Куда подевались черти?

Потом оказалось как у Ильфа и Петрова: «вот люди думали, что счастье будет, когда изобретут радио. И вот радио есть, а счастья так и нет». Слишком много мрачного, узколобого, примитивно-рептилоидного, подлого, жестокого, пошлого, тошнотного: города-промзоны, дегуманизация, деиндивидуализация, противопоставление разума и жизни, разрушение природной среды…

Все это побуждало, и не только меня, к реставрации мифа о блаженном состоянии человека, жившего в гармонии с природой, мифа о золотом веке. Достаточно быстро, при первых же практических шагах к этой реставрации, становилась очевидной ее бесперспективность, отчего взор все чаще обращался к поиску выхода за пределы этого поврежденного грехом мира, какой бы духовной традицией путь к нему не был освещен. Огромное количество людей, обратившихся в христианство в 90-е и «нулевые», обрели уверенность в том, что со временем качество человека ухудшается и он все дальше и дальше удаляется от своей первобытной, «созданной по образу и подобию» природы.

Тогда мне казалось естественным искать себя в уединении. Постепенно удаляясь все дальше на Север, я испытывал счастье и восторг, приближаясь к заполярному краю света, где первозданная природа напоминала мне о моей истинной сущности и о великом предназначении человека. Достаточно быстро я обнаружил, что это счастье разделяют со мной многие. Решившие на время отказаться от комфорта городских квартир, чтобы восстановить нарушенную социальным мороком аутентичность, они брели, отбрасывая длинные тени в лучах низкого полярного солнца, к постижению смысла собственного прихода в этот мир. Бескрайнее пространство северных морей, Ловозерских тундр, Хибин, казалось, дышит чистотой и древней мудростью. Осознанное присутствие в нем сопровождалось ощущением утешения, освобождения от груза собственных ошибок и самообмана.

Как будто бы было понятно стремление православных подвижников, которые в прошлом в поисках уединенных мест для совершения молитвенного подвига удалялись на север, в субарктическую, а иногда и арктическую зону (Трифон Печенгский, Феодорит Кольский, Варлаам Керетский).

Однако письменные памятники свидетельствуют: содержание переживаний, которыми было окрашено их приближение к краю ойкумены, было далеко не безмятежным. Первые два года пребывания в отшельничестве они не могли обрести покой, так как подвергались так называемым «пустынным страхованиям».

«В житиях соловецких подвижников более подробно описываются виды и образы действий сил бесовских в этих «пустынных страхованиях». Они являются подвижнику первые год-два в виде разбойников, черных диаволов, воинов в доспехах, женщин в прекрасных одеяниях или в жутком образе иных слуг князя тьмы. Сначала угрожают и пугают подвижника, требуя покинуть им принадлежащие земли. В дальнейшем возможны и тяжкие побои, и мучения даже до полусмерти. При таких последствиях неизменно являются помощники Господа в виде благолепных старцев, либо святозарных юношей, которые исцеляли и ободряли потерпевшего» (Игумен Митрофан (Багданин), 2009).

Там, где в прежние времена христианские подвижники подвергались нападению диаволов, современные путешественники, ищущие уединения, испытывают умиротворение. Не сталкиваются с «пустынными страхованиями» и современные монахи в самых отдаленных скитах Соловецкого архипелага. На ограниченном для посещения мирянами острове Анзер есть Троицкий скит, в котором в течение нескольких лет на зиму оставались один монах (скитоначальник отец Григорий) и один послушник.

Зимой они жили и молились, будучи полностью изолированными от материка и стараясь минимизировать контакты друг с другом. По их словам, на острове были «тишь и благодать». На мой вопрос, почему современные монахи не сталкиваются с «пустынными страхованиями», они отвечали: «Раньше молитва подвижников обладала большей силой и поэтому особенно раздражала бесов. Бесы пытались изгнать отшельника, считая место, в котором он молился, своим. Современные монахи духовно немощны по сравнению с предками. Их молитва не раздражает бесов». Разговаривая с другими монахами, я понял, что это достаточно распространенная точка зрения.

Кажется, что бесов раздражает присутствие особо чистой христианской души. Однако с аналогом «пустынных страхований» в прошлом сталкивались далекие от христианства простые коренные жители Арктики, оказавшись один на один с ее природной средой. Чукотские оленеводы раньше избегали ночевать в тундре и старались во что бы то ни стало преодолеть расстояние от стойбища до стойбища за один переход. Они опасались не хищников, не непогоды, а нападения злонамеренных духов – келет.

«Вообще первобытные люди в темноте больше боятся нападения духов, чем зверей. И яркий костер, сторожевая собака, прежде всего, защищают от духов. На северной тундре диких зверей мало, порой попадается волк, но он сам избегает людей. А люди между тем боятся темноты и одинокого ночлега не меньше, чем на юге» (Богораз, 1923).

Феномен «пустынного страхования» может быть объяснен с позиций глубинной психологии следующим образом. Человек той эпохи накрепко был связан с определенной социальной ролью, которая ему вменялась по факту рождения. Ценность человека в традиционном обществе определяется тем, насколько он соответствует запечатленным в традициях образцам социальных ролей.

Личина (Персона), которую надевает на себя человек для того, чтобы как минимум не разочаровывать окружающих, предписывала в традиционном обществе жесткое подавление любых качеств, не соответствующих этим образцам. Психические энергии, связанные с невыгодными, с точки зрения Персоны, качествами, вытеснялись в бессознательное, озлокачествлялись и превращались в Тень. Личность человека в традиционном обществе была сильно поляризованной. С образованной в бессознательном Тенью человек, отождествивший себя с Персоной, находится в конфронтации. Нередко теневые комплексы находили себе «плохих друзей» в мире незримого.

Некоторые из них вполне могли производить эффекты типа полтергейста. По крайней мере, мой товарищ, ныне президент Российского общества аналитической психологии В. Трофимов, несколько раз по долгу службы столкнувшийся в семьях своих пациентов с полтергейстом, утверждает, что этот феномен возникает там, где имеет место скрытое накопление враждебности, которая никак не может быть ни актуализирована, ни преодолена.

В традиционной картине мира география характеризуется не чисто географическими координатами – она насыщена эмоциональным и религиозным смыслом, и географическое пространство вместе с тем представляет собой и религиозно-мифологическое пространство. «Сакральная география Русского Севера воплощалась в геометрическом образе вписанных друг в друга мировых кругов, расходящихся из одного центра. В центр ее помещают себя создатели космологической схемы – православные крестьяне Русского Севера. На периферии обитаемого мира живут инородцы и язычники – нехристи, не имеющие истинной веры. Еще дальше, на самом краю ойкумены, обитают существа, наделенные признаками нечеловеческой природы (карлики, одноногие, одноглазые, песьеголовые и т. п.)» (Н. Теребихин).

Присутствуя вместе со своими соплеменниками в священном центре космологической схемы, человек той эпохи удерживает усвоенную с детства конструкцию своей личности и одерживает верх над Тенью, скрывая ее в своем бессознательном и от себя, и от придирчивых взглядов окружающих его людей.

По мере удаления от центра контроль Персоны ослабевает. Оказавшись на краю земли, в области лиминальности, пустынник начинает подвергаться атакам со стороны собственной Тени. Нормальное функционирование Самости (центра личности, связанного с архетипом Целостности) невозможно без ассимиляции этого комплекса. Когда же давление бессознательных процессов становится избыточным, на помощь приходит архетип мудрого старца, который помогает удержать в единстве разрываемую противоречиями психику.

Через два года молитвенного усердия в пýстыни подвижник достигал состояния безмятежности, что может объясняться тем, что процесс интеграции Тени успешно завершен и их интерференция больше не препятствует связи с Самостью. Контакт с Самостью сопровождается переживанием божественного присутствия.

То есть перед тем как «воскреснуть», необходимо «спуститься в Ад». Такова логика пути к обретению целостности. Эта логика срабатывает и в шаманских практиках коренных народов Севера. В. Богораз отмечает: «Шаман, отправляясь в сверхъестественный мир, сперва непременно погружается под землю (с бубном или без бубна)».

Одиночество в безлюдной тундре могло вывести из равновесия личность чукотского оленевода. Персона, сформированная родоплеменным социумом, утрачивала контроль над Тенью, и та «всплывала» в сознании как злонамеренная внешняя сила, стремящаяся захватить и подчинить себе человека.

Злобные духи келет, по утверждению чукчей, вели себя по отношению к душе человека как охотник по отношению к добыче. Для того чтобы справиться с келет, нужно обладать силой шамана. Тип личности шамана – древняя, вероятно, самая первая и, может быть, не самая удачная форма манифестации Самости. Обретение шаманского дара неизбежно происходит после путешествия в нижний мир, где шаман не просто подвергается испытаниям, а уничтожается (расчленяется на части, варится в котле). После возвращения из нижнего мира и воскрешения он обретает силу, которая позволяет ему подчинять духов.

Любопытно, что в наши дни отношения коренного населения Арктики с тундрой складываются гораздо более удачным образом. Опрошенные мной чукотские оленеводы утверждают, что испытывают наслаждение от одиночного пребывания в тундре, и считают это естественным. Однако раньше такого не было.

Со временем переживание арктичности меняется и у русских и европейцев. Если в XIX веке арктичность вселяла тоску и ужас в сердца мужественных исследователей, то в ХХ веке мироощущение человека в Арктике меняется. В его переживаниях начинают преобладать утешение, радость, благоговение, ощущение первозданности и чистоты. При этом неизменным в разные времена остается ощущение предельности, странности (неописуемости), вечности (безвременья).

К примеру, в 1820 году Фердинанд Врангель описал в дневнике впечатления от мыса Шелагского: «Мрачные черные утесы, веками нагроможденные, никогда не растаивающие ледяные горы, необозримое, вечным льдом скованное море, все освещенное слабыми, скользящими лучами едва поднимавшегося над горизонтом полярного солнца, совершенное отсутствие всего живущего и ничем не прерываемая могильная тишина – представляли нам картину как будто мертвой природы, которой описать невозможно. Казалось, мы достигли пределов живого творения».

В 1914 году Валериан Альбанов, оказавшийся в Арктике в гораздо более отчаянном, чем Врангель, положении, пишет: «Эта земля какая-то сказочная, фантастическая, почти такая же далекая от действительности как картина. Ее странный, ненатуральный лунный цвет, правильная как по лекалу очерченная форма, совершенно не дают понятия о расстоянии, какое отделяет нас от земли».

Эпитет «лунный» Альбанов неоднократно применяет для описания арктического ландшафта в июне месяце: «Мертвая, какая-то торжественная тишина царила вокруг нас. Полнейший штиль и тепло. Ни одна птица не пролетела над нами и ни одного следа мы не видели на нашем пути. Положительно «лунный остров».

Примечательно, что арктическая тишина в дневниках Врангеля характеризуется как «могильная», в дневниках Альбанова – как «мертвая и какая-то торжественная», а в дневниках участников экспедиции «Арктика – территория открытий», осуществлявшейся в 2013 году в весьма экстремальных условиях на деревянных парусных суденышках типа «поморский коч», для описания тишины в районе того же мыса Шелагского используются эпитеты «космическая», «надмирная», «ангельская».

Современный писатель и философ Экхарт Толле пишет: «Когда ты теряешь соприкосновение с внутренней тишиной, ты теряешь соприкосновение с собой. Когда ты теряешь соприкосновение с собой, ты теряешь себя в этом мире. Твое самое сокровенное чувство себя, чувство – кто ты такой, неотделимо от тишины. Это то самое Я Есть, которое гораздо глубже имени и формы».

Если он прав, то отношение к тишине (как и неопределенности, пустоте) может отражать отношение человека к Самости.

Изменения в переживании арктичности сопряжены с процессами, которые происходят в обществе в последние столетия. Ранее изолированные культуры начинают активно взаимодействовать друг с другом. Получает распространение (в том числе и среди коренных народов) новая космологическая схема, что меняет представления о центре и периферии, а соответственно и отношения со всем пространством.

На коллективном уровне накапливается опыт, меняющий отношение к самоактуализации и манифестации Самости. В наиболее архаичной форме Самость предъявляла себя через так называемую ману-личность (шамана, колдуна), наделяя его чертами могущества. Нуминозные переживания, вызванные активизацией связи человека с собственной Самостью, были окрашены восхищением и ужасом. Дружелюбное отношение человека к собственной природе, которое воспитывает современная культура, уменьшает поляризацию личности. Степень конфронтации с собственной Тенью снижается.

Современному человеку легче освободиться как от лживой Персоны, так и от власти первобытных образов. Активизация связей с собственной Самостью все чаще сопровождается переживанием незримого присутствия благодатной исцеляющей силы, которая утешает, помогает освободиться от морока и прийти к более полному и честному восприятию себя. Отношение к актуализации Самости от эпохи к эпохе меняется. Неудивительно, что вместе с отношением к самоактуализации меняется отношение к тишине и к Арктике.

Самоактуализация становится доступной человеку, наделенному значительными когнитивными ресурсами. При снижении когнитивных способностей актуализация Самости вряд ли возможна. Развитие цивилизации сопровождается не только повышением IQ у ее представителей, но и развитием так называемого эмоционального интеллекта, который обеспечивает понимание собственных переживаний и чувств окружающих людей.

Со временем накапливается коллективный опыт освоения географического пространства планеты и ее арктической зоны. Этот опыт встраивается в глубинные слои психического целого человека и меняет его реакции на арктичность.

В 1880 году Артур Конан Дойл, приблизившись к Шпицбергену на борту судна, писал: «В четверг мы увидели черный и мрачный берег Шпицбергена, проглядывавший в просветы между волнами. Обозначилась полоса черных отвесных скал в несколько сот футов высотой: черных, как сажа, но исчерченных полосами снега. Ужасающее место. Хотели подойти и бросить якорь в Рингсбэй, но карта куда-то запропастилась».

Совсем другое отношение к Шпицбергену обнаруживается у путешественников 2015 года: «Нас встретили свинцовые тучи, пронизывающий ветер и моросящий дождь. И я влюбилась, влюбилась с первого взгляда, с первого вздоха в пики, возвышающиеся надо мной, в окутывающий ветер и манящие воды фьордов. Это край истинной свободы. Просторы, которые видит глаз, громадины гор, на фоне которых остро чувствуешь тщетность бытия. И этот неимоверно вкусный, звонкий ветер, далеко не бережно хлещущий по щекам, но вызывающий неописуемый восторг» (Е. Бушкова).

Все-таки человек меняется к лучшему.

Вадим Рябиков

Психолог, путешественник, музыкант. Заместитель руководителя центра «Морская арктическая комплексная экспедиция и морское наследие России» Института Наследия.

Фото автора

Опубликована в издании «Культура. Свежая газета», № 1 (80) и № 2 (90) за 2016 год