Размышления историка моды Зои Кобозевой.
Вот построили мы дом,
Есть a chimney, roof на нем.
Есть a balcony, a door,
Есть a window, есть a floor,
Кто живет в нем, вот вопрос?..
Е. Кашина
Революции сметают одних людей, а другим дают много всяких шансов. Революции рушат одни дома, а в других – испомещают себя, знаки своего времени и своего государства. Революции не понравился один дом – она его разрушила!
А дом, как челышёвский, к примеру, прочный, «на вечные времена» сработанный, держался, бедненький, держался – и рухнул. По кирпичикам обыватель растащил крохи купеческой жизни. А вот другой дом понравился Революции. Она поселила в нем свои институции, своих функционеров, свое учреждение новой культуры.
Меняют ли новые жильцы домов смыслы и культурные коды историко-художественного стиля? Каждая революцией созданная власть несет вместе с собой свою интерпретацию художественного знака, выверяя его по господствующей методологии. Наделяя чертами древнейшей оппозиции: свой – чужой. Это «наше искусство», а это «враждебное искусство»…
Разрушенному дому не страшно стать «нашим», не суждено. Он погибает, унося с собой в пасть времени душу сотворившего его. А тот, который остался? Как древние дубы, пережившие войны, стихии, революции. Что важнее: архитектурная форма или внутреннее содержание дома? Была хоральная синагога – стал хлебозавод. Пищевая радость и производственное здоровье убили ль гордый мавританский флёр? Музей советский и родной, с чучелами зверушек, радовавший советских школьников, затмил ли одну из самых пронзительных поволжских готик, пронзающую своими «мормонскими» шпилями пасхальные небеса? Атмосфера дома! Из чего она слагается?
Все эти вопросы роились в моей голове, когда я стояла на балконе Музея Модерна, особняка Курлиных, с чудесным творческим сотрудником музея Ильей Саморуковым. В прохладных августовских вечерних кружевах он рассказывал мне о модерне. Легко и непринужденно. Без вызубренных экскурсионных натужностей, без несовпадений собственной социальности с социальностью двух Александров: Курлина и Зеленко, хозяина дома и архитектора дома.
В нашей стране стыдно поднимать национальный вопрос и стыдно касаться социального происхождения. Эпоха классовых теорий вроде бы как давно почила, а носители менталитета не только живы, но и инкорпорированы в молодом поколении. Нельзя, и это мое принципиальное мнение, надевать на себя наряды высшего благородного сословия, не обладая определенной моделью воспитания.
Книга О. Муравьевой «Как воспитывали русского дворянина» начинается со слов: «Несколько лет назад в клубе критиков ленинградского Дома кино обсуждался фильм В. Мотыля «Звезда пленительного счастья». По ходу разговора встал вопрос и о степени достоверности, с которой воссоздаются на экране люди и события 1820-х годов. Многие говорили с раздражением, что опять наши актеры как ряженые в этих мундирах и бальных платьях, что у «кавалергардов» манеры воспитанников ПТУ, а «светские дамы» кокетничают как продавщицы мороженого… пока один историк не напомнил, что К. С. Станиславский, который, как говорится, не на конюшне воспитывался, готовясь к роли Арбенина в лермонтовском «Маскараде», ходил к А. А. Стаховичу обучаться тонкостям «хорошего тона».
***
Нельзя изображать дам модерна, цитируя эпоху «по букварю»! Можно только высасывать, как сок из клевера, изюм эпохи! Дух эпохи! Не случайно в эпоху русского модерна бытовали два понятия: стилизация и стилизаторство. Одно предполагало взгляд на эпоху через выпуклое стекло, чем были так увлечены «мирискусники», – когда увеличивается только одна или несколько деталей. А другое – дословное цитирование, историческая реконструкция, и это уже не искусство – школярство! Так вот, на балконе Музея Модерна в августовский кружевной вечер я стояла с человеком, который легко и изящно навел свой «монокль» на эпоху и рассказывал мне о том, что увидел, что вспомнил своей памятью интеллектуала, и улыбался…
Когда-то давно, в конце 90-х, в пригородах Вашингтона я познакомилась с одним блондином с татуировкой Супермена на плече, который работал экскурсоводом. Поехала с ним на экскурсию по Вашингтону. Никогда до этого не видела такого блестящего исполнения, такой харизмы, такого темпа, страсти и артистизма! Гости славного города, ехавшие со мной в автобусе, кричали «ура» и «в воздух чепчики бросали»! И, конечно, щедрые чаевые.
Мой «бродячий художник», талантливый повествователь статуй и зданий, дарил людям свою любовь к городу, а потом взял меня за руку и побежал к памятнику Эйнштейну со словами: «Ты будешь плакать!». Это означало особую улыбку каменного великого человека, ее потаенные смыслы…
Вот так. Не по букварю. Нутро наружу. Или мы должны жить только по планам-конспектам уроков? По проверенным и одобренным программам «правильного понимания искусства»? Если так, то что же изменилось в нашей жизни со времен соцреализма?!
***
После беседы с Ильей о концепции модерна, о доме модерна и его обитателях я узнала эпоху. Жутко приятное узнавание! В вялой жестикуляции, в намеренно равнодушном лице экскурсовода, в дискурсах, заключенных в нем самом, я разглядела игру искусства рубежа XIX–XX веков, бегство модерна от дидактизма реализма. И грусть водных, гибридных орнаментов, надломленность ирисов и лилий, рыжую утомленность литер, туман стрекоз и чугунную тоску бабочек ворот бездетного семейства Курлиных…
Илья своими экскурсиями помог историку моды создать новый эстетический продукт: впечатление от женщины модерна, которая была не вхожа в особняк Курлиных, а просто жила одновременно с ними в этом городе и задумчиво бродила мимо бабочек чугунных купеческих оград…
***
Не останавливаясь подробно на архитектурных знаках модерна, воплощенных в здании усадьбы Курлиных, отмечу, что главная особенность модерна – создание атмосферы, жизненной среды, в которой происходит игра реальности с фантазией. Каждый зал имеет свой художественный образ. Огромные окна особняка связывают его с городской средой и как бы являются продолжением модной улицы с ее беззаботностью, суетой и весельем. Выступы эркера создают ту самую изогнутую линию силы модерна, которая делает этот стиль таким грациозным и изысканным. Убранство потолка и стен несет в себе те общеевропейские знаки модерна, о которых уже шла речь: цветочные орнаменты, орхидеи, стебли, оконные витражи с изображениями крон деревьев, рисунки паркетов, зеркала…
Модерн – понятие, не знающее государственных границ. Это общемировое художественное настроение, поветрие, увлечение, то есть мода!
Первая мировая война разрушила привычный общественный уклад. В прошлое уходила эпоха, менялись страны, люди. Ушел модерн, этот кусочек цветного витража с изысканным ирисом. Особняк модерна Курлиных остался на том же месте. Но его хозяйка, гибсоновская девушка, самарская купчиха Сандра Курлина, уже опекала больного мужа, а не принимала молочные ванны. А неизвестные жительницы Самары, кухарка и горничная, могли себе позволить, всего-то через пару лет, все то, чем стала обладать и бывшая владелица особняка, а ныне – жиличка коммунальной квартиры. А шляпа, российский символ барства, стала мишенью для маузера.
***
И только скорбно тосковал по модерну великий шансонье Александр Вертинский. И его стихи наполняли своим осенним шармом улицы провинциальных городов:
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.
В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
И снится мне – в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто….