События: ,

Наследники живой традиции

19 ноября 2018

В концертном зале Самарской филармонии в рамках программы «Всероссийские музыкальные сезоны» при поддержке министерства культуры России состоялся концерт Академического симфонического оркестра под управлением народного артиста СССР Юрия Симонова.

1951 год — год создания оркестра при Всесоюзном радиокомитете. С того момента, когда он стал главным коллективом столичной филармонии, а это произошло в 1953 году, минуло несколько десятилетий. Много это или мало? Ведь для создания настоящей традиции исполнительства полстолетия не срок…

Центральное место в концертной жизни страны дало возможность коллективу играть с самыми разными дирижерами и известнейшими исполнителями-солистами. Когда мы видим на сцене артистов оркестра (средний возраст которых, как кажется, не превосходит тридцати, может быть, сорока лет), думается: а какое отношение имеют эти молодые люди к Бенджамину Бриттену или Игорю Стравинскому, Самуилу Самосуду или Кириллу Кондрашину (стоявшими за пультом дирижера), к Исааку Стерну или Вану Клиберну (игравшими в сопровождении оркестра), к Святославу Рихтеру (однажды пробовавшему себя в качестве дирижера этого оркестра)? Большинство из оркестрантов еще не появились на свет, когда часть истории оркестра стала невозвратным прошлым: ушли из жизни люди, заложившие профессиональные основы коллектива.

Традиция, особенно в художественной практике, передается, подобно народной поэзии, изустно. Поколения не в одночасье сменяют друг друга. Молодые приходят учиться у опытных мастеров, память которых, помимо баек и анекдотов, сохраняет нечто важное, что не высказывается вслух, а звучит в музыкальной интонации, проявляется в отношении к репетиции, в особом творческом волнении на сцене.

Двадцать лет за пультом оркестра Московской филармонии Юрий Симонов. Оркестр живет не только традицией и памятью, не только творческим общением с выдающимися исполнителями, но и благодаря личности его главного дирижера и художественного руководителя, масштаб которой трудно переоценить.

Даровитейший музыкант, обладающий огромным опытом работы как с отечественными, так и с зарубежными коллективами, на протяжении полутора десятилетий стоявший за пультом Большого театра, владеющий гигантским репертуаром (все стороны его деятельности нет возможности здесь перечислять), Юрий Симонов является продолжателем великой русской симфонической традиции. Его имя, как сейчас говорят, стало «брендом» отечественной дирижерской школы. И это понятно не только столичным меломанам.

***

На концерте в Самарской филармонии был аншлаг. Оркестр по окончании основной программы исполнил четыре (!) биса (заметим, что для симфонического концерта это не характерно). Таков был горячий благодарный прием слушателей. Маэстро в Самаре знают, помнят его концерты. Здесь у него много друзей и почитателей.

Оркестранты же на самарской сцене, казалось, впервые. Это было видно по тому, с каким любопытством они вглядывались в зал, с каким неподдельным вниманием слушали ведущую концерта Ирину Цыганову с ее старомосковским выговором. Некоторое даже недоверие к самарской публике проскальзывало во взглядах музыкантов. Однако появился маэстро, и вся неловкость была снята, зазвучала музыка, способная примирить всех и объяснить вопрошающему все непонятное.

«Вальс-фантазия», уже третий раз звучавший в этом сезоне в зале филармонии, открыл концерт. Знакомая до мельчайших деталей самарскому слушателю музыка Михаила Ивановича Глинки явилась как в первый раз. Многочисленные повторы фраз и предложений не варьировались дирижером. При этом, как ни странно, эти повторения не вызывали известной усталости. Более того, хотелось еще и еще раз сопроводить тему, ступающую на пуантах или делающую тот или иной поворот, будто меняя одну хореографическую позицию на другую.

Можно было не видеть дирижера и чувствовать, что музыка чрезвычайно пластична. Становилось ясно, что это не аккомпанемент танца. Музыкальная пьеса сама выражала пластику танцевального движения. Глядя же на дирижера, можно было понять, как музыка Глинки становится танцем. Под руками Маэстро музыкальная фраза становилась пируэтом танцовщицы или прыжком танцовщика, оркестровые tutti уподоблялись движению стройной линии кордебалета. В результате известнейшая пьеса Глинки приобрела характер и стройность большой балетной сцены с вариациями солистов и праздничными «букетами» танцевальных групп.

Движения дирижера чрезвычайно подробны, в высшей степени выразительны и понятны не только музыкантам оркестра. Невозможно было оторваться от его движений (причем не только рук). Его мимика не была лишь комментарием. Выражения лица, повороты и наклоны головы, телесные движения и даже работа ног, непрестанно меняющиеся, инициировали будто зримые в звуке образы балетной сцены, которые, в свою очередь, вели свою игру, выстраивали отношения персонажей хореографического «спектакля».

***

Во Втором фортепианном концерте П. Чайковского солистом выступил Филипп Копачевский. Замечательный музыкант, особенно в камерном репертуаре, Копачевский здесь выполнял задачу солиста, соревнующегося с оркестром (особенно в первой части концерта). Это соревнование весьма непростое, если принимать во внимание тембровое разнообразие и мощь оркестровых tutti.

Тема вступления, повторяющая реплику оркестра, в звучании фортепиано почти всегда звучит беднее, и солист, пытаясь повторить оркестровый объем, нередко вынужден форсировать звук, что негативно отражается на торжественном характере музыки. Так было и здесь.

Лирическая же тема звучала прекрасно (все тонкое и проникновенное удается Копачевскому, помпезное же и праздничное — далеко не всегда). Изысканные diminuendo завершений мотивов придавали музыке необычайную легкость. Большая каденция солиста в середине первой части концерта всегда впечатляет, особенно в том предельно быстром темпе, в котором играл Копачевский. Но почему-то были заметны и вызывали чувство досады небольшие пропуски в двойных нотах и в легких кружевах мелких пассажей. И здесь в кульминации рояль звучал жестко и необъемно. Martellato presto — эффектный прием, но когда сыграны все ноты. Пианист играл слишком обобщенно и не рельефно. В аккордах fortissimo рояль звучал «разбитым». Может, в этом вина не солиста, а просто инструмент находится в ненадлежащем состоянии? (В самом деле, пианист не может играть вполсилы, когда музыка предписывает мощный звук.) Оркестр всегда и везде звучал лучше рояля, дышал в аккомпанементах, вел за собой в tutti. Было такое ощущение, что оркестр спокойно несет солиста, будто резвящегося и шалящего ребенка на руках.

Вторая часть концерта Чайковского не совсем обычна: она представляет собой Трио скрипки, виолончели и фортепиано в сопровождении оркестра. Солистами выступили, помимо пианиста Филиппа Копачевского, концертмейстер группы виолончелей Игорь Зимин и концертмейстер оркестра скрипач Дмитрий Шорохов. Звучание скрипки удивило своим невыразительным характером, плоским рельефом мелодии, даже будто некоторой зажатостью. Были погрешности и в чистоте интонации. При вступлении виолончели это было менее заметно, в дуэте инструменты звучали стройно и слаженно. В повторах мотивов то одним инструментом, то другим возникало странное чувство (отнюдь не художественного свойства), будто некто берет слушателя за горло, а другой следом за ним отпускает и дает дышать. Следует отметить, что в виртуозных проявлениях скрипач выглядел лучше, чем в cantabile. Копачевский в Трио играл в характерной для него камерной манере, в которой проявляются его лучшие музыкантские качества.

Виртуозная третья часть была исполнена музыкантами в высоком темпе с удовольствием и драйвом. Игра перекличек солистов оркестровых групп и солиста-пианиста была наполнена предельной энергией. Бьющий через край поток зажигательных ритмов будоражил, заставлял кровь бежать быстрее, разогревал и без того накаленную атмосферу в зале. Все плясовые темы, чередуясь одна за другой, как бы свивались в рисунок русского лубка. Далекая горизонтальная перспектива собрала всю картину праздника в единство звучащего образа.

На бис Филипп Копачевский играл Фантазию-экспромт Ф. Шопена. Вероятно, следовало выбрать для этого краткую миниатюру, и лучше лирического характера. Праздничное звучание фортепианного концерта по закону контраста должно было смениться лирическим высказыванием (и к тому же лаконичным, так много было массы звука до этого). Пьеса Шопена, сыгранная пианистом в предельно быстром темпе, потеряла главное свойство шопеновского мелоса — певучесть при любом движении. Средний раздел с темой в характере cantabile был выстроен схематично, и даже pianissimo последнего проведения не произвело должного впечатления — слишком был виден рациональный расчет.

***

Второе отделение концерта было посвящено одному из самых популярных сочинений Л. Бетховена, Пятой до-минорной симфонии. Первая часть, самая известная, пожалуй, из бетховенских сочинений, не произвела должного впечатления. Сказалась инерция восприятия. После праздничного первого отделения с бальным «Вальсом-фантазией» Глинки и виртуозным фортепианным концертом Чайковского внимать «теме судьбы», с болью следовать за всеми перипетиями человеческой драмы, повествующей о борении духа, преодолении неумолимой судьбы? Для этого нужна какая-то настройка. А тут сразу: «соль-соль-соль миииии!!! фа-фа-фа реэээээ!!!».

Поэтому, к сожалению, первая, важнейшая в музыкальной драме Бетховена часть не оставила следа. А вот уже начиная со второй совершалось пиршество духа и празднество воли. Каждое музыкальное движение, каждый краткий мотив или реплика того или иного инструмента были абсолютно понятны в общей цепи интонационных событий. Сцена, и в ней герои главные и второстепенные действуют на своих местах. Все наполнено смыслом: и авансцена, и кулисы, и театральный задник. Группы персонажей и главные акторы музыкальной драмы органично взаимодействуют на всем звуковом пространстве симфонии.

В Скерцо отблеск «темы судьбы», возвращающий к драматическим коллизиям первой части, перебросил смысловую арку к началу симфонии (если бы первая часть не прошла в свое время мимо сознания!). Фуга, полная энергии и силы, вернула к тихим шагам марша так незаметно, и так естественен был переход к мерному ритму шага, что мы едва это смогли осознать. Радостный торжественный финал симфонии с легким оттенком танцевальности вступил в свои права и в свое время так же незаметно и естественно, как и все, что происходило в этой музыкальной драме.

Скорбь и напряженная сосредоточенность сменились ликованием до-мажорной завершающей части. И здесь среди ликования мажора сила преодоления, характерная для бетховенской музыки, дала о себе знать в нежданной драматической кульминации, вернувшей на короткое время характер скорбной сосредоточенности. Все интонационное богатство симфонии проявилось именно в финале, где среди прочего можно было услышать и осознать одно из главных качеств музыки Бетховена — напряженную действенность в стальном каркасе пластично изгибающегося мелоса. Кода — золотая рама музыкальной формы — в своей простоте чередований тоники и доминанты заключила итог всего пути, титанических усилий и всепобеждающего духа художника и человека — героя бетховенской музыкальной драмы.

***

По окончании концерта аудитория Самарской филармонии устроила такой горячий прием артистам оркестра и дирижеру Юрию Симонову, какой московские гости, судя по всему, не ожидали. Результат — исполнение четырех пьес сверх программы. Маэстро общался с залом и даже задал незамысловатую загадку: назвать имя композитора, пьесу которого оркестр сыграл на бис. Московские артисты были приятно удивлены, что среди публики нашлось немало людей, знающих музыку Йоганнеса Брамса. В самом деле, в городе, лишенном консерваторского статуса, такая компетентная публика! Маэстро Симонов поблагодарил самарского слушателя за теплый прием не только от себя, но и от всех музыкантов оркестра. И это не было простой вежливостью, радость от совместного музицирования и удовлетворение от взаимопонимания были у всех присутствовавших.

Очень важно для нас всех слышать такую игру, какую представил оркестр Московской филармонии и его художественный руководитель Юрий Симонов. Это важно и для профессиональных музыкантов, и для студентов музыкальных учебных заведений, и для филармонического слушателя. У всех нас после таких концертов вырабатывается некий художественный критерий (хочется надеяться, стойкий). Наш слух становится более чутким как к фальши (и в эстетическом, и в этическом), так и к подлинному в искусстве.
Юрий Симонов — наследник и живой представитель русской музыкальной традиции — редкое явление. В нем сосуществуют и гармонично соотносятся качества личности, которые не часто встречаются в таком соотношении: незаурядная воля и способность к яркому выражению, предельная требовательность к себе и мягкость к окружающим, артистический блеск и способность ощутить глубинный трагизм бытия человека. И, наконец, главное, что отличает русского художника, музыканта, поэта или артиста — вера в то, что красота проникнута добром. Такой художник несет своим творчеством эстетику добра и этос красоты.

Дмитрий ДЯТЛОВ
Пианист, музыковед. Доктор искусствоведения, профессор СГИК.

Фото Юрия СТРЕЛЬЦА

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 15 ноября 2018 года,
№№ 17 (146)

pNa

Оставьте комментарий