнадежной любви, как трендела эта восторженная дура учительница Раиса Ивановна) начинать нельзя, иначе через год сдавать будет вообще некого. Но семьдесят пять! Столько не было и у Гены. Откуда? Первый час службы, последние гроши потратил на портфель. Но слабость Пахомычу демонстрировать негоже. Решения принимает советник Карпов Г.Ю., в удостоверение чего ставит личную печать и подпись.
— На лечение пойдёшь?
Амир полез в карман и прямо в кабинете приходского советника, от которого зависела не только его судьба, но жизнь, грязными пальцами приколотил косяк. (Чёрт, ну почему у него такая белая кожа, как молоко, ведь он, поди, месяца два не мылся).
Амир глубоко вдохнул и протянул самокрутку Гене. Наглая тварь, прав Пахомыч.
— Любовь меня кинула, Гена, Тюратама я не увидел, казахстанская труха не стоила ничего. А теперь меня здесь нет. Лечи. Но только шоком. Жени — и тебе…- тут Амир улыбнулся. На правом клыке зиял скол, — сразу пришьют отчество за спасение приходской души и выправление биографии заблудшего губернаторского сына.
— И всё-таки тварь, правильно Ваня предупреждал, — подумал советник Г.Ю. Карпов. — Карьерные советы даёт. А я, остолоп, еще надеялся… — И приказал Пахомычу выписать новую лицензию НИС Ихсанову Амиру «Николай Ивановичу», личность которого он, советник Карпов, удостоверяет, так как учился с Ихсановым в одной школе, и тот уже тогда обнаруживал признаки заболевания, приведшего к нравственной инвалидности: — Отец-губернатор заботится о всех детях, независимо от их сексуальной ориентации. Таков здешний обычай.»