В 83-м было. Оканчиваю институт культуры. Начинала учиться у Золотухина, завершала у Болотова. Все время рождались какие-то дети и путали карты. Но таки дипломный спектакль – «Прощание в июне» Вампилова. Уже отсмотрела комиссия. То есть это второй был показ, а может, даже и третий. И вот стою за кулисой, гляжу на зрителей в дырочку, а рядом сокурсник шепчет: «Видишь вон того, с фотиком? Из газеты. И, между прочим, сын Боголюбовой».
Я поплыла. Потому что одно дело – для своего брата-студента играть, и совсем другое – когда среди студентов сидит журналист, тем более сын «лучшей барабанщицы Советского Союза» [Нила Снежко из пьесы Салынского «Барабанщица» считалась одной из самых сильных ролей актрисы куйбышевской драмы С. И. Боголюбовой. – Ред.]. Так я и играла – не приходя в сознание. А неделю спустя, когда мы обмывали дипломы в ресторане гостиницы «Театральная», нам подарили на память фоточки. Те, что сделал на том самом спектакле Боголюбов.
С театром, сразу скажу, у меня не вышло. Дети опять же вмешались, муж. Ну и слава богу, что не вышло: очень уж «нервенная» это профессия – театр. Пристроилась в газетку «Свет коммунизма»: мы на тот момент в Красном Яре жили. Возвратились в город, я в самарские газетки стала писать. А Боголюбов в это время вел рубрику. Критическую. Читал все эти наши газеты, находил там ляпы, несуразности, алогизмы, безграмотности и в этой своей рубрике издевался над авторами.
Он профессионал, Боголюбов. Один из немногих самарских журналистов, имевших диплом журфака МГУ. И я у него чуть ли не в каждой заметке из той критической рубрики была главной героиней и всякий раз по прочтении выла дома на кухне. Ну и как-то иду из Дома печати, который «добрые» родственники иначе как Домом печали не называли, домой на кухне выть, иду, а навстречу мне – Боголюбов.
«Здрасьте, – говорю ему. – Александр Владимирович». – «Привет», – говорит, но как-то неуверенно. «Вы, – помогаю идентификации, – к нам на спектакль приходили. В институт культуры. 15 лет назад. «Прощание в июне». Помните?»
Видно, что спектакль припоминает, а меня по-прежнему нет, но для приличия спрашивает: «И где ты теперь?» – «В «Коммуне», – отвечаю. «Да? И чем ты там занимаешься?» – «Статейки пишу, а вы их потом ругаете. Внукова моя фамилия», – говорю, а сама чуть не плачу. А он видит такое дело: «Да ладно, не буду больше тебя ругать».
И правда – не ругал. Хотя поводы были. Ну а потом у меня появился компьютер. А у компьютера уже был тогда Интернет с почтовыми сервисами. И мы с Сашей стали друзьями по переписке. Нужен был его комментарий к какой-то статье, Спиваковская (они с Боголюбовым давнишние приятели) дала мыло, я написала – Саша ответил, ну и завязалось. И, помню, в одном из первых писем я недоумевала: почему не вижу его публикаций? И вообще, где все те зубры, которыми я зачитывалась в 80-е и 90-е?
«Вот именно: где все? Центральный вопрос самарской культуры последних трех веков, – отвечал Саша в своей манере и писал о себе: – Работаю в «СО» литредактором – и всё. Если им не надо, то и мне не больно надо. Кто такие они? Да все помаленьку, но главным образом редакторы. Начальство, вчера еще носившее коротенькие штанишки. Смена поколений. Если еще откровеннее, я даже доволен. У нас ведь не умеют нагружать. Или вези сразу пять тонн, или гуляй в сторонке. Пять тонн я уже не потяну».
Он был блестящим литературным редактором. Был, потому что его нет. Года уже три как. А литредактором был блестящим, это вам скажет каждый, кого Боголюбов редактировал. Но мне не хватало его собственных текстов. Ироничных, нередко злых, всегда талантливых. И я ждала его писем. Потому что это были такие письма…
Писал он мне не часто. Но если писал, не жалел ни эмоций, ни времени, а времени у него оставалось все меньше. Очень ждала писем от Саши, но однажды взяла и письма убила. Не только Сашины. Убила все, что к тому времени накопилось в ящике. Ну, знаете, как это у нас, у «бедных девушек», бывает? Очередной приступ черной меланхолии, и попадается статейка из серии «Глобальная чистка – лучший способ поменять свою жизнь».
А они же чего советуют, авторы таких статеек? Да выбросить нафиг все, что мешает запустить «модель новой жизни», в которой меланхолии просто не будет места. Провести ревизию и на помойку – шмотки, отношения, тексты.
Глобальная чистка! Но засада тут знаете в чем? Как только ты начинаешь проводить ту самую ревизию, начинаешь приговоренные вещи разглядывать, листать книжки, перечитывать письма, думать про людей, отношения с которыми вроде как не вписываются в новую, донельзя позитивную жизнь, 100 против 1, что чистка не состоится. Я это потом проходила неоднократно. Но на тот момент была в такой «опе», что решила: расхламлюсь, не вглядываясь и безо всяких там рефлексий. И почту убила, можно сказать, одним кликом.
Потом, разумеется, кусала локти. И больше всего жалела Сашины письма. Жалела, жалела, и вдруг, буквально на днях, требует у меня родственник «взад» свою флешку. Я в нее, естественно, лезу – поглядеть, нет ли там чего из интимного, и обнаруживаю Сашины письма. Три Сашиных письма. Я их, эти три, оказывается, вынула из почты. До того еще, как напала на меня меланхолия. А вынула я те письма затем, чтобы распечатать и Кожину отнести. Он же отсталый человек, этот Кожин: у самого у него компьютера нет, а письма эти имели к нему самое непосредственное отношение.
У него же книжка вышла, у Кожина. Так и называется: «Рассказывает Борис Кожин». И Саша ее читал. И в этих письмах делился, что называется, впечатлением. Ну и попутно учил меня (очень я к нему с этим приставала) писанине. Я и к Кожину с этим все время приставала. Ну и вот к Боголюбову. А что касается впечатлений, то ценность их была еще и в том, что Саша знал почти всех, о ком рассказывал Кожин. Из пишущих просто всех. Но они знали разных людей – Александр Владимирович Боголюбов и Борис Александрович Кожин. Одних и тех же, но разных: «Каждый пишет, как он слышит, / Каждый слышит, как он дышит. / Как он дышит, так и пишет…»
Вот и я не сужу. А просто констатирую факт: Финк Боголюбова совсем не похож на Финка Кожина. И боголюбовский Жоголев совсем не то, что кожинский. Но есть один человек, на котором они, Кожин и Боголюбов, скажем так, «cходились». И Сашин рассказ об этом человеке просто дополнял кожинский. Речь о легенде самарской журналистики Геннадии Шабанове. И вот боголюбовское письмо о нем я и хотела Кожину распечатать.
***
«Теперь о чудовище [друзья звали Шабанова Чудовищем – от слова «чудо», ну и за лохматость шевелюры, за заросшее бородой лицо. – C. В.]. Внешние штрихи, манера бурчать и задавать мало вопросов – все это схвачено верно. Мало вопросов [к тем, у кого Шабанов брал интервью. – С. В.] потому, что его мало интересовало «стройство автомобиля». Он был «гонщик», а по другой номенклатуре – «лирик», то есть шел от себя, от неожиданных сопоставлений и обобщений. Театральные его за это любили: за то, что никогда не выведет за ушко да на солнышко. В отличие от того же Жоголева, который мог ни с того ни с сего накатить на Сережку Надеждина за «бытовщинку» в роли Лаэрта. Подозреваю, что для Шабанищи все их сценические труды были только поводом самовыражения. Они ему (и нам) свой спектакль – он им (и нам) – свой. И квиты, потому что у него тоже талантливо.
Однажды над нами, мною и моим зав. отделом культуры Геной Шабановым, готов был сорваться с ниточки дамоклов меч. Дело было в «Волжской заре» году этак в 1980-м. Существовал план, по которому каждый отдел сдавал в очередь два текста: помпезный очерк про героя производства и менее пафосное произведение под рубрику «Люди нашего города».
График был известен заранее. Почему-то ни я, ни Анька Сохрина, ни Генка сочинять материалы про людей не любили. Неужели только потому, что требовалось, чтобы это были непременно советские люди? Такое объяснение было бы слишком легким. Одновременно приходит на ум: откуда была тогда такая тяга к всматриванию в лица на экранах кино или телевизора? Ведь сейчас иной раз мелькнет старое кино, и диву даешься. Мечутся какие-то серые лица, говорят чушь, выражение как у вареной картошки, не во что там всматриваться, а вот поди ж ты. Думаю, личное было полузапретным, от него инстинктивно шарахались в жизни, а в искусстве, как всегда, компенсировали дефицит…
В общем, предстояло заниматься враньем, да еще таким, которое лезет, как шило из мешка. Ладно бы уж писать про «героя пятилетки». Сам виноват, раз «герой», партком его пообтесал заранее, подготовил, что ли, на газетное заклание. А тут – просто ни в чем не повинный самарец, но непременно «интересный» (тоже воспринималось как фальшак).
Короче, бродил по редакции такой Ильин, редактор многотиражки с завода, кажется, клапанов. Или с приборного, не помню. Ему мы и заказали этого «человека нашего города». Проходит неделя, другая, скотина Ильин при встречах в коридоре убежденно кивает, но ничего не несет. Вот уже завтра сдавать – нету ни строчки (мудрый Гена возложил ответственность на меня, поясняю, если это непонятно по природе вещей). Вот уже сегодня сдавать – нету ни текста, ни самого Ильина. Вызваниваю. Будет! Ильин будет. Текста не будет. Мямлит, что не успел, не сумел, не собрался…
А с него какой спрос? Никакого. Уже темнело, когда появился этот хлюст и привез полстранички на машинке. Биографическая справка. Плюс удалось из него выдавить что-то об увлечениях несостоявшегося героя очередной идиотской публикации. Сидим с Геной и мрачно изучаем эти полстранички. Секретариат начинает теребить…
Ясно, что в родном коллективе найдется пара бессовестных личностей, готовых написать что угодно про кого угодно и заработать за это произведение лишние 20 р. В конце концов, перспективное планирование как-никак работает. Соседние отделы выручат. На крайняк может газета выйти завтра и без «человека», поставить всегда есть чего. Но только признаваться в собственном …стве нам с Геной надо поскорее. А не хочется. И тут, веришь, у меня в мозгах взрывается нейтронная бомба. Я молча сажусь за машинку и под изумленным взглядом шефа ваяю минут за 30 искомое произведение. Шеф читает, хмыкает, подписывает и от всей души жмет мою худенькую, но мужественную руку. Говорит, что ему бы в голову не пришло. Это он врет, конечно. От эффекта неожиданности.
Как ни странно, потом Ильин рассказывал, что мое творение очень понравилось герою (о котором я и по сей день имею сведений не больше, чем имел тогда). Что он удивлялся, как я его «угадал». А я ничего не угадывал. Пришедший в голову план назывался просто – я в предлагаемых обстоятельствах (обстоятельствах героя, изложенных на половине странички машинописью через два интервала). Однако описывал я не героя и тем более не себя, а только реакцию на эти обстоятельства, причем то в реакции, что наверняка является всеобщим, именно это всеобщее как раз и декларируя открытым текстом. Типа, ах, кого же не манили волжские берега…
Вот, мадам, что такое прием. Без приема мои действия походили бы на поступок нищего, взявшегося уверять всех в своем богатстве и в доказательство первым делом выворачивающего наизнанку свой дырявый карман.
Назывался сей пафосный труд «Три жизни Игоря Емелина», можно поискать в подшивках. Одна жизнь, натурально, работа, другая увлечение (он был рыбак, на лодке ездил)… Про третью ничего не помню.
Смысл басни прост: прием желателен, иной раз попросту самоценен. Знать можно до хрена и ничего не изложить, а можно, как видите, знать крайне мало и все-таки что-то связное взять и изложить (совсем уже шнягу у нас все-таки не печатали). Вряд ли это хорошо и годится для всех, но тем, у кого получается, такой подход (его можно назвать концептуальным) серьезно помогает.
Генка в своих писаниях был весьма и весьма зависим от своих приемов и приемчиков, которые следовало бы специально изучать, как изучают устройство того же автомобиля. Следовало бы издать его лучшие статьи и внимательно их прокомментировать с формальной точки зрения. То есть не сравнивать его писания с действительностью, как поступил бы Финк, а показать, где и как он покупает публику. Уж там для какой великой цели, дело совершенно десятое. Большею частию для удовольствия.
Он был выдающийся стилист, самопишущее золотое перо. Его следовало посадить в тюрьму, дать ему сюжет и не выпускать, пока не напишет роман. Роман ему следовало задать авантюрно-приключенческий, что-нибудь в жанре «Трех мушкетеров». Или «Двух капитанов». Сам бы он сюжета не выдумал, его собственных конструкторских талантов едва хватало на газетную статейку. Следовало именно задавать и трясти с него страничек по 6 в день.
И ведь был рядом потенциальный соавтор – Л. А. Финк. Но вместо того, чтоб поставить на путь истинный, увлек Генку в мутное болотце провинциальной театральной критики, где было удобнее отсидеться. Так и отсиживался наш байбак всю оставшуюся жизнь – мимо своего истинного смысла. Однажды, впрочем, Генка сочинил святочный рассказец для «Волжской зари». Так себе».
***
Вот такие письма писал Саша. И не только Внуковой, разумеется. Но убила-то Внукова. И нет мне прощения.
Светлана Внукова
Член Союза журналистов России, «Золотое перо Самарской области».
Фото со страницы Александра Боголюбова «ВКонтакте», которую бережно ведет его дочь Даша
Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 24 (102) за 2016 год