Наследие: ,

Повесть о многих непревосходных вещах

26 декабря 2018

Как известно, в повести «Детство Никиты» никто не умирает и даже не болеет.

Если не считать болезни отца героя, которая завершается так, как она и должна была завершиться, — чудесным выздоровлением. Таковы законы, царящие в этом райском мире необыкновенных вещей, созданном Алексеем Толстым. Но за пределами этого мира были и болезни, и смерти, и юный Алексей Толстой, разумеется, прекрасно знал и о них, и еще о многом другом, что осталось между строк его произведения.

Смерть кощея

Вот и в письме, отправленном из Сосновки в Киев в августе 1896 года, юный Толстой, рассказывая прочие деревенские новости, не обошел следующую: «Мамуничка… Фёдор Маёров, который осенью женился, и у которого мы с Назаром и Натальей были на свадьбе, умер. У него сделался запор (я его видел: худой, как кощей), и он чего ни съест — всё назад. В последний час его раздуло. Как гору».

Смерть крестьянина, видимо, произвела на подростка сильное впечатление как в силу того, что он более или менее хорошо знал умершего («осенью женился, и у которого <…> мы были на свадьбе»), так и в силу тех ужасных превращений, которые могут произойти с человеческим организмом в результате болезни («худой, как кощей — раздуло, как гору»).
И это письмо 13-летнего мальчишки! Ничего себе письмецо — без всяких там телячьих нежностей.

Нам, кстати, удалось найти в метрической книге одной из двух церквей соседнего с Сосновкой села Андросовка за 1896 год запись о смерти этого «человека-горы»: «7 августа 1896 года умер, 9-го похоронен сын крестьянина деревни Павловки Митрофана Афанасьевича Майорова Феодор, 20 лет, от чахотки. Отпевание совершил священник Фёдор Нотарёв с дьяконом И. Терновским».

Скорее всего, юный Толстой был и на этих похоронах. Иначе откуда он знал бы все сообщенные матери подробности? Знать-то знал, но в повести о детстве не сказал об этом ни слова. И не только об этом.

Кто взял руку?

Вот, например, обнаруженное нами в фондах ЦГАСО дело, датированное 1863-64 гг. и имеющее прямое отношение к жизни Сосновки этого времени. До рождения Алексея Толстого, правда, еще ждать и ждать (он появится на свет только двадцать лет спустя), но едва ли память об этом деле выветрилась очень быстро и не дошла до Толстого хоть бы и двадцать лет спустя.

Называется же это дело так: «Дело самарского губернского по крестьянским делам присутствия о крестьянах господина Бострома деревни Павловки [Сосновки тож. — М. П.] Николаевского уезда Фёдоре и Никите Рожковых, судимых за склонение крестьянина Евдокима Скопинцева к вырытию из могилы мертвой руки, началось 7 ноября 1863 года, кончено 12 октября 1864 года».

Как видно из материалов дела, было оно довольно простым, и самое его название прекрасно передает его суть. Двое временнообязанных крестьян, еще недавно принадлежавших Аполлону Бострому, поняли, что для полного счастья им остро не хватает «мертвой руки». Но сами «вырывать» ее не стали, а подговорили сделать это односельчанина, пообещав ему соответствующее вознаграждение.

Что заставило крестьян Фёдора и Никиту Рожковых «склонять» другого такого же временнообязанного к столь странному поступку — неизвестно. Во всяком случае, в «Деле», о котором идет речь, это никак не отражено. Учитывая же почти повальную темноту и столь же повальную склонность к суевериям, рискнем предположить, что ради какого-то из них потребовалась и мертвая рука, которую то ли вырыл, то ли нет крестьянин Евдоким Скопинцев.

Зато известно, что, согласно решению правительствующего сената за № 4162 от 9 октября 1863 года Самарская уголовная палата оставила названных крестьян в подозрении «по предмету склонения к вырытию из могилы мертвой руки», предоставив обществу поступать с ними как с непотребными в поведении. Кроме этого Николаевскому уездному полицейскому управлению было предписано немедленно объявить это решение о крестьянах Рожковых сельскому обществу, к которому принадлежали подсудимые, с тем, чтобы оно «при непринятии их в среду себя в двухмесячный срок со дня объявления решения вынесло свой приговор и предоставило таковой начальству».

Решение правительствующего сената действительно было доведено до сведения сельского общества, и 9 сентября 1864 года Николаевский уездный полицейский урядник сообщал в Самарское губернское по крестьянским делам присутствие следующее: «общество на принятие в свой состав Рожковых изъявило согласие».

Последнюю точку в этом деле поставил мировой посредник А. Чембулатов, 26 сентября того же года отправивший в Самарское губернское по крестьянским делам присутствие такой рапорт: «Имею честь препроводить на рассмотрение приговор крестьян деревни Павловки Колокольцовской волости о принятии на жительство Фёдора и Никиты Рожковых, судимых в вырытии из могилы… человеческого трупа».

И несмотря на то, что, странствуя по казенной переписке, мертвая рука превратилась в целый труп, а «склонение к вырытию» — в само «вырытие», главным, на наш взгляд, было в этой ситуации не это, а то, что общество, состоявшее преимущественно из таких же темных суеверных мужиков, как и Рожковы, просто не видело причин, почему последние, пойманные на неудачной попытке «склонить» вырыть руку, должны понести столь суровое наказание, как отторжение от себе подобных.

Окорок от Крафта

«В Марьевке я ближе познакомился с молодым соседом Крафтом. Оттуда едучи, заезжали к нему. У него раздобыл я прекрасный копченый окорок, который не взрезаю до вас, конечно. Кажется, ты не побранишь за промен. Окорока ведь дороги. Я дал за него двух петухов и 50 яиц. У нас петухов лишнее, только мешали друг другу, а для еды окорок-то фундаментальнее», — так писал отчим Алексея Толстого А. А. Бостром жене, А. Л. Толстой, в мае 1899 года. Встречается это имя — «Крафт» — и в других письмах родителей юного Толстого.

В фондах ЦГАСО содержится немало дел, так или иначе связанных с различными Крафтами. Есть среди этих дел и возникшее в связи с несчастным случаем, произошедшим в сентябре 1900 года с одним из наемных рабочих поселянина Якова Яковлевича Крафта.

30 сентября крестьянин села Андросовка Воздвиженской волости Терентий Фёдорович Моруженков, находившийся в услужении поселянина Новоузенского уезда Я. Я. Крафта в имении Марьинской волости Николаевского уезда, был задавлен насмерть при перевозке в ночное время паровой машины из города Николаевска. Жена погибшего крестьянина, Екатерина Платоновна Моруженкова, по второму мужу — Ломовцева, проживающая в селе Марьино, обратилась в суд с просьбой взыскать с Крафта три тысячи рублей в пользу ее и ее малолетнего сына Василия, оставшегося без отца.

Выслушав свидетелей — Ивана Макаровича Брагина, Ивана Макаровича Моруженкова, Ивана Лаврентьевича Бирюкова, Павла Лаврентьевича Бирюкова, — суд в иске отказал, так как выяснил, что смерть Моруженкова последовала от его собственной неосторожности: «Приставленный наблюдать за паровиком, во время перевозки молотильной машины, он, будучи выпивши, сел на водила паровика и, свалившись оттуда, попал под топку, которая и придавила его насмерть».

∗∗∗

Таким образом, и ужасные превращения «сына крестьянина деревни Павловки Митрофана Афанасьевича Майорова Феодора», и не менее ужасные, и в том числе — безвременные смерти других крестьян деревни Сосновки и соседних с ней деревень и сёл, не были тайной для юного Алёши. Почему же, работая над «Детством Никиты», писатель решил, что в повести их не будет? Не обеднило ли это повесть?

На наш взгляд, нет, напротив. Всё дело в том, что мир «Детства Никиты» существует не вне смерти, а приблизившись к ней вплотную и — вопреки ей. Толстой прекрасно знал, что такое смерть, и, как человек, выросший в деревне, не раз соприкасался с нею, как в случае со смертью крестьянина Фёдора Майорова. Но в «Повести о многих необыкновенных вещах» говорить о ней не стал. Потому что самой необыкновенной из всех необыкновенных вещей, может быть, и была эта редукция смерти, преодолеть которую не в силах ни один человек, но зато в силах писатель, создающий свой собственный художественный мир, в котором он всякий раз устанавливает свои законы. И эти законы могут не иметь ничего общего с законами мира, в котором «худого, как кощея» Фёдора «разнесло, как гору».

Михаил ПЕРЕПЕЛКИН
Доктор филологических наук, профессор Самарского университета, старший научный сотрудник Самарского литературного музея имени М. Горького.

Фото предоставлены автором

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 13 декабря 2018 года,
№№ 19-20 (148-149)

pNa

Оставьте комментарий