Фестивали Маэстро Гергиева всегда неожиданны. Каждый в своем роде подарок, причем для самарской публики подарок более роскошный, чем мы бы смели рассчитывать. Помните, был в свое время «Музей подарков товарищу Сталину»? Сейчас, конечно, мало кто помнит, поколения сменились, да и я только со слов родителей знаю. А вот в Самаре, в памяти любителей музыки, собирается своего рода «Музей подарков Гергиева».
Окидываю мечтательным взглядом экспонаты этого виртуального музея. До них нам тянуться да тянуться. Не к нам опускается Маэстро с олимпийских высот, а нас до себя поднимает. Симфонии Малера… Где мы, а где Малер? То есть Малер – вон он, в партитурах, толстых, как томики Льва Толстого. Бери, листай, готовься услышать в прочтении Гергиева. Постигай внутренним слухом, сравнивай ютубовские варианты исполнения.
А вот на одной из самых высоких полок – новый, только что написанный скрипичный концерт Софьи Губайдулиной. Ангельски красивая Анне-Софи Муттер и играет его как ангел. Музыкальный Олимп! Выше в нашей стране нет ничего!
Годы не выветрили из памяти гергиевскую «Лолиту» Родиона Щедрина. Ну и так далее. Рог изобилия неиссякаем. Чем они блеснут на этот раз, на девятом фестивале?
На открытии фестиваля, против обыкновения, нас угощают не экзотическим новым блюдом, а блюдом, известнейшим, без преувеличения, каждому. И случается чудо: происходит открытие неизвестного в известном. Кстати, и в исполнительской манере Маэстро Гергиева с каждым его приездом к нам открываются новые глубины. Как в ограненном бриллианте: то одна, то другая грань вспыхивает волшебным огнем – то розовым, то фиолетовым, то алым. На этот раз вспыхнула мечтательным зеленым. Почему зеленым? Выбирать бы цвет для этой музыки – зелень помещичьего сада, юность, незрелость, свежесть… Потом оборачивается, как всякая весенняя зелень, жестким, сухим, мертвым…
С чего начинается «Евгений Онегин»? Все эти элегические красоты вступительного соль минора – это потом. Пока же – всего-навсего один звук. Пиццикато контрабасов. «Ре». Маленькая черная точка, из которой потом, как червячок из яблока, поползет вниз разъедающая душу, извилистая, полная тоски тема.
В школе нам говорили: «Секвенции Татьяны». Ну да, как бы не так, Татьяны. Отдай, Татьяна, не твое! Положи на место европейскую классику: безысходный плач Дидоны, тему любви из тетралогии Вагнера (а любовь-то в «Кольце нибелунга» гибельная, инцестуальная, кончающаяся смертью обоих любящих – Зигмунда и его сестры Зиглинды).
Но оставим пока Татьяну. Речь еще не о ней, не об отличной певице Екатерине Гончаровой, всю свою душу вложившей в трепетное прочтение партии Татьяны Лариной. Речь о Маэстро Валерии Гергиеве, о его дирижерской трактовке «ЕО» и о самой опере.
Зачем начинать статью о таком огромном, этапном для русской культуры явлении с какого-то одинокого ре? И почему после того, как четыре мариинских контрабасиста поставили этой единственной ноткой звуковую рамку оперы, в горле комок, из глаз слезы потекли? Робко оглядываюсь – что это, неужели я с возрастом такой сентиментальной становлюсь? И вижу в непосредственной близости от себя еще трех-четырех слушательниц, вытирающих слезы.
А это не просто одинокая, условно дающая начало опере нотка. И не просто нежная зелень русского сада, чувствительность русской провинциальной барышни, высокомерный снобизм хорошо образованного русского денди. Не совпали биографии, рассогласовались жизненные цели – все это частный случай, отдельные ромашки на том поле европейского романтизма, на котором произрастают и цветы гораздо более мрачные.
А вступив на тропу европейского романтизма, сказав «а», сейчас наши персонажи скажут и «б». Вот, пожалуйста: букет ассоциаций. Исходное ре сидит в той гулкой бездне, с которой начинается соната Листа. И в которую она, в своей последней нотке, и рухнет. Темное отрывистое стаккато. Сейчас из него, один за другим, полетят драконы романтического девятнадцатого века. Если угодно, романтического демонизма. Здесь и гетевский Мефистофель, и наш русский Демон, и вагнеровские фафнеры да фазольты, пожалуй, в том же мраке кроются.
***
Демонический мрак – та сфера образности, в которой дирижер Валерий Гергиев как дома. Кавказ, над ним Демон пролетает… Как величественный Караян, как суровый Мравинский, как трагический Фуртвенглер, Гергиев прикасается, пожалуй, к самым мрачным ущельям романтического искусства. Мрак европейского демонизма подсвечивается вспышками пламенного гергиевского темперамента. Но ведь это не для «Евгения Онегина»? Тут, вроде, тихая поместная жизнь, и кто ожидает, что на лоне идиллической природы героев подстерегают такие драмы?!
Оркестр аккомпанирует певцам бережно и нежно. Сольные оркестровые голоса и оркестровые группы разыгрывают свой спектакль: начинаясь у флейт, фраза передается гобоям, кларнетам, подхватывается струнными, и завершает «инструментальную беседу» уместным, вежливым замечанием контрабасовая группа. Сверху вниз. Все время сверху вниз. Такова логика оркестровки, таково движение мелодии. К тому же и каждая фаза в движении сюжета, в развитии отношений заканчивается у Чайковского трагически. И в знак обострения отношений человека с Роком вступают знаменитые петербургские тромбоны.
Вот так всю оперу и слушаешь, и это интереснее, чем то, что лежит на поверхности. Под вокальными партиями, в оркестровом мире, происходит пугающее или обнадеживающее перестроение каких-то силуэтов, теней. Тени шуршат, время от времени материализуются. Музыковеды твердят свое унылое словцо «симфонизация»…
Оперу театр привез в концертном исполнении. Но настолько живо, рельефно это концертное прочтение, что оперные мизансцены, характеры героев, их взаимоотношения без труда просматриваются. И оркестр – словно своего рода декорации, изменчивые, не заслоняющие персонажей, а подчеркивающие их состояние, раскрывающие душевную жизнь героев.
***
Кстати, какая она у них, их внутренняя жизнь? Удивительно изменчивая – у Татьяны. Словно тени любимых книжных героев, постоянные отзвуки прочитанного, реминисценции из европейских любовных романов. Характер ее выстроен по логике европейского музыкального романтизма: «тема-источник» зовутся в музыкознании такие темы. С верхней точки, с мелодической кульминации, они стекают вниз. Восторженность сбывающейся мечты, ложного «узнавания» быстро рассеивается. Проза жизни быстро развеивает легкий романтический дым…
Ленский Пушкиным «срисован», очевидно, с юного Вертера. Отголоски романа Гёте, отголоски той книжной поэтической премудрости, тех романтических клише, которыми переполнена незрелая душа, в музыке трансформируются в отголоски мрачной романтической лирики. Источники ее, надеюсь, общеизвестны: «Долина Обермана» из «Годов странствий» Листа. Юный максималист, наполеоновская поза, непомерные претензии. Европейский возвышенно-мрачный романтизм – кафтан не по росту, Ленский в нем утопает.
Облако заимствованной мечтательности не заслоняет острого взгляда Онегина. Холоден, ясен, резок. Деревенская поместная реальность не рождает в его душе обольстительных миражей. Проныры-крестьяне, простоватые девки, раздражающая проза добрососедских помещичьих отношений с их сплетнями, обжорством, примитивной болтовней – вся эта сама себя разоблачающая, суетливо шевелящаяся жизнь не для него. Не успеешь рот открыть, с барышней поговорить – как вваливается толпа крепостных с их «Уж как по мосту-мосточку»! Зачем оно тут? Внести нотку народного веселья, бесцеремонно разрушающего тет-а-тет Татьяны с Онегиным? Псевдовеселое, искусственное оживление напоминает бесовские скерцо симфоний Чайковского, зловещее мышиное войско «Щелкунчика». Ну и темп задал Маэстро Гергиев этому хоровому номеру! Хор Мариинки блеснул. С поразительной отчетливостью, с идеально четким произношением уложился в бешеный темп, предложенный дирижером.
Кстати, вслушаешься в хоры «ЕО» – они как бы выравнивают, упрощают вьющуюся вязь «темы Татьяны». Похожие мелодии, так же падающие с «вершины-источника», и в хоре гостей (на балу у Лариных), в этом в апофеозе житейской суетности. Здесь они разглаживаются до простой гаммы. Отвратительный тусклый свет (для него Чайковский употребляет соль мажор – судя по всему, эта тональность чем-то его раздражает. Своим тусклым свечением?), зимние восковые свечки. И катится с «вершины-источника» вниз, как на саночках: «Он фармазон, он пьет одно стаканом красное вино». Тут взбесишься! Да любой бы на месте Онегина не только Ленского – всю эту компанию дураков и сплетников перестрелял бы!
***
Очень характерны и выразительны персонажи второго плана. Очаровательная, милая Ольга – даже не помню, чтобы где-нибудь, в какой-нибудь постановке вторая сестричка была настолько обаятельна. Глупа, но мила. Петь ей особенно нечего: Чайковский, вероятно, не особенно симпатизировал этому персонажу. Но и в небольшой партии талантливая, яркая Юлия Маточкина рисует перед нами прелестное, жизнерадостное, хотя и недалекое существо. Кстати о «недалекости». При всей первозданной простоте Ольги, это единственный персонаж, не самообманывающийся и не примеряющий на себя европейских романтических грез!
Исключительно хороша гротесковая фигура мсье Трике. Его куплеты – просто спектакль в спектакле. Вот он, европейский реализм во всей красе, разложившийся в недружественной российской среде, дошедший уже до крайних степеней пошлости, комической нелепости, глупости. Так сказать, карикатура на Ленского. Не пристрелил бы Онегин будущего поэта – так бы и ему, дожив до старости, складывать слащавые мадригальчики девицам! У Андрея Попова, в его трехминутных куплетах, тоже складывается перед нами очень внятный образ – этакий маленький наполеончик, успевающий в каждой цезуре полюбоваться собой.
***
Чайковский постоянно «протягивает руку» своим европейским собратьям. Примерно то же можно расслышать и в интерпретации Чайковского Гергиевым.
Маэстро Валерий Гергиев – крупнейший специалист и в русской, и в западной музыке. И сам себе, конечно, отдает отчет в том, насколько Чайковский включен в мировой культурно-исторический процесс. И нам дает соприкоснуться с миром европейского романтизма, услышать в опере Чайковского отголоски и Вагнера, и Малера, и Листа… Конечно, русское искусство и само по себе – великая и самодостаточная ценность. Но услышанное через призму знаменитых европейских шедевров, оно приобретает еще большую глубину и значительность.
Государственный
ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции
академический Мариинский театр
П. Чайковский
Евгений Онегин
Лирические сцены на либретто К. Шиловского по роману в стихах А. Пушкина
Татьяна – лауреат международных и всероссийских конкурсов Екатерина Гончарова
Онегин – лауреат международных конкурсов, национальной театральной премии «Золотая Маска», лауреат высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит» Алексей Марков
Ленский – лауреат международных конкурсов Евгений Ахмедов
Ольга – лауреат международных и всероссийских конкурсов Юлия Маточкина
Ларина – заслуженная артистка России Светлана Волкова
Гремин – лауреат международного конкурса Юрий Воробьев
Няня – лауреат международных конкурсов Елена Витман
Трике – приглашенный солист Государственного академического Большого театра России, лауреат национальной театральной премии «Золотая Маска» Андрей Попов
Ротный, Зарецкий – лауреат международных конкурсов Юрий Власов
Хор и оркестр театра
Главный хормейстер – Андрей Петренко
Художественный руководитель и главный дирижер – Валерий Гергиев
Наталья ЭСКИНА
Музыковед, кандидат искусствознания, член Союза композиторов России.
Фото Александра ШАПУНОВА
Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 17 (105) за 2016 год