Предупреждение. Все совпадения — это просто совпадения. То же относится и к несовпадениям.
26 сентября 1918 год
Солнце играло напоследок в жару. Золотые листья еле шевелились на солнечном ветре. Казалось, что покой и гармонию ничто не разрушит. Но улетали последние теплые дни — впереди дожди. Потом вьюги. Тепла больше не будет… Никогда. Только холод и мрак.
В дверь нервно постучали и Константин Петрович не успел даже рта открыть, как в комнату влез немолодой пухлый господин. Лицо его было знакомым, но Головкин не сразу вспомнил толстячка.
Прошу простить за вторжение Константин Петрович! Я — NN, мы с вами вместе живопись изучали, если вы запамятовали — поторопился тут же заявить человечек, завидев-таки смятение на лице Головкина.
Да-да, конечно, я вас помню! Чем обязан?
Я с деликатным вопросом, Константин Петрович! У меня есть люди в Комуче, сегодня буквально, они готовятся к самороспуску. Мадьяры и китайцы шастают за Волгой. Чехословаки, которые обещали нас защищать, драпают. Да что я говорю, вы и сами все это знаете!!! Красные будут здесь через несколько дней. И все! Кончилась свободная Россия! Кончилась!
Да-да. С плохо скрываемым раздражением спешно согласился Головкин. NN говорил правду, страшную и неодолимую, но эта правда уже осточертела всем — Россия летела в тартарары и слушать про это в тысячный раз не хотелось.
Я, Константин Петрович, человек небедный. Но слишком практический. Я вижу, что Комуч даже расстрелами не может заставить солдат воевать. И в Директорию, и в Колчака я не верю. Поэтому я с вопросом к вам, как к умнейшему человеку. Вы верите в то, что всё вернется? Что мы вернемся? Я уезжаю обязательно. Дом, вещи, все бросаю — нет смысла. А вот припрятать кое-что думаю… Как вы думаете? Вернемся?
Толстяк говорил это, то садясь, то вскакивая с места, стискивая руки и в общем-то, вел себя как-то совсем опереточно, учитывая трагизм ситуации. Головкин даже засомневался — а вдруг это какой-то особо безумный провокатор из контрразведки?
Вернемся, голубчик. Обязательно вернемся. Это отступление временное — вот увидите зимой объединенные силы Директории и союзников остановят большевиков, а потом погонят их до Москвы. Вопрос нескольких месяцев. Следующим летом снова будем в Самаре. Он даже не старался говорить убедительно. Это заклинание, так же как и вечный разговор про гибель России все вокруг повторяли по тысяче раз на дню. Но человек с ценностями вдруг успокоился.
Камни, золото, понимаете? Сейчас такое лучше и не брать с собой. Ограбят свои же. Вы думаете, Константин Петрович, пусть лучше тут полежат? Подождут немного. Не картошка, не сгниет же.
Да-да, прячьте! Не испортятся, подождут. Головкин аккуратно, но настойчиво, и с шутками проводил визитера. Снова уселся за стол. По-до-ждут. Повторил он про себя и вернулся к прежнему занятию. Он составлял список экспонатов своей коллекции, готовых к отправке в Иркутск.
Константин Петрович теребил нафабренный ус и мысленно отбирал самое важное из уже отобранного. Как страшно мы очерствели. Год назад, скажи кто, что в Самаре будет фронт. И со всех сторон фронта мадьяры, финны, латыши, чехи, китайцы и русские, конечно, сами русские — убивают русских людей за то, что они не хотят идти убивать других русских людей. Года не прошло и теперь нас хватает только на это — «да-да, ужасно» и вернуться скорее к своему личному спасению.
Да! Да!!! Ужасно! Так ужасно, что слов нет в языке. И что тут скажешь? Что предпримешь? Он с женой и детьми уезжал насовсем. Был уверен в этом. Но вернулся через лето в красную Самару и проработал архивариусом при новой власти до конца жизни в 1925 году.
26 сентября 2018 год
На крыше дома № 32 по улице Ленинградской стояли Константин Петрович и все тот же NN. Многочисленная публика, высыпавшая на вечернюю улицу, не могла увидеть этих господ. Как все привидения, они были невидимы и неосязаемы для простых смертных, до тех пор, пока сами не хотели этого.
Константин Петрович, милейший! Как я вам благодарен за ваш совет! Ведь если бы не вы, я не смог бы сейчас любоваться кипением жизни! Да-да. Все получилось наоборот, но получилось. Я ведь и сейчас к вам с небольшим вопросом, кхе, даже просьбой, можно сказать.
Головкин вздохнул и принялся рассматривать симпатичных девиц на улице. NN пытаясь заглянуть ему в глаза, продолжал:
Ведь как вышло. Я спрятал золото, камни. В одном доме, не в своем, а у содержанки. Недалеко от тюрьмы она жила. Хорошо спрятал, до сих пор лежит. Мужчина неожиданно хихикнул с привизгом. Убег потом. До Харбина бежал, потом в Америку. Ну и в 1936 преставился. Мне в той жизни — NN кивнул на Ленинградскую — казалось, что весь мир материален, а после преставления выясняется, что я пробуду собой только до тех пор, пока есть в мире память моя, наследие, короче, вся вот эта, как я при жизни думал, белиберда, от которой откупаются большими подаяниями в церкви. Вы вот, Константин Петрович, много лучше меня выглядите. Люди вас поминают, на картинки ваши смотрят, на дачу вашу мечтают попасть. Он снова кивнул в сторону уличных огней.
Если бы кто-то из зевак посмотрел наверх и смог бы увидеть эту странную пару, он бы, конечно, согласился c NN. Головкин выглядел, как голограмма из «Звездных войн», с искрящимися краями и ровным гудящим свечением вокруг всего силуэта. Собеседник же его напротив выглядел так, как будто его уже наполовину разнесло ветром и оставшиеся слабые очертания того гляди рассыплются в пыль.
А меня только клад мой и держит. Чуть-чуть, но держит. Уж больно сильно и крепко я эти камни и золото любил. Душу в них вкладывал. И она в них держится. Как преставился, вернулся сюда. И каждый день смотрю на них. Глажу,хоть и рук нет. Блеск их держит меня здесь. И я не хочу растворятся, Константин Петрович! Вы мне помогли один раз. Умоляю.
Так чем же я теперь вам могу помочь? Головкин был искренне удивлен и даже, казалось, на какой-то миг заинтересовался собеседником.
Константин Петрович! Только вы и можете! Вы новости самарские читаете? Головкин как-то странно дернул головой, но для NN это было явным знаком согласия.
Значит, знаете, что планируют сделать Самару историческим поселением? Там ведь, вокруг домика моего уже понастроили совершенно невероятных монстров. Я отчаялся и ждал только, когда приедет бульдозер и я увижу, в последний раз, как блеснут под его ножом мои бриллианты. И тут такая удача! Историческое поселение остановит снос, понимаете? Навсегда. Я останусь, тоже навсегда. Не хочу возвращаться в цепь перерождений.
Я все равно не понимаю, — пробурчал Головкин, но было заметно, что теперь NN полностью владеет его вниманием. Вечерняя улица шумела для себя.
Есть комиссия. Заторопился NN. Она решает вопросы по границам поселения. И есть одна дама-эксперт, которая готовит документы для комиссии. Так вот она настроена сделать границу по Алексеевской. И тогда всему конец! Нужно, чтобы граница прошла хотя бы по Полевой.
Пухлое полустертое привидение тараторило. Большое сияющее внимало лампово.
Надо на нее повлиять! Изменить план. И на других членов комиссии. Иначе я исчезну! Вам хорошо, вы всю жизнь положили, чтоб от смерти бежать. А я как все жил, картинки рисовать еще в юности бросил, стишки тоже, даже журналов не читал — все деньги, да выпивка. Бабы и жрачка. Где они? NN неожиданно всхлипнул. А теперь… Помогите, Константин Петрович.
Полноте, голубчик. Вы же знаете, что нам строжайше запрещено вмешиваться. Успокойтесь. Я вас очень прошу, голубчик… Казалось, Головкин вдруг испугался, что их разговор могут услышать, но не люди на улице, а кто-то другой, сторонний зритель, неожиданно оказавшийся у экрана.
Да и что я могу сделать? Разве присниться ей.
Головкин улыбнулся, а NN в ответ ему зазвенел будильником.
Приснится же такое?! Бриллианты, Головкин. Эксперт Армагедонская редко видела сны. Особенно такие самарские. Мысленно прикинула на сколько лет людской памяти хватит ее дел. Вздохнув, пошла на кухню, параллельно ища в телефоне нужный номер. Алло, NN? Здравствуйте. Я бы хотела сказать, что очень ценю ваше мнение, но мне как эксперту кажется, что граница исторического поселения…
И тут снова зазвенел будильник. Или колокол?