Евгений Дробышев второй раз обращается к драматургии Чехова. Почти десять лет назад он поставил «Чайку», которая и по сей день в афише театра. Так что путь к одной из самых трудных и загадочных пьес ХХ века был долгим. Получившийся в итоге спектакль – честная и искренняя попытка прочесть чеховский текст и разгадать чеховские загадки.
Атмосфера в спектакле создается, прежде всего, сценографией и музыкой. На сцене симметрично установлены большие рамы, украшенные ветками цветущей вишни и маленькими рамочками с фотографиями. Это, конечно, должны бы быть окна. Но они немножко ненастоящие. Они не размыкают, а, напротив, еще больше замыкают небольшое пространство комнаты. Сбоку, торцом к зрителям, огромная рама с зеркалом, к которому как магнитом тянет практически всех персонажей: они то разглядывают себя в нем, прихорашиваясь и поправляя одежду, то пытаются что-то изобразить, словно бы «репетируя» свою мечту, свои намерения, которым не суждено сбыться.
Любопытно, что второе (чеховское второе) действие, которое должно происходить «на природе», не дает героям даже иллюзии открытого пространства. Сцена перекрывается двумя полотнищами на веревке, между ними сушатся дамские панталоны. Это в лучшем случае задний двор. А по сути – все та же комната, которая «понарошку» превратилась в то «поле», возле которого, согласно ремарке, постепенно собираются все персонажи и где услышат они зловещий звук лопнувшей струны.
Реальное пространство реальной жизни входит в спектакль с помощью видео: мелькающие под звук вагонных колес пейзажи – в начале, люди посреди заснеженного поля, машущие вслед невидимому, безнадежно ушедшему поезду, – в конце. Но реальность экрана – тоже мнимая. Все эти «мнимости» живут в сознании даже не персонажей – в нашем сознании людей XXI века, перевидавших уже множество «Вишневых садов»: и мотив детскости (детские голоса – воспоминания Раневской и Гаева, мячики – память об утонувшем Грише), и подчеркнутая разностильность и «разновременность» музыкальных тем, неожиданным образом сталкивающихся в спектакле (Олег Каравайчук, Эдуард Артемьев, Алексей Рыбников, Rene Aubry)…
Спектакль словно бы воспроизводит сложившееся за целый век театральное представление о том, что такое «чеховская атмосфера».
Постановщик вполне добросовестно стремится определиться с жанром «Вишневого сада». Как только не интерпретировалось чеховское определение «комедия». В пьесе, при всем драматизме сюжета, есть персонажи, откровенно комедийные. Но даже они отнюдь не однозначны в своей комедийной сущности. Колоритен и неожиданно симпатичен Симеонов-Пищик (Михаил Акаемов), трогательно смешон Епиходов (Олег Сергеев).
Однако театр порой принимает авторское указание как руководство к действию. А главное – трактует комедийное и смешное уж слишком современно. Оттого вдруг милые юные Дуняша (Екатерина Репина) и Яша (Роман Лексин) вместо невинного словесного флирта начинают заниматься любовью прямо на глазах у публики. Сцена поставлена и сыграна очень условно, напоминает клоунскую репризу и действительно смешна, но… она из другого спектакля. В остальном же молодые актеры сыграли своих героев точно и убедительно.
Подробно и с полным уважением к автору и к авторитету предшественников режиссер и актеры работают с подтекстом. Точнее, с нашим представлением о подтексте, который непременно должен быть в пьесах Чехова. Каждая часть спектакля (четыре чеховских акта) имеет свое наименование: «Встреча», «Прогулка», «Катастрофа», «Прощание». Звуковым фоном и своеобразным связующим звеном этих как будто бы отдельных эпизодов становится стук вагонных колес, которому есть и бытовое объяснение – железная дорога рядом, и символическое – все герои здесь ненадолго, как на вокзале. И, как на вокзале, все время суета, сутолока, разноголосица и никто не слушает и не слышит другого.
Из этого «коммуникативного диссонанса» вырастают и конфликт спектакля, и характеры персонажей. Мизансцены выстроены таким образом, что каждый говорящий словно бы отделяется от остальных и говорит сам с собой, в то время как остальные о чем-то оживленно болтают на заднем плане. А между тем каждый стремится выговориться, выразить себя. И мучительно не может это сделать. Говорят все много, но всем как будто не хватает слов.
Мы наблюдаем это с самой первой сцены, с того момента, когда Лопахин понимает, что проспал и не успел встретить поезд. Олег Рубцов с начала и до конца играет человека нервного и отчаянно неуверенного в себе. И что бы он ни говорил, слова не могут выразить того, что он чувствует. Не только в решающей сцене возвращения с торгов, но на всем протяжении действия он внутренне напряжен, никак не может выбрать – в Раневскую или в Варю он влюблен, жениться ему или нет, хочет он быть хозяином вишневого сада или его погубителем, новым помещиком или мстителем за крепостное состояние своих предков. И веришь Пете, который, расчувствовавшись на прощание, говорит, что у него тонкая и нежная душа.
Сам Петя Трофимов – самый многоречивый и пафосный из всех, «человек будущего» согласно школьной классификации, – тоже нервен, не уверен в себе. Он «постарел и подурнел», по словам Раневской, но Сергей Булатов играет очень юного человека, который старательно самоутверждается и который к тому же отчаянно влюблен. И становится понятно, почему он так нелепо, по-мальчишески дразнит Варю, почему так петушится перед Раневской. Правда, в финале, покидая этот обреченный дом, он вдруг резко и как-то не совсем логично взрослеет.
Впрочем, как и Аня (Вероника Агеева). Сначала это очаровательная семнадцатилетняя барышня, в которой «играют гормоны» и которая беззаветно готова отдаться первой своей любви. А в финале появляется каким-то «синим чулком», нервно, но деловито наблюдает за подготовкой к отъезду. Словно бы замещает совсем растерявшуюся Варю (Елена Остапенко), которая все свои нервы уже израсходовала. Последняя надежда ее была на объяснение с Лопахиным. Спотыкаясь на непривычных каблуках, пытаясь выглядеть интересной дамой, она натыкается на огромный чемодан, который так и остался между ними непреодолимым препятствием.
Интересен дуэт Раневской и Гаева. Владимир Лоркин играет человека застенчивого, наивного, с детски непорочной душой. Монологи его звучат не гладко и напыщенно, а с некоторой робостью и как-то даже косноязычно. Он не банальный пустослов, как принято его трактовать, а напуганный ребенок, изо всех сил пытающийся скрыть свой страх.
Наталья Носова, несомненно, наделила свою героиню какими-то чертами Аркадиной. Ее Раневская все время чуть-чуть играет на публику, все время помнит о своих «зрителях». Она остро ощущает, как уходит ее женский век, как мало ей осталось. Потому так мучительно чувствует утрату дома и сада: «Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!..» Раневская не собственность теряет, не пристанище, не отчий дом. Ее жизнь неотвратимо уходит.
Единственный, кто не нервничает и от сцены к сцене становится все спокойнее и увереннее – Фирс (Геннадий Муштаков). На протяжении всего спектакля он – своеобразный резонер. В финале же и вовсе превращается в некий символ вечности: именно Фирс держит в руках – и руки эти намеренно видны – монитор, на котором прощально машут нам руками все герои, уехавшие в никуда. Фирс же остается. Но не умирает. Он бессмертен. Может быть, потому и спокоен?
Театр «Самарская площадь»
Антон Чехов
Вишневый сад
Комедия
Постановка – Евгений Дробышев
Сценография – Денис Токарев (Ижевск)
Костюмы – Елена Трошенкова
Премьера – 1 июня 2016 года
Татьяна Журчева
Литературовед, театральный критик. Кандидат филологических наук, доцент Самарского университета, член СТД РФ.
Фото Владимира Сухова
Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 11 (99) за 2016 год