Мнения: , ,

Человек перед зеркалом национальной культуры

23 июня 2015

 13-1_

Поделюсь размышлениями, возникшими на заседаниях проходившей в Самаре конференции «Значение художественной литературы в идентификации русского человека». Конференцию проводил Центр духовно-нравственного воспитания «Слово» (директор − Наталья Филатова). Выступали критик Лев Аннинский, историк и литератор Лола Звонарева, прозаик Алексей Варламов, поэт Алексей Шорохов, драматург Александр Игнашов, преподаватели самарских вузов, священнослужители. 

Когда мы говорим о национально-культурной идентификации русского человека, то используем понятие «русский» в широком значении. Речь идет не о кровном родстве, не о каком-то генетическом единстве, а о глубокой включенности в русский культурный контекст, о глубоком с этим контекстом породнении.

Давайте представим по-детски прозрачную гипотетическую ситуацию. Рожденный от этнически чистокровно русских (равно как немецких, итальянских, шведских) родителей ребенок в младенчестве был утащен обезьянами в индийские джунгли, где по воле случая выжил, вырос. Кем вырос? Кем стал? Стал существом, обретающимся в Природе, но вне Культуры.

Когда возникает вопрос о национально-культурной идентичности, ответ определяется тем, в многомерном пространстве какого языка (каких языков) ты состоялся как личность, в потоке каких социокультурных практик ты получал свое персональное развитие. Идентичность определяется всем массивом культурных сигналов, которые человек получает с самого раннего детства. Этот многосоставный культурный код формируется из знания национальных обрядов, усвоенных слов, пережитых ситуаций речевого общения, услышанных мифов, поверий, преданий, постепенно накапливаемого репертуара прочитанных и перечитываемых книг.

Речь идет не о какой-то строгой, конкретной идеологической системе, а о ментальности как широком поле неотрефлектированного опыта. Человек неосознанно вбирает какие-то реалии национальной жизни. Разрозненные ощущения, пестрые впечатления накапливаются, становятся слагаемыми его повседневной практики, порой даже приобретают характер поведенческого автоматизма, что не поддается логическому анализу. Этот национальный культурный код мало знать, его надо сделать своим, глубоко прочувствовать, приобщиться к нему, как говорится, «всосать с молоком матери».

Сила художественного таланта писателя определяется его способностью ощутить и воплотить как свою родную национальную, так и инонациональную ментальность. В свое время Чингиз Айтматов написал поэтически тонкую повесть «Пегий пес, бегущий краем моря». Киргизский писатель, по-художнически свободно владевший русским языком, написавший до этой поры десятки превосходных текстов о киргизской жизни, в данной повести воспроизводил национальную картину мира, характерную не для русских, не для киргизов, а для далекого маленького племени нивхов, живущего на берегу Охотского моря. Значит, автор повести сумел точно настроиться на национальный культурный код этого народа.

Национальный культурный код − это совокупный символический капитал, который делает коммуникацию соплеменников (и шире – соотечественников) достаточно легкой, когда собеседники, что называется, с полуслова понимают друг друга. У них общий опыт социальной жизни, общее знание исторических реалий, общий культурный архив.

Почему трудно поддается адекватному переводу на другой язык сатирико-юмористическая литература? Да потому, что есть понятие национального юмора. У одного народа – один набор излюбленных тем и героев анекдотов, у другого народа – совсем другая система смеховых координат. Да и сама вербальная техника смешного своеобразна. Можно и впросак попасть в общении с иностранцами.

Порой соотечественник в повседневном общении использует расхожие цитаты из пушкинских, гоголевских, щедринских или чеховских текстов, может быть, уже даже позабыв конкретный первоисточник. Но эти цитаты стали фактом активного и надежного смыслового обмена в национальной культуре, они вполне востребованы и каких-либо недоразумений не вызывают.

Глубокая симпатия к родному отнюдь не предполагает антипатии к чужому. Только примитивный человек, не обладающий развитыми культурными навыками, живет между взаимоисключающими полюсами любви и ненависти, в плоском черно-белом мире дружбы-вражды, приятия-неприятия, совершенно не догадываясь, что палитра отношений многоцветна, а не монохромна.

Кроме любви могут быть симпатия, интерес, внимание, безразличие, необидное равнодушие. Интерес может быть постоянным, а может быть эпизодическим. Интерес может перерасти в симпатию, симпатия – в любовь. Все зависит от глубины проникновения в национальную культуру. Отношение человека к разным языкам и культурам подобно отношению к членам семьи, соседям и посторонним людям. Любовь к сыну ведь автоматически не оборачивается жгучей ненавистью к его сверстникам. А выбор друга отнюдь не заставляет записывать всех остальных в заклятые враги. Казалось бы, стародавние прописные истины, избитые азбучные положения! Тогда почему же и поныне не исчезают ксенофобия, национальная нетерпимость, неприязнь, подозрительность, неумение слушать и слышать Другого? Порой эти отчужденность и враждебность даже, наоборот, набирают обороты.

Национально-культурная идентификация русского человека к одному определенному типу не сводится. Тут и обширная география, и многовековая противоречивая история тому препятствуют. Еще в древнерусской словесности, как известно, доминирующее положение занимали воин, монах, пахарь. Векторы их устремлений и конкретных действий были разными. Это были модели национально-исторического и социального поведения. Но ведь было и великое множество маргинальных или полумаргинальных моделей: разбойники, беглые, юродивые, странники, разнообразные чудаки, а позднее и своеобразные отечественные гамлеты и донкихоты.

ХХ век добавил к этому перечню идеологически зомбированных активистов, палачей и жертв, порой парадоксально менявшихся местами. Пахари, ремесленники и мастеровые стали инженерами, конструкторами, освоили уйму абсолютно новых профессий, приобрели огромное количество вненациональных свойств и решительно разомкнули тем самым свое национально-культурное бытие вовне, в общую современную жизнь человечества. Можно ли все это уложить в какую-то одну национально-культурную матрицу? А может, не нужно?

Ведь тут очень многое зависит и от разноэтапного времени отдельной человеческой жизни, и от конкретно переживаемого периода жизни исторической. Человек, меняясь, взрослея, может перепробовать разные социальные роли – от бунтаря-романтика до успокоившегося консерватора, от узко мыслящего националиста до беспредельно широкого гражданина мира. Может потерять или, напротив, обрести веру. Многое зависит от складывающихся обстоятельств жизни.

Да и та или иная историческая ситуация накладывает свой отпечаток. Когда в России вдруг происходит центральное событие (мировая война, революции, мятежи), несущее угрозы национальному или, точнее, национально-государственному Целому, постепенно начинают действовать центростремительные силы. И еще древнерусские пахари и монахи брались за оружие, когда в том была общегосударственная нужда.

Когда такого центрального события нет, берут верх силы центробежные, обыденная жизнь, заполненная мелкими заботами, растекается, как вода по столу, люди отворачиваются от центра, уходят в свою частную жизнь. Жизнь атомизируется, распадается на отдельные элементы.

А ведь во всех этих процессах порой участвуют одни и те же люди. На каком этапе своей персональной биографии или общеисторической жизни они были настоящими? Да, наверное, на каждом. Человек динамичен, изменчив. Его трудно втиснуть в схиму схемы, определить раз и навсегда.

Современное человечество переживает общецивилизационный кризис. Это общий, наднациональный или вненациональный процесс. Утопические позитивистские иллюзии формирования нового человека рассыпались, обратились в прах. В многократно усложнившейся к нынешнему дню системе «Человек – Социум – Машина – Природа» именно человек, увы, остается самым ненадежным элементом. Пилот огромного «Боинга» может покончить с собой, безрассудно направив самолет на скалу и тем самым утащив за собой в бездну небытия две сотни ни в чем не повинных людей. Играет ли тут решающую роль его национально-культурная идентичность?

Как же запрограммировать человека на самосовершенствование? С помощью каких культурных кодов? Какие пронзительные и убедительные слова найти? Какие мудрые книги предложить? Да и как побудить человека прочитать уже имеющиеся прекрасные книги?

Вся беда в трагическом несовпадении скоростей. Скорость изменения внешней среды, появления новых технологий, новых продуктов, новых процессов значительно превосходит скорость изменения самого человека. Трагический ХХ век лишь усилил это сомнение в желании человека как-то позитивно измениться.

Думается, спасение – все равно в многомерном и смыслоемком слове. Слово дает возможность объяснить человеку себя в мире и мир в себе. Неужели человек – лишь элементарный биологический организм, который существует, подчиняясь внешним воздействиям и внутренним физиологическим процессам, как какие-нибудь примитивные тараканы и рептилии? Или все-таки у человека есть какая-то особая миссия в мире? В чем тогда она, эта миссия, заключается? Как привести национально-культурные коды в гармонию с общечеловеческими духовными и душевными потребностями? В поисках ответов на эти вопросы человек никак не сможет обойтись без ресурсов Слова, со всеми его явными и скрытыми значениями.

Как говорил Анатоль Франс, «пугает то, чего не понимаешь». А понял, объяснил, облек в словесную оболочку – и многое встало на свое место. Наверное, человек должен создать своеобразную общекультурную «менделеевскую таблицу элементов». Только это будут не химические элементы, а элементы многозначных культурных кодов, описывающих первоосновы человеческого бытия. Кодов как национально-исторических, так и общечеловеческих.

Сергей Голубков

Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы СамГУ.

Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 11 (78) за 2015 год

 

pNa

Оставьте комментарий