Утро ушло на поиск библиотеки «Арсенал», где располагалась поэтическая ассоциация Le Printemps des Poètes. Как потом оказалось, самая близкая к этой улице станция метро находилась на той же ветке, что и мой отель, но прежде мне пришлось изрядно поплутать в поисках дома № 1 на улице Сюлли.
Окончание. Первая часть материала здесь
Написание стихов – занятие малопонятное и тем более неподотчетное. Тем не менее, есть люди, которые продолжают заниматься этим странным делом. И во Франции оно считается достаточно важным, если Le Printemps des Poètes поддерживает само правительство.
Должно быть, муки, восторги и падения – все, что сопровождает питомцев Аполлона, – соотносятся с поэтической ассоциацией примерно так же, как тень от облака – с самим облаком. Хотя воспарившему духом человеку следует остерегаться его наэлектризованной силы.
Что такое поэзия? Наваждение? Любовь? Как лист, унесенный за каменную ограду, она замыкает собой и эту площадь, и огни, и прохожих, оборачивается встречей, исчезающей в момент пробуждения и отнимающей всё. Но она и есть всё.
Помимо прочего, в мои планы входила довольно непростая задача – поиск хорошего переводчика стихотворений с русского на французский. Впрочем, я была осведомлена, что лучшие переводчики русских стихов во Франции – это Элен Анри Сафье и Кристина Зейтунян-Белоус. Познакомиться с ними – вопрос большого везения, и все же я чувствовала, что в этом мне повезет: скорее всего, за счет невезения в чем-нибудь другом.
***
Вечером я написала сообщение «русскому парижанину» Николаю Бокову о том, что я в Париже и у меня с собой журнал Performance с его рассказом и моим эссе о его книге. Через минуту я получила ответ: «Буду завтра в три в «ИМКА-пресс».
После вынужденного (под нажимом КГБ) отъезда Николай ни разу не был в России. Много лет назад он оказался в Париже без средств и знания языка, вел кочевую жизнь, не имея крыши над головой, но в какой-то момент смог вернуться в литературу. Смог выучить французский настолько хорошо, что получил за свою книгу премию Академии Дельмас. За книги на русском языке удостоен премией Андрея Белого, стал редактором журнала «Русский ковчег».
На рю де ла Монтень, где находится «ИМКА-пресс», я приехала на полчаса раньше и в поисках магазина завернула в другую сторону. Передо мной открылся вид на Пантеон, где захоронены классики французской литературы – Жан-Жак Руссо, Вольтер, Александр Дюма, Эмиль Золя, Виктор Гюго. В тесноте прилегающих улиц он выглядел более демократично, чем на фотографиях.
По небу бежали свинцовые облака, накрапывал дождь. Сорбонна находилась всего в нескольких кварталах, но ни студентов, ни маленьких кафе здесь не наблюдалось, зато вокруг на уличных лотках была разложена разная снедь: тончайшие ломтики сырокопченого мяса, румяные булочки, кубики сыра, пучки кресс-салата. Все это можно было купить и попробовать, не отходя от лотка, тем более рядом была кофемашина.
Я повернула в обратную сторону. Магазин «ИМКА-пресс» оказался совсем рядом. Широкие окна-витрины с книгами. Массивная дверь. Я захожу внутрь и оглядываюсь по сторонам: черно-белая плитка на полу, просторный зал, в глубине – прилавок, слышится русская речь.
Пока я разглядывала книги, в магазин стремительно вошел представительный человек в шляпе и очках. Слышу необычайно строгий голос: «Вы Ольга Соколова? Николай Боков просил передать, что появится через десять минут». Смотрю на незнакомца, и мне вспоминается старое кино про резидентов, дипломатов, секретные миссии. Он тем временем протягивает руку: «Виталий», – и я догадываюсь, что это Виталий Амурский – писатель, журналист, ведущий международного французского радио.
Вскоре появляется и сам Боков. Извиняется, что долго не мог припарковать машину. Я подумала, что велосипед, на котором он приехал в прошлый раз, шел ему больше. Пока мы шли в кафе, откуда ни возьмись выглянуло солнце, и повеяло беззаботностью.
Кафе оказалось совсем близко – за столом в центре небольшого зала нас ждала целая компания. И я сразу узнала фотохудожника Владимира Сычева: в его галерее портретов был и автопортрет.
Разговор почти не касался политики – только книг: кого нынче читают в России, чем диктуется интерес к тем или иным писателям, которых приглашают магазины русской книги. Оказывается, непроницаемость культур, характерная для «железного занавеса», отнюдь не исчезла. Просто изменился вид цензуры. Кроме того, я пытаюсь уяснить, что русские эмигранты думают о современной французской литературе и поэзии, и вскользь сетую на то, что о ней в России почти ничего не известно, как, впрочем, и во Франции – о русских поэтах. Вот если бы удалось сделать переводы…
– Ну и попробуйте, – говорит Виталий.
– Но для этого нужен хороший переводчик…
– У меня есть хороший переводчик, – и Виталий набирает номер телефона.
Не успеваю опомниться, как он подносит к моему уху трубку и называет имя переводчика: Кристина Зейтунян-Белоус. Я договариваюсь о встрече, кладу трубку и пытаюсь унять головокружение.
Тем временем Николай Боков рассказывает о своей новой книге, куда будут включены воспоминания о диссидентах, в том числе и об одном самарце – рано умершем Юрии Шершневе.
– Хорошо бы приложить к воспоминаниям фотографию его могилы, – Николай испытующе смотрит на меня. Я робко напоминаю ему, что самарские кладбища сильно отличаются от парижских.
– Как она будет искать могилу – ведь прошло столько лет, – говорит Виталий Амурский.
И я понимаю, что непременно должна отыскать эту могилу, хотя было совершенно непонятно, как я это сделаю: со дня смерти Шершнева прошло более полувека.
И все же в этой цепочке совпадений, где Николай Боков случайно приглашает на встречу своего друга Виталия Амурского, который оказывается старинным знакомым Кристины Зейтунян-Белоус, при том, что я никого ни о чем не просила специально, мне чудилась необъяснимая закономерность. И логика этой закономерности была, как мне казалось, связана и с этой странной просьбой. Ведь то, что я – из того самого города, где жил когда-то давний друг Бокова, не было случайным (забегая вперед, могу сказать, что могилу Шершнева мне удалось найти на удивление быстро).
Мы решаем прогуляться в сторону Сорбонны. Нашу неспешную прогулку сопровождал теплый вечер, и возник один из тех разговоров, когда кажется, что еще немного – и откроется, наконец, что-то главное, именно сегодня и сейчас.
И, будто сквозь чье-то воспоминание, я вижу эти улицы, дома, цветную толпу – все это было совсем недавно, каких-нибудь сто лет назад. Но не со мной.
***
Я просыпаюсь от кашля за тонкой стеной отеля. Из окна льется робкий утренний свет, в раскрытой двери балкона трепещет занавеска, сквозь которую проглядывает крошечный двор и ствол платана. Свет плавится во мне горьким медом надежды, растворяется с каждым ударом сердца. Надежда наполняет собой мгновения – сквозные как воздух этого города. Я оказываюсь в ее лодке всё дальше от тверди, навстречу безбрежным просторам вод. Неверные утренние звуки несут в себе начало дня.
Утро окликает меня, выносит на улицу, и кажется, я вот-вот увижу знакомое лицо. В моей сумке – билет на самолет до Москвы. А сейчас я выхожу на остановке метро «Площадь Согласия», перехожу через парк, за которым начинаются Елисейские Поля. Вдали мерцает Триумфальная арка, мраморные нимфы примостились с обеих сторон невысокого здания, где проходят выставки, я иду мимо домов высокой моды, мимо узких ящиков с карликовыми деревьями и цикламенами.
Квартал высокой моды ничем не выдает себя в подчеркнуто-скромном облике парижанок. Я пересекаю улицу, прохожу выставку старинных автомобилей и оказываюсь в небольшом сквере. В сумке – книга, подаренная вчера сотрудниками Le Printemps des Poètes (что означает, кстати, «Весна поэтов»). Я рассматриваю сборник поэтов французского сопротивления. В нем и Поль Элюар, и Жак Превер…
Робер Деснос погиб в 1945 году в концлагере Терезин. При нем были найдены стихи «К таинственной», посвященные его возлюбленной Люси Баду: «Ты столько мне снилась, что давно мои руки привыкли обнимать твою тень, и, наверное, не подчинились бы очертаниям милого тела». Кажется, эти строки написаны очень застенчивым человеком, а между тем, находясь в Париже, Робер собирал сведения о передвижениях германских войск, за что и попал в гестапо.
Перед тем как отправиться в поэтическую ассоциацию, я подготовила небольшой спич, содержащий сведения, касающиеся издания сборников французской поэзии в России. О наиболее интересных мне удалось упомянуть во время обмена репликами с руководителем международного отдела Жюли Ниц, которая то и дело выбегала в соседнюю комнату, возвращаясь с очередной книжкой, которую вручала мне с самой дружелюбной улыбкой.
Книг у меня теперь много: сборник «Поэзия в сердце искусств», изданный Le Printemps des Poètes, «Антология мировой поэзии», где стихи каждого поэта опубликованы на его родном языке. Из русских – Ахматова. Из французских – Аполлинер.
Помимо книг, Жюли подарила большую фестивальную афишу с портретом Артюра Рембо и заодно поведала прихотливую историю обретения вещей:
– О, этот стол имел диктаторские замашки. Мы поняли это, когда он занял здесь центральное место и никого не подпускал к себе. Стол задавал высокую планку, и мы решили следовать его примеру.
Жюли вручает мне роскошно изданную «Антологию русской поэзии» на французском языке – от Бродского до Седаковой. Редакторы-составители и переводчики – Элен Анри Сафье и Кристина Зейтунян-Белоус. Я понимаю, что пора, наконец, приступить к делу, и тут слышу:
– Художественный руководитель нашей ассоциации Жан-Пьер Симеон уезжает, но перед отъездом решил с вами встретиться.
Через несколько минут, когда Жан-Пьер вошел в комнату, я поняла, что, должно быть, тайная миссия, с которой прибыл сюда удивительный стол, получила, наконец, свое завершение в момент обретения подлинного хозяина этих обширных с каштановым отливом владений.
Я излагаю цель моего визита, не забыв упомянуть о том, что интерес к французской поэзии в России по-прежнему сохранился.
– Я помню времена, когда французская поэзия у вас хорошо издавалась. Сейчас в России ситуация с поэзией примерно такая же, как и во Франции 15 лет назад. Но теперь поэтические фестивали Le Printemps des Poètes проходят на лучших площадках в Париже и регионах, активно издаются поэтические журналы и сборники стихов. За этим стоят конкретные усилия. Люди не читают стихов не потому, что не хотят, а в силу инерции жизни, поэтому возврат поэзии в публичное пространство – вполне рукотворный процесс. Мне кажется, проект, о котором вы говорите, можно сделать долговременным. А каких бы вы хотели французских поэтов? Какого направления? Молодых? Женщин, мужчин?
– Талантливых, – отвечаю я.
Жан-Пьер Симеон понимающе улыбнулся.
Ветер шелестит ветвями акаций. Я смотрю на часы: пора. И, пока иду к метро, слышу сигнал сообщения: оказывается, сегодня могла бы состояться еще одна встреча. До меня доносятся обрывки разговоров, деловитая скороговорка торговца жареными каштанами. Встреча переносится на неопределенное время. Я оглядываю улицы, беззаботные лица прохожих, вдыхаю запах каштанов и спускаюсь в метро.
Ольга Соколова
Фото автора
Полный вариант статьи, опубликованной в издании
«Культура. Свежая газета», № 20 (87) за 2015 год