В выставочном зале «Экспо-Волга» был проведен бал, посвященный официальному закрытию Года литературы в Самарской области. Были официальные лица. Вручались благодарственные письма. Кружились нарядные пары в бальных танцах. Ведущие были загримированы под Пушкина, Гоголя и Ахматову, чьи профили, как известно, составили логотип Года.
Конечно, Год литературы, как и другие такие памятные сроки-отметины – вещь весьма условная. Но все-таки, признаемся, это был далеко не лишний повод обратиться к более или менее обстоятельному разговору о судьбах литературы, о проблемах чтения, об отдельных страницах истории отечественной словесности. Хочется надеяться, что многочисленные газетные материалы на эту тему, радиопередачи, интервью, телевизионные диалоги, киноэкранизации, возможно, кого-то побудили перечитать подзабытые тексты, взглянуть на известные книги из беспокойного и суетного сегодняшнего времени, а то и открыть для себя нового писателя. Было время поразмышлять и о меняющемся статусе художественной литературы в историческом времени.
Литература создает особое семантическое пространство. Настоящее произведение не является продуктом одноразового использования. Живя в веках, оно обрастает множащимися смыслами, утрачивает одни, приобретает другие. Контекст меняющейся реальности заставляет реципиента менять оптику восприятия, рассматривать текст через призму каких-то новых злободневных проблем. Поэтому, по большому счету, литературное произведение − это не только очевидная совокупность напечатанных слов, отображенных персонажей и событий, метафор и символов, но и совокупность реальных и потенциальных прочтений. Как по-разному читали Пушкина В. Белинский, Д. Писарев, А. Ахматова, В. Набоков, Л. Гроссман, А. Синявский!
Эпохи перемен (а рубеж XX – ХХI веков такими переменами был чреват) формируют стратегии целенаправленного перечитывания. Так возникает обновленная рецепция старой литературы. Текст погружается в живительный раствор новых интерпретаций, обнаруживая зерна смыслов, не выявленных ранее. Разумеется, на чтение текста влияют радикально меняющийся историко-культурный контекст, новые социально-психологические ситуации и ожидания. Порой наборы ключевых ситуаций в жизни удивительным образом повторяются, но подсвечиваются каким-то другим светом, приобретая неожиданно новую актуальность. Вспомним, скажем, такие повести и рассказы В. Пьецуха, как «Утро помещика», «Наш человек в футляре», «Крыжовник», «История города Глупова в новые и новейшие времена»! Тексты классиков обрели новую жизнь под пером современного писателя.
Есть, конечно, и парадокс, связанный с падением тяги к чтению. Минимум читательского интереса на фоне максимума предложения! Ведь, в самом деле, литература (взятая во всем своем доступном ныне объеме) может предложить удивительное богатство текстов старых и новых. Лет 30-40 назад о таком вожделенном максимуме можно было только мечтать.
Восприятие русской литературы в ХХ веке явилось подлинным «открытием Атлантиды», ибо целые пласты отечественной словесной культуры оказались жертвой разнообразных фигур умолчания, цензурных запретов, утонули в волнах недооцененности, небрежного забвения. Многие писатели сгинули в зловещих недрах ГУЛАГа. А потаенные тексты либо могли существовать в ограниченном пространстве «самиздата» и «тамиздата», либо так и оставались закрытой для читателей частью писательского архива.
В конце века ситуация, к счастью, поменялась, тексты стали возвращаться. И возник еще один, но уже вполне ожидаемый парадокс: все прежние академические построения истории литературы ХХ столетия оказались ненадежными ориентирами, поскольку не учитывали множество первоклассных произведений, созданных в разные десятилетия минувшего века. А ведь любая история, в том числе и история литературы, должна возводиться на максимально полной источниковой базе, брать во внимание всю совокупность историко-литературных фактов. Наше представление об отечественной литературе (как, впрочем, и о литературе зарубежной) стало стремительно расширяться, потребовало других методологических оснований для создания современной системы филологического знания.
Год литературы в Самарской области был полон событий. Среди них: единый урок литературы во всех школах региона, приуроченный к 155-летию со дня рождения А. П. Чехова; областной фестиваль «Цветаевский костер»; Пушкинские чтения; всероссийская акция по продвижению чтения «Библионочь 2015»; Всероссийский молодежный фестиваль имени М. Анищенко; пешие и виртуальные экскурсии по литературным местам; лектории; книжные выставки; литературные гостиные.
Следует отметить передвижную фотовыставку книжного натюрморта «Дорога НатюрЛИТа», которая побывала более чем в 10 городах России.
Значительные усилия были направлены на выявление и поддержку талантливой молодежи. Наибольший охват имели региональные этапы Всероссийской олимпиады школьников, Всероссийского конкурса сочинений, всероссийского конкурса чтецов «Живая классика», а также III Областной поэтический чемпионат, литературно-творческие конкурсы, посвященные 70-летию Победы: «Куйбышев – запасная столица», «Этих дней не смолкнет слава».
Сегодняшние дотошные читатели, истинные ценители (увы, их не так уж и много!), смогли не только прочитать горы «задержанных» и «возвращенных» литературных произведений, но и познакомиться с трудами зарубежных русистов, обогнавших в оценке творчества некоторых русских писателей (например, В. Набокова) отечественных специалистов. Мы смогли посмотреть на русскую литературу глазами европейского читателя, критика и литературоведа. А ведь творчество русских писателей изучают не только в интеллектуальном пространстве западного мира. Скажем, в далекой ЮАР есть специализированные кафедры, переводчики, издатели, для которых не только русская классика, но и современная литература далеко не пустой звук. Сложились традиции изучения русской литературы и в Китае, и в Индии, и в Японии.
И причины такого интереса к русской литературе вполне понятны. Это отнюдь не внутренняя филологическая проблема. Диалог культур крайне необходим при установлении политических контактов между государствами, при формировании устойчивых экономических связей, при прогнозировании развития туризма, культурного обмена, при создании международных образовательных проектов.
Любая литература заключает в себе в концентрированном виде национальный культурный код. Знание такого культурного кода – ключ к пониманию народа, его ментально-эмоциональной сферы, его бытового уклада жизни. Культурный код вбирает и архетипы мифологического сознания, и мозаику повседневных навыков и привычек, и символический капитал родной литературы, театра, живописи. Он, этот код, многомерен, он имеет смысловую глубину. Постижение такого национального культурного кода позволяет лишить межнациональные контакты нежелательной поверхностности, легковесного верхоглядства, убогого схематизма. А это ведь очень важно в современном мире, когда человеческое сознание порой находится в плену простеньких пропагандистских стереотипов.
Кстати, и сам этот код порой меняется, даже возникает своеобразный кризис национальной идентичности. Старые скрепы не всегда надежно держат, ведь меняется набор тех элементов, что составляют национальный культурный код. Этот код не есть неизменное, его нельзя сохранять путем простого мумифицирования. Нельзя идти вперед с головой, повернутой только назад. Культурный процесс – это работа с неким условным постоянно нагретым тиглем, в котором вывариваются новые сплавы.
В 1981 году литературовед Ф. Сурганов опубликовал монографию «Человек на земле», в которой проследил развитие деревенской темы в русской литературе от Льва Толстого и Ивана Тургенева до писателей-«деревенщиков» второй половины ХХ столетия. Сельская проблематика была одним из генеральных и продуктивных направлений в русской литературе, прошедшей пору своего становления в аграрной стране. Напомним: в 1890-е годы на 1000 человек приходилось более 770 крестьян.
ХХ век многое поменял в нашей жизни. И сегодня в русской словесности сменилась доминанта. Это уже преимущественно городская литература, тесно связанная с нарастающим процессом дальнейшей всеохватной урбанизации, с прессингом технологических открытий и изобретений, с принципиально новой информационной средой. Литература осваивает субкультуры городского населения, закрепляет в слове городской фольклор. Город становится самостоятельным персонажем русской литературы, являющим разные свои лики. Он выступает чутким барометром, способным предсказывать цивилизационные вызовы, сообщать о таящихся угрозах. Город рифмует культуры разных стран, он в большей степени, чем сельская провинция, открыт общечеловеческому, общепланетарному. Город, с его каскадами разнообразных звуков, бесконечными потоками автомобилей, с его пляшущей цветомузыкой назойливой рекламы, чрезвычайно динамичен. И это сказывается на ритмическом своеобразии современного искусства, на художественном языке.
Столь же стремительно меняются и формы бытования литературы. Сейчас художественный текст окружен плотным информационным полем, которое обусловлено медиапространством. Человек узнает о вышедшей книге из интернет-новостей, из блогосферы, из радиопередач и телевизионных шоу. Мозаика чужих мнений может опережать его собственное читательское представление и суждение о книге.
В современной литературе (особенно в поэзии) порой щедро расплескивается стихия самовыражения. В этом можно видеть вполне понятный вариант чаемого спасения пишущего человека от нежелательного пропагандистского диктата, от давления усредненной массовой беллетристики.
Есть понятие «нишевая культура». Ниша воспринимается литератором как пространство относительной свободы. Здесь нет директивного «социального заказа» и бесцеремонно торчащих пальцев манипуляторов от идеологии и власти. Возможно, в этом обнаруживается и человеческая боязнь генеральных моноидей, которые способны безоговорочно подчинить личность, сделать ее заложником чужой воли. Что ж, опыт ХХ столетия с его рецептами «арифметически безошибочного счастья» многому научил и от многого ныне предостерегает.
Счастье же современного читателя видится нам в том, что литература как словесное художество с его смысловыми тайнами и лабиринтами продолжает развиваться. И в век фантастических скоростей и вечного цейтнота пишутся не только малые и минимальные тексты, но очень толстые книги. У них есть свой читатель, но, возможно, они создаются еще и впрок – для того читателя, который появится лет через сорок-пятьдесят. Ведь литература живет совсем другими сроками, чем отдельный человек. У нее другие запасы прочности. Как-никак литературе порой открываются и окна в звездные дали Вечности.
Сергей Голубков
Доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы СамГУ.
Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета», № 21 (88) за 2015 год