С Сергеем Алексеевичем Голубковым мы знакомы ровно двадцать лет. В течение всех этих двадцати лет он заведовал кафедрой русской и зарубежной литературы Самарского государственного университета, а я учился в аспирантуре, а потом работал в должностях ассистента, старшего преподавателя, доцента и, наконец, профессора этой же кафедры. Мы учили одних и тех же студентов, часто читали одни статьи и книги, участвовали в конференциях, бывали в командировках, пили не только воду, хоронили дорогих нам людей, обижались и прощали друг друга.
Двадцать лет я учился у Сергея Алексеевича – общаясь и читая, соглашаясь с ним и возражая ему, на занятиях и между ними. А сегодня – время оглянуться и поговорить о некоторых из этих уроков.
Урок первый. История
Прости меня, литература, но вначале об истории. Прадед – георгиевский кавалер, дед окончил питерский Горный; бабушка – гимназистка. Близкие и дальние, родные и троюродные связывают его с этой самой историей. А он, С. А. Голубков, эту связь не скрывает и не афиширует – она для него совершенно органична, и он ею живет.
Есть люди, прячущиеся от исторических вихрей, делающие вид, что их для них не существует. «Который час? – его спросили здесь. И он ответил любопытным: вечность». Он не из их числа. С. А. открыт истории, часто и оправданно обращается к ней в своих работах, объясняя историческими обстоятельствами сюжетные коллизии и характеры героев, а во многом и сам объясним этими же обстоятельствами.
Появившийся на свет через два года после войны, в 47-м, он вполне мог бы еще назвать себя ребенком Победы. Да, карточки, да, бедность, больше похожая на нищету, но все равно – Победа. И он родился не воевать, а созидать и радоваться. День за днем, кирпичик к кирпичику, буква к букве. И созидает по сей день – радуясь своим удачам, а еще больше – успехам тех, кто занят созидательным трудом вместе с ним.
Будете в Музее-усадьбе А. Н. Толстого, остановитесь перед домом в глубине двора, на втором этаже которого жил с родителями будущий писатель. Справа от мемориальной доски увидите клеймо «первого в России страхового общества, основанного в 1827 году». Посетители музея подолгу его рассматривают, фотографируют на память и удивляются, как могло сохраниться это клеймо на доме, где десятки лет находились коммуналки. Открою секрет: не могло и не сохранилось. Вернее – сохранилось, но совсем на другом доме, том самом, где прошло детство С. А. Голубкова. И это он заботливо снял его со своего дома, обреченного на снос, и отдал директору музея М. П. Лимаровой – такой же труженице и созидательнице, как и он сам.
Урок второй. География
Сергей Алексеевич, родившийся и выросший там, где когда-то располагались Молоканские сады, на улице, которая когда-то была Никольской (по старой, монастырской памяти), потом стала носить имя Рыкова, еще позже – Ежова (или сначала Ежова, а потом Рыкова? – смотря кого из них расстреляли первым), наконец – Полины Осипенко. Школа неподалеку (нынешняя семинария на Сергия Радонежского), пединститут на бывшей «графа», а ныне – просто Льва Толстого, университет на Потапова, которая бывшая какая-то Радиальная. География, история, снова география и опять история.
В одной из своих работ М. Бахтин пишет о том, что Гете обладал особого рода зрением: он видел мир как прорастающее зерно. Любая вещь, явление интересовали его постольку, поскольку он различал в них корни этих вещей и явлений, их вызревание и связь с другими, порой – весьма далекими. Думаю, не ошибусь, если скажу, что и у С. А. похожее, гетевское зрение.
Мы были вместе несколько раз в Москве, в Петербурге, сворачивали «на Невский с Тверской», и каждый раз я узнавал от С. А. десятки интереснейших – больших и маленьких – историй о домах, архитекторах, жильцах и постояльцах. «Откуда вы это знаете?» – «Все просто. Когда я бывал на ФПК, с утра ходил на занятия или работал в библиотеках, а вечером бродил, осваивая квартал за кварталом и улицу за улицей». Так же он осваивал Болгарию, где преподавал русскую литературу; Соединенные Штаты, куда ездил погостить к сыну и его семье; Германию, где был в служебной командировке.
Но сначала все-таки совсем другие параллели и меридианы. Я понимал это и раньше, но еще лучше понял, побывав у С. А. в гостях. Он подвел к окну, за которым, ограненная по ближнему краю бывшим королевством Альфреда фон Вакано, катила свои волны Волга – бывшая, настоящая и, хочется верить, будущая главная параллель и главный меридиан самарского уроженца и преданного волжанина С. А. Голубкова.
Урок третий. Физика
С. А. окончил школу с золотой медалью и, выбирая будущую профессию, по его собственным словам, раздумывал, по какому пути пойти – физика или лирика. Победил второй, но и первый не исчез без следа. И дело – во взгляде на мир, в его, мира, ощущении.
Человеческая физика несовершенна, но физика как таковая, вмещающая в себя все известные и еще неизвестные человеку возможности, – практически божественна. С. А. рассказывает о ней увлеченно, следит за открытиями, радуется расширению границ человеческого представления о мире. Все остальное, может быть, и допускает, но, кажется, не принимает всерьез. Больше того, даже «мета», позаимствованная из работ Дмитрия Замятина, соединившего ее с географией и образовавшего таким образом термин «метагеография», понимается им физически: было, исчезло, сохранилось и живет в памяти.
Впрочем, С. А. – совсем не Базаров. Никого не переубеждает, ни с кем не спорит: «Думаете по-другому – это ваше право. Сомневайтесь». Потому что физика Голубкова – физика сосуществования разных миров, физика диалога и взаимоуважения.
На одной из конференций С. А. делал доклад об Арсении Тарковском, а я слушал его и недоумевал: почему-то его Тарковский очень сильно отличался от моего. Да очень просто. Тарковский Голубкова прочитан не «мета», а самым настоящим, убежденным физиком, верящим, может быть, и не в совершенство, но в многогранную сложность мастерской по имени Природа.
Урок четвертый. Биология
Было время, когда в квартире Голубковых жили змеи. Ядовитые, разные. Случалось, что они расползались, каким-то чудом выбираясь из террариумов. И тогда Голубковы – Сергей Алексеевич и Людмила Афанасьевна, – вооружившись подручными средствами, искали с ними общий язык. Потом приезжал сын, знающий, что делать, и в квартире водворялись полное спокойствие и гармония.
Сын Голубковых – Владислав Сергеевич, «Владик», как называет его любящий отец, – защитил кандидатскую диссертацию по биологии (на профессиональном сленге – стал «кабаном») в Пущино и сегодня живет с семьей за границей. И змеи в квартире Голубковых сегодня не живут. Может быть, это и хорошо, ведь змеиного языка Голубковы так и не выучили. Видимо, другая биология – ничуточки не ядовитая. Как ни напрягайся, а представить себе С. А. приготовившимся к нападению, вонзившим жало, душащим в смертельных объятиях – невозможно. И ничего с этим не поделаешь, нечего и пытаться.
Как-то С. А., бродя однажды среди надгробий старого московского кладбища, увидел на одном из них надпись: «Имярек… Даты жизни… Директор». Должность, вписанная в билет через московский Стикс, вытеснила все, что было человеческого в этом директоре и чем был он сам. С. А. никогда таким директором не был – максимальная простота, максимальная доступность. Единственный значимый профессиональный критерий – научная состоятельность собеседника.
Урок пятый. Геометрия
Треугольники, квадраты, прямые углы, тупые, острые. Впрочем, углов у С. А. нет или почти нет. Иногда это ставят ему в вину, чаще – за глаза. Дескать, слишком компромиссен, не борется, соглашается. Круг? Да, без углов, без заострения противоречий, без радикальных решений. Потому что другая геометрия.
Геометрия С. А. – геометрия свободы и равных условий для всех, с кем он работает. Без особых случаев. Без любимчиков и приближенных. Без интриг и сложных шахматных партий. Наверное, у этой геометрии есть свои минусы. «Развел демократию!», «Мог бы и приструнить!», «Здесь нужна жесткая рука!». Рука С. А. – не «жесткая», но именно она за двадцать лет руководства университетской кафедрой, а до этого – деканства и руководства кафедрой в педагогическом создала многое из того, что составляет сегодня филологию в Самаре.
Если говорить об С. А., то здесь – ни косых, ни пунктирных. Возможно, тем, кто знает его дольше и лучше меня, виднее, но, с моей точки зрения, его геометрия – геометрия прямых линий, четких и ясных. Если вы слышали выступления С. А. (а выступает он много и часто – в школах, в библиотеках, в литературном музее – везде, куда его приглашают и где рады видеть), вы, конечно, помните интонационный рисунок этого выступления – четкий, ясный, с подчеркиванием значимых мест, с паузами и акцентами на цитатах из художественных произведений, которые докладчик произносит с особым удовольствием, вспоминая, видимо, школьный драмкружок и свои роли в тех далеких спектаклях. Так же четко и ясно «интонированы» и принадлежащие С. А. тексты – с курсивом, разрядкой и жирным шрифтом. Статьи, ценящие своего читателя. Такая вот геометрия – без острых углов и многозначных туманностей.
Урок шестой. Музыка
«За музыкою только дело». Его, С. А., музыку я слышу всякий раз, когда еду на трамвае по ныне шумному проспекту Ленина мимо вытянувшегося от Осипенко до Первомайской «козловского» дома. Когда-то на месте этого дома и трамвайной линии текла совсем другая жизнь, стояли маленькие домишки, в одном из которых жил с мамой и бабушкой юный Сережа Голубков и из окна которого лились звуки кабинетного рояля «Шредер». Бетховен, Шопен, Чайковский, Рахманинов. Камерная музыка, под тихие звуки которой формировался такой же камерный – скромный, гармоничный и невоинственный – человек, выбравший дорогу служения слову.
Еще недавно эта камерность ценилась, и в Самарском государственном университете понимали, что именно она, а не громкие партийные трубы и комиссарские барабаны есть и «залог развития», и «гарантия стабильности», и главное условие диалога. Пришли другие времена, и загремела другая музыка. Не Бетховен и не Рахманинов, и даже не Вертинский. Историю с литературой подвинули в глубь огромного комода, скромность и камерность сдали в утиль, а академический критерий заменили принципами партийной чистоты и «личной преданности». И профессор Голубков начал собираться – быстро, решительно, безоглядно. И ушел с должности заведующего за полгода до семидесятилетия – чтобы сберечь ту самую музыку.
Урок седьмой. Литература
Почему С. А. стал литературоведом, зачем ему литература и зачем он ей – литературе?
Знаю, что учительницей литературы в 29-й школе, где учился С. А., была дочь расстрелянного в 37-м писателя и литературного критика Якова Брауна С. Я. Рязанова, по словам Сергея Алексеевича, горячо любившая и артистически преподававшая свой предмет. Знаю про институт и аспирантуру, где научным руководителем начинающего исследователя С. А. Голубкова был легендарный И. М. Машбиц-Веров. Читал про комическое у Алексея Толстого, про антиутопию и Замятина, про Дона-Аминадо и Сигизмунда Кржижановского. Но ответить на вопрос, почему Голубков стал литературоведом, не могу: не знаю, не спрашивал.
А вот на два других вопроса ответить попробую.
Зачем С. А. литература? Она расширяет его физику и историю с географией, биологию и все остальное. Бродя по коридорам и лестницам литературного дома, забираясь на чердаки и в чуланы, он отыскивает в них заждавшихся его «провиденциальных собеседников», тех, с кем он связан «родством по духу». И они радостно устремляются к нему навстречу – делятся заветным, советуются, ищут сочувствия, приходят на помощь.
Нельзя назвать праздным и другой вопрос: зачем нужен он, ученый Голубков, литературе? Вопрос непростой, и многие, выбравшие когда-то литературу в качестве профессии, боятся этого вопроса в отношении себя. А ну как незачем? Титулами ведь тут не прикроешься и за регалиями не спрячешься.
У меня есть ответ на этот вопрос, и я думаю, что тем, кто хотя бы изредка берет в руки эту газету, он в целом очевиден. Ученый Голубков необходим литературе как внимательный читатель десятков самых разных книг, которые он читает, осмысленно и щедро делясь своими наблюдениями и впечатлениями с другими. Откройте любой номер «Культуры» и убедитесь в этом – статьи С. А. печатаются почти в каждом.
Меня все время удивляла и восхищала эта читательская всеядность и даже жадность С. А. О каком бы авторе вы ни заговорили с ним, почти наверняка услышите примерно следующее: «Да, я прочитал четыре/пять/шесть его/ее романов/повестей/сборников рассказов». И причина у этой всеядности одна: профессиональный читатель Голубков считает себя не вправе не знать чего-то существенного из того, что происходит сегодня с художественным словом, чем оно живет, на что способно и на что не способно. Мне кажется, что встреться когда-нибудь С. А. с литературным богом, ему не пришлось бы отводить глаза. «Что могу сказать в свое оправдание? Работал честно, прочитал тысячу романов. Тысячу и один».
Но это когда-нибудь, в очень далеком будущем. А пока прочитано только пятьсот из них. И это значит, что еще читать и читать, думать и думать, жить и жить.
***
С. А. Голубков родился в августе – за неделю до того самого, пастернаковского, «шестого августа по-старому». Солнечный месяц, приближающийся Яблочный Спас, каникулы в школе, каникулы в университете. Поздравляют только близкие, все остальные – потом, в сентябре. Так у всех летних людей. Так и у него, летнего человека Сергея Алексеевича Голубкова.