На концерт пианиста Вадима Руденко пришла, что называется, своя публика, большая часть которой, вероятно, состояла из учащихся музыкантов, преподавателей музыки и компетентных любителей – старой гвардии слушательской аудитории Самарской филармонии. Не было постыдных хлопков между частями циклических произведений, не было и карнавального вставания с мест с бурными аплодисментами в конце концерта.
Старшее поколение любителей музыки давно знает и ценит искусство одного из лучших музыкантов современной России. Многие помнят его победы на Конкурсе имени Чайковского (1994, 1998). Некоторые знают его со времен обучения в ЦМШ при Московской консерватории. Редкий случай, когда вундеркинд становится музыкантом экстра-класса.
А мы помним, что Руденко очень рано проявил свою чрезвычайную музыкальную одаренность. Выдающийся педагог А. Артоболевская называла его «мальчиком с моцартовскими данными». И сегодня он достойно представляет в мире отечественную школу пианизма.
Здесь по закону контраста возникает аналогия с другим музыкантом того же поколения, который был без преувеличений суперзвездой советской концертной сцены (вспоминаются пионерский галстук и детские печальные глаза). Ежегодно его можно видеть в белом костюме на фестивале в Вербье. Бывший чудо-ребенок играет, поднимая удивленные глаза в ореоле воздушных кудрей над детским, так и не возмужавшим лицом. Публика заходится неистовым восторгом, а ведь, если вдуматься, звучит он как средний студент провинциального вуза.
В чем причина его повсеместного успеха? Удачная картинка? Стечение обстоятельств в единстве визуального образа? Да, конечно, тотальная коммерциализация рынка академических музыкальных «услуг», так называемая музыкальная индустрия, использует все – и честное музыкантское ремесло, и подлинный художественный талант, но всенепременно завернет все в глянцевую обертку. Но мы-то должны знать настоящую цену всему этому!
Так зачем же мы приходим в зал филармонии? Слушать или смотреть? Тихо уходить под грузом впечатлений, стремясь не расплескать чувство сопричастности красоте? Или в единодушном, непременно единодушном порыве вскакивать на бисах и стоя кричать «браво» солисту? Впрочем, ни того, ни другого на концерте Руденко и не было. После исполнения единственного биса публика буквально разбежалась из зала. Почему?..
Физиологи говорят, что 70 или даже 90 % информации человек получает через зрение. Если это так, то посредством зрения мы принимаем как бы вторую пищу, а в наш информационный век, скорее, первую и, быть может, самую важную.
Пианист Вадим Руденко ничего не приготовил для физиологов в этот вечер. Трудно себе представить концертного музыканта, у которого до такой степени отсутствовали бы внешние проявления. Ведь если подумать, то каждый звук, нюанс, штрих требуют своего телесного импульса, некоторого представления, упреждающего, так сказать, или, может быть, даже комментирующего течение музыки.
У Руденко, обладающего, судя по всему, врожденной приспособленностью к фортепиано, внешние проявления не просто сведены к минимуму – их нет. Но есть музыка, есть художество звуков, предельно разнообразных в своем кажущемся своеволии, сплетающихся в напряжении произнесения и рассыпающихся свободными струящимися потоками светоносных пассажей. Есть звуковые картины, сплетенные из вольной игры общих форм движения и интонационных формул, терпких гармонических построений и их фактурных вариаций, пронзительных лирических высказываний и своеобразных отстранений.
Виртуозность – это особое качество исполнителя, но у Руденко это похоже на способ музыкального мышления. Он как бы видит произведение сквозь призму виртуозности. И это не связано, конечно, с облегченностью или обедненностью музыкального содержания. Исполняемые им сочинения предстают как череда монументальных фресок («Вариации на тему Паганини» И. Брамса) и галерея выразительнейших пейзажей (рахманиновские «Музыкальные моменты»), ярко выраженная экспрессия полифонической ткани (Прелюдия и фуга соль-диез минор С. Танеева) и трепетный «разговор» мелодических линий (Партита до минор И. С. Баха), сценический блеск, тонкая лирика и комизм положений «героев» зингшпиля (Соната ре мажор В. Моцарта).
Виртуозность Руденко проявляется во всем: и в самых разных видах фортепианной техники (слушая, впрочем, не замечаешь этого, понимаешь лишь после), и в мастерском владении педалями рояля (нередко можно было услышать «наплывающие» друг на друга гармонии, создающие особую «цветную» ауру звучания). Пианист виртуозно проявляет себя и в замечательной фортепианной кантилене, и в своих тончайших реакциях на самые неуловимые, казалось бы, изменения интонационного сюжета.
Еще ряд некоторых черт исполнительской манеры Руденко, связанных с русской школой пианизма. Это особые отношения с музыкальным временем (прихотливые, не всегда угадываемые слушателем «искривления» горизонтальных построений). Это особые отношения и с музыкальным «пространством» (намеренные несовпадения басов и звуков мелодии в гомофонно-гармонической фактуре).
И, наконец, своеобразное построение мелодических фраз, заставляющее вспомнить салонную манеру игры начала прошлого века, которая в лучшем виде сохранилась, скажем, в записи «Времен года» П. И. Чайковского одного из «отцов» отечественного пианизма Константина Игумнова. Играя в салонной манере, музыкант строит музыкальную фразу, начиная с кульминации, самое серьезное – чуть позже, почти шепотом. Как бы говоря: «Проигрался!» – и далее с понижением интонации: «В пух…»
И уже как бы на полях хотелось бы заметить, что почти все произведения (за исключением рахманиновских пьес, коих, к сожалению, было исполнено только четыре из шести заявленных в программе) – более четверти века в репертуаре пианиста. Известен диск, записанный после победы Руденко на конкурсе имени королевы Елизаветы в Брюсселе в 1991 году. Можно констатировать, что за это время художественные прочтения этих сочинений не потускнели, звучат по-прежнему выразительно, по-прежнему радуют своим совершенством.
Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 8 (96) за 2016 год