«Сталинками» называют здания в стиле неоклассицизма, какие Советский Союз начал строить в конце 30-х годов прошлого века. 4 ноября 1955 года вышло постановление ЦК КПСС и Совмина СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», и большой архитектурный стиль сменила функциональная типовая архитектура. Но отголоски эпохи советского монументального классицизма местами слышны были вплоть до 60-х.
Именно отголоски: послевоенные «сталинки», по-прежнему основательные и даже величавые, были, как того требовала новая генеральная линия в сфере зодчества, начисто лишены какого-либо декора. Ценители большого стиля называли их «ободранными сталинками». Но обитателям бараков, так называемого «частного сектора» и даже новеньких «хрущевок» и такие «сталинки» казались вполне себе дворцами. В одном из таких «дворцов» и получила жилье семья самарской журналистки Ирины Лукьяновой.
— Циолковского, 7. «Cталинка» против военного госпиталя. Такая, буквой «Г»: часть дома — по Циолковского, а часть — по Осипенко, и окна нашей квартиры, кроме кухонного, выходят на Осипенко. Дедушке эту квартиру дали в 57-м. Ни библиотеки, ни фонтана, ни высоток — ничего этого не было. Проспект Ленина и Осипенко застраивались уже на моих глазах.
Дед мой в войну был начальником санитарного поезда. Потом главным венерологом 4-го Украинского фронта. В Куйбышев его перевели в 48-м. В конце 40-х — начале 50-х он был главным венерологом Приволжского военного округа, а в госпитальной поликлинике работал до 71-го года. До самой смерти практически.
***
Чудо, что в Самару он приехал не один, а с семьей…
41-й год. Дедушка с бабушкой, моей мамой, моей тетей и моей прабабушкой, бабушкиной мамой, живут в Вильнюсе. Два года как Литва присоединена Советским Союзом, и Вильнюс — место службы деда. 23 июня в город вступают немцы, а за день до этого семьи военнослужащих грузят в эшелоны и отправляют как будто бы в эвакуацию, но на самом деле… навстречу фашистским войскам.
Неизвестно, были ли это ошибка или умысел, но поезд тут же разбомбили, а тех, кто не погиб, собрали в гетто. В том числе мою прабабушку 56-ти лет, мою 34-летнюю бабушку, 3-летнюю маму и 12-летнюю тетю. Бабушку угнали на работы на границу Германии и Франции, а прабабушку с девочками — в Алитус, в концлагерь. И они были там два года.
И там было все. И кровушку из деток откачивали. И там они должны были сгинуть, но немцы разрешали фермерам брать из концлагерей батраков. Пришел литовский фермер брать батраков и взял: мою прабабушку, мою тетю и мою маму. Привел домой, жена фермера увидела этих его «батраков» и сказала все, что она о нем думает, но на новых не поменяешь. Так мои родные выжили. Работали у фермера до освобождения Литвы.
Затем началась история с лицами, находившимися в плену и на оккупированных территориях. Детей и прабабку не сильно трясли, а бабушка-то вернулась только в 46-м через фильтрационные лагеря. И ничего не рассказывала. Никогда. Просто молчала. Единственное, что я знаю, — это история иконки, которую она хранила и которую теперь храню я. «Матка Боска» со стершимся ликом в серебряной оправе: когда бабушку вместе с другими женщинами гнали этапом в Германию, эту иконку ей на шею надела полячка со словами: «Пани, она вас сохранит». Полячку эту потом на глазах у бабушки расстреляли: она не могла идти.
Ну а дед встретил победу в Чехословакии, и ему таки удалось всех найти: жену, детей, тещу. Всех. И тут, конечно, здорово помогли родственники. Детей, пока дед был в Чехословакии, разобрали по своим семьям его братья и сестры. Моя тетя Аля жила в Москве у своей тети. Мама жила в Кишиневе у дедушкиного брата. Прабабушка — в Воронеже, в семье младшего сына. Дед их собрал. Сначала собрал в Кутаиси, где служил сразу после войны, а потом привез в Куйбышев.
***
10 лет они жили на территории госпиталя, деля барак с семьей еще одного врача, потом переехали в «сталинку». Ее только-только построили, и там было много семей госпитальных врачей и вообще медиков. Если кто-то в доме заболевал, медицинская часть жильцов нашего дома устраивали многолюдные консилиумы.
Довольно много в доме было и сотрудников строительного треста. Инженеров большей частью. В соседнем подъезде жили семья известных самарских музыкантов Кац и потрясающая татарская семья, такая классическая, многодетная, правоверная. И когда у них случались похороны, мы, дети, тайком и вот с такими глазами наблюдали весь этот удивительный для нас обряд. Обернутое тканью тело мужчины, только мужчины, быстро-быстро проносят по кругу. Во дворе перед домом палисадничек, вот они его обегали…
Жил в нашем доме, и сейчас, слава богу, живет, последний директор ЗИМа Курбатов. Курбатов живет на 3 или 4 этаже, а наша квартира на втором. И сначала это, между прочим, была коммуналка. Дед , он был в этом смысле такой… Он был фронтовик, он был орденоносец, но никогда ничего не просил. Никогда. У него даже мысли не возникало, что он имеет право на какие-то привилегии. Поэтому мы жили с соседкой.
***
Там у нас — трешка, в этом доме. И две комнаты занимала наша, немаленькая, мягко говоря, семья, а в третьей жила тетя Фира. Эсфирь … Не помню отчества…Самуиловна, кажется. Интеллигентная женщина, но и в нашей коммуналке были, эти знаменитые разборки. А как ты думаешь- две хозяйки на кухне! Тем более одна — моя бабушка. Человек с достаточно жестким характером, к тому же пережившая черти что. Ну и потом аккуратистка страшная. Для нее принципиально было, чтобы все, все без исключения вещи лежали на своих местах. Она была такая домоправительница, и споры, вспыхивали довольно часто.
Кухня у нас большая — в сталинках же не бывает маленьких кухонь. И коридор большой, и ванная большая, с окном, и большая, тоже с окном, кладовка. Но надо было договориться об уборке мест общего пользования. Надо было разбить на две семьи кладовку; надо было определиться с местом для кухонных столов — нашего и тети Фиры; наконец, плиту поделить: «две конфорки — твои, две-мои». Для бабушки все это было крайне важно, особенно то, что касалось кухни, потому что из кухни бабушка не выходила.
Большая семья, а бабушка всегда готовила полноценные завтраки, обеды и ужины. Причем каждый день свежие. Ничего на второй день! Ну, и холодильники, были, прямо скажем, не у всех. У нас был. Величественный такой холодильник «Москва». Но зимой хранили все, что могло быстро испортиться, и за окошком. В авосичках. Балкона у нас нет, зато широкие такие карнизы. И летом на них стояли цветы, а зимой лежали продукты. Готовила, кстати сказать, моя бабушка прекрасно. А какая у нее была выпечка! Улетало все и мгновенно. И я чего -то не помню, чтобы кто-то считал калории. Ну как-то не загонялся тогда народ по похуданию. А какие бабушка в праздники столы накрывала! Проблемой было мытье посуды.
В наших домах не было и довольно долго центрального отопления. Отопление было автономным — в каждом доме своя котельная. И никакой централизованной подачи горячей воды. Газовые колонки! И только в ванной. Поэтому посуду после праздничных застолий мыли в тазах, в трех водах, используя в качестве моющего средства сухую горчицу или пищевую соду. А воду для всей этой операции грели на плите в большущей такой кастрюле. Короче, на кухне бабушка проводила большую часть своего времени. И это, конечно, то еще испытание — коммунальная кухня. Тем более, что существовала эта наша коммуналка долго. Только когда мои родители получили однушку, нам удалось путем сложноcочиненного обмена расстаться с тетей Фирой, в комнате которой я, к слову, так любила играть.
Тетя Фира уехала. Уехала в однокомнатную квартиру, а мы с родителями, бабушкой, дедушкой и моей родной тетей разместились в 3-х комнатах. И по тем временам это было роскошно. Ну и двор у нас был совершенно роскошный.
***
И двор у нас был совершенно роскошный. Со стороны Ново-Садовой его ограничивали общаги строительного института примерно одного с нашим домом года постройки. За общагами — пустыри, а в районе Первомайской — бараки. И к нам, «буржуинам», жившим в каменном доме, периодически наведывались выяснять отношения «пролетарии» из бараков.
Все остальное пространство вокруг дома занимал частный сектор. Тут Никольский мужской монастырь был, и поселочек на холме у Волги называли Новым Афоном. Вся территория вокруг КИНАПа была в маленьких домишках. Это было тревожное место, периодически мужики с топорами друг за другом бегали: народ горячий.
И к Волге в ту пору не так-то просто было и выйти. Мимо госпиталя к Волге шла длинная деревянная лестница. Детей, конечно же, одних на Волгу не пускали, но можно было сбежать. И я сбегала, хотя считалась правильной девочкой. Все правильные дети нашего двора делали это.
И все крыши нашего дома мы облазили, и не было гаража, с которого мы бы не прыгали в снег. И, естественно, удирали на Волгу. Ума хватало не кататься на льдинах, но пойти купаться, когда в Волге градусов тринадцать, это запросто.
Двор наш имел ворота, и на ночь они запирались, за чем внимательно следил дворник. И поэтому ночью во дворе — ни души. Зато днем… Новый дом, и относительно молодые люди в нем поселились, и большей частью с детьми. И играли мы всей этой толпой. Играли запоем. В клёк. Выставлялась консервная банка, отмерялось определенное расстояние, и такой длинной палкой надо было эту консервную банку сбить. Могли неделю в клёк играть. До одури.
Потом начинались кондалы: «Кондалы! — Скованы! — Раскуйте! — Кого? — Друга моего!» А ножички? По весне. Или после дождя. Земля влажная, и ножичек так мягко входит в землю… Ну и, конечно, казаки-разбойники…
***
В нашем доме был детский сад, а во дворе игровой городок, где детсадовские гуляли.
Я смотрела на детсадовцев с завистью. Смотрела-смотрела, а потом заявила родителям, что я у них лишенный детства ребенок, потому что не могу ходить в детский сад. И в этот наш детский сад я и пошла, но очень быстро поняла, насколько была не права, считая себя несчастным ребенком. Там же спать надо было после обеда — в игровой комнате на маленьких раскладушечках. Раскладушечки мне очень даже нравились, но я терпеть не могла спать днем. Ну и как-то на прогулке я сказала воспитательнице: «А знаете что? А я, наверное, пойду домой». На этом мое детсадовское детство закончилось и опять началось дворовое.
Дети любят создавать всякие тайные организации. И у нас было общество защиты собаки Динки. Каждый двор имел тогда свою собаку. И, как правило, Динку. Книжка же была замечательная «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви». Фильм по ней сняли, тоже чудесный. И это было очень популярное среди собак имя. Но только не Динго — Динка! Удобней же выговаривать. А всегда ездили собаколовы. Ненавидели мы их страшно! У них была машина, фургон такой, и, когда проносился слух, что они едут, мы Динку прятали. В нашем доме магазины были — хлебный, мебельный, а там же коробки картонные, и мы сделали из этих коробок Динке конуру за гаражами и вот там ее прятали. Кормили всем двором. Кормили, естественно, всем двором. Кости приносили. Кстати, были в этом смысле, видимо, не очень пуганные. Я просто помню, как один раз Динка меня цапнула. Ну как цапнула? Я сама виновата — дура была. Динка грызла кость, а я к ней полезла, ну и она меня куснула. Не то чтобы сильно больно, и для Динки обошлось без последствий, но уколы, те самые, в живот, мне делали. Не сорок, как нас пугали, значительно меньше, но в самом деле больно.
Что касается сексуального воспитания, которое в советское время было тоже, как правило, дворовым, то никаких скабрезных картинок и надписей я не помню. Но в бутылочку-то играли. А когда поменьше были — в бумажных кукол. Рисовали кукол в купальниках, вырезали. Потом рисовали им платья с выступами на плечах, с помощью которых крепили эти платья к куколкам. А глазочки и бусинки у нас и мальчишки собирали. Это же была такая ценность, глазочки и бусинки! И я была такая гадость, что ради этих глазочков и бусинок раскорежила прекрасную чешскую бижутерию… Ну и, конечно, мы ходили в киношки. И тоже всей толпой.
***
В какие киношки мы ходили? А в разные. Там где сейчас КИНАП , там был маленький такой кинозальчик, вот мы туда ходили. Ходили в «Волну». «Первомайский» подальше был, и в «Первомайский» мы ходили, когда стали постарше. А так еще в старый клуб 4 ГПЗ. А там же вдобавок каток. Самый большой из близких. Но уже начинались разборочки. «Что это вы ходите на наш каток! — говорили дети, которые жили вокруг катка. К нашему счастью, заливали каток и возле 16-й школы, и совсем мелкими мы ходили туда. Я и училась в 16-й. Хорошая школа, а для меня вообще историческая — ее окончили моя мама и моя тетя. И обе стали учительницами. Папа у меня военный, а мама и тетя математички. Так что 16-я, без вариантов, но еще и потому, что рядом, и бабушка могла провожать меня взглядом. Ну когда я через Осипенко иду. Тогда, впрочем, Осипенко была совсем неопасная. Машин настолько мало, что мы, совсем еще малышня, на великах по Сипе катались. Да как катались! Без рук под горочку…. «Школьник» — первый и единственный мой велик. Гоняла на нем, пока из него совсем уж не выросла. Класса до пятого, наверное. А какая учительница у меня была в начальной школе! Жанна Викторовна Кузнецова. Армянка и с какой — то совершенно другой, как я сейчас понимаю, культурой отношения к детям. Она была с нами строга. Но при этом всех очень любила. Вот это прям чувствовалось. В нашем классе училась ее младшая дочь — никаких преимуществ. Ни у кого из нас не было никаких преимуществ. Мы все были равны для нее. И был в этой школе еще один потрясающий человек! В 16-й много было хороших учителей, но Наталья Борисовна Ципель — это нечто совершенно особенное. Учитель литературы, в нашем классе она литературы не вела. Но у нее была детская литературная студия «Алые паруса», и все любители изящной словесности там тусовались. И я в том числе.
В чем мы в школу ходили? Только в форме. А потому что директриса у нас была суровая. Клара Зосимовна. Мы ее боялись. И тем не менее устроили однажды демарш.
У нас был английский, а был день рождения Ленина. А день рождения Ленина у нас когда? 22 апреля. А погода-то шепчет. А английский из уроков последний. Ну и что сделала вся наша английская группа? Правильно — слиняла с урока! Слиняли с урока, слонялись по набережной …В кабинете Клары Зосимовны стояли все! На другой день в кабинете Клары Зосимовны мы стояли все, и нам всем объясняли про то, кто мы есть. «В день рождения Ленина, который завещал учиться, учиться и учиться, пойти на то, чтобы сбежать с урока! Мелкие, ничтожные люди!»
***
Демарш, который мы устроили, по тем временам был, конечно, жуткий. Хотя устроили мы его исключительно по причине своего детского недомыслия. Но в нашей школе, несмотря на всю суровость директора, были и свои принципиальные бунтари. Это были мальчики. Они были старше нас. И бунт их заключался в том, что они ходили с длинными, до плеч, волосами. И никто, включая директора, не мог заставить их подстричься. И именно на этих бунтарях и лежало, как ты понимаешь, музыкальное сопровождение школьных вечеров. Они все играли в школьном вокально -инструментальном ансамбле. И в их программе были не только отечественные шлягеры тех лет «Там где клен шумит» и «Наташка», но и вполне себе битловские вещи. И, думаю, эти парни рискнули бы и в джинсах прийти и на занятия, если бы джинсы были доступны. За 250 рублей фарцовщики продавали. Две, а для кого и три зарплаты. Мало кто мог себе такое позволить. У меня первые джинсы появились, когда я уже училась на филфаке в универе. И лишь, кстати говоря, тогда, став студенткой, по- настоящему осознала, что Куйбышев — это не только наша сталинка и ее окрестности. Хотя прожила в этой нашей сталинке почти всю свою жизнь.
***
Пять лет назад переехала, но на Циолковского бываю часто: там сын мой живет и моя тетя. И странная вещь: в последнее время, подходя к дому, все чаще вспоминаю, что в его подвале, кроме котельной, было еще и бомбоубежище. Вход шел как раз через наш подъезд. Сейчас бомбоубежище залито водой с нечистотами, а дом, в котором оно находится, ждет своего первого капремонта. То ли в 2018-м, то ли после второго пришествия.
Иногда, правда, кто-нибудь вспоминает, что в доме нашем живут заслуженные люди. Тогда могут во дворе кое-где новый асфальт положить. Или подъезд подкрасить. Или еще какой-нибудь подвиг совершить.