Все понятия в нашей культуре начинают обитать как обзываловки – дразнилки в лучшем случае. Только-только явление становится знаком, как на него навешивается ярлык и с ним начинается «соборная» война.
Я – в тренде. В Ночь музеев почувствовали хипстерскую поступь на своей территории, и уже тут как тут: «Виктор Викторович, можно я напишу статью про хипстеров?» Вот ведь, тоже знак: рожденная в СССР! Дайте мне шашку, дайте мне коня, поскачу и порублю врага: «любо, братцы, любо, любо, братцы, жить».
«Враг» явился ко мне мягкой и равнодушной поступью в кедах converse, задумчивый и to be hip (в теме), в скинни, в майке, в вязаном кардигане, в очках и нагруженный артхаусным кино и современным искусством, а потому – парящий над.
Парящий над – это когда человек проходит в дверь, не замечая очереди. Это как когда легитимные автомобилисты города стоят послушно в очереди, а кто-то объезжает их по обочине или пристраивается и втыкается в поворот со второго ряда. Хамство, оно ведь может быть на BMW с тремя шестерками, а может быть и в кедах.
Хамство – это когда не замечаешь людей. Когда идешь напролом, потому что тебе так нравится. Идешь и утверждаешь свою культуру в городе. Как правило, маргинальную – вне зависимости от того, в кедах она или на BMW. И образование в этом случае играет не самую важную роль.
Как в трилогии Гарина-Михайловского мать Тёмы Карташова объясняла сыну: «Нет, ты умышленно себя обманываешь: твои представления о чести тоньше, чем у Еремея. Для него недоступно то, что понятно тебе. – Потому что я образованнее. – Потому что ты воспитаннее… Образование одно, а воспитание другое».
В этом диалоге заключен не только главный предмет спора между аристократами и демократами XIX века (блестяще описанный в монографии Ирины Паперно «Семиотика поведения: Николай Чернышевский – человек эпохи реализма»), но и сегодняшнее противостояние между людьми, воспитанными в культуре, и (условно) «хипстерами» – бродягами, пришедшими и возвестившими самоуверенно: «Я – как Блок».
Я не берусь судить, но смею предположить, что повседневность прочитывает «хипстера» в толпе с точки зрения пустячных деталей внешнего вида, имплицитных характерных знаков приобщения, о которых писал Ролан Барт в статье «Дендизм» применительно к другой эпохе и другому явлению: очки, борода, кеды, джинсы, майка, кардиган, тоннели, дискурс, походка, круг интересов, среда кафешного обитания и т. д. А сами «хипстеры» настаивают на прочтении своей идентичности по аналогии с «нигилистами» XIX века:
«Каков же был нигилист в повседневной жизни? По определению одного из современников, личность нового типа строилась на «трех ипостасях» идеала, провозглашенного романом «Что делать?», – «свобода мысли», «развитая подруга жизни» и «разумный труд». Новый человек был рационалистом и позитивистом, исповедовавшим безграничную веру в науку: по выразительной формуле Писарева, «спасение и обновление русского народа» лежало в «распластанной лягушке».
В сфере чувств и отношений с женщиной новый человек руководствовался задачей способствовать «свободе сердца» и «реабилитации плоти», а также праву женщины на образование и профессиональную деятельность как свидетельствам подлинного равноправия (в этом смысле Базаров был не вполне новым человеком).
Наконец, новый человек был человеком действия, работником в мастерской мира. При этом литература (и прежде всего роман «Что делать?») снабдила нигилизм не только этими общими заповедями, но и конкретной программой бытового поведения. По словам А. М. Скабичевского, «социализм делался таким образом обязательным в повседневной будничной жизни, не исключая пищи, одежды, жилищ и пр.».
Замечательное (неодобрительное) описание женщины-нигилистки появилось в газете «Весть» в 1864 году: большинство нигилисток лишены женской грации и не имеют нужды намеренно культивировать дурные манеры, они безвкусно и грязно одеты, редко моют руки и никогда не чистят ногти, часто носят очки, стригут (а иногда и бреют) волосы… Они читают почти исключительно Фейербаха и Бюхнера, презирают искусство, обращаются к молодым людям на «ты», не стесняются в выражениях, живут самостоятельно или в фаланстерах и говорят более всего об эксплуатации труда, абсурдности институции семьи и брака, и об анатомии.
Неотесанность, отсутствие благовоспитанности, которые были характерны для многих разночинцев, не обучавшихся хорошим манерам, намеренно культивировались и теми, кто был неловок от природы, и теми, кто владел навыками светского поведения. Грубость, небрежность в одежде и даже неопрятность стали значимыми, идеологически весомыми признаками, которые отделяли нигилистов как от членов противоположного лагеря (традиционалистов и реакционеров), так и от обычных людей»…
Одним мальчикам и девочкам повезло родиться в семьях, пронизанных культурой. Где звучал рояль, где обсуждались новые произведения, напечатанные в «Иностранке», где с дореволюционных времен хранились альбомы живописи. А другие мальчики и девочки пришли из другой социальности, незнакомой с je ne sais quoi. Для общества рабочих и крестьян, кстати, более распространенной. В лексиконе их нет слова aimable (любезный), а в поведении того, что это слово выражает.
Как пишет в исследовании о системе дворянского воспитания О. Муравьева: «Честерфильду, наверное, не могло присниться и в страшном сне, чтоб эти угрюмые и самоуверенные люди получили возможность силой навязывать всем свои взгляды. Не так уж удивительно, что преуспели они именно в России, где культурная элита не имела ни достаточно прочного положения в государстве, ни реального влияния на народ».
Возвращаясь же к монографии И. Паперно: «Писатели-дворяне, сотрудничавшие с «Современником», называли Чернышевского «клоповоняющий господин». Авдотья Панаева, жена одного из редакторов «Современника», Ивана Панаева, сама активно печатавшаяся в журнале, вспоминала, что Тургенев, Павел Анненков и даже Василий Боткин, сын богатого купца, торговавшего чаем, и близкий друг Белинского, скептически относились к тому, что они называли вторжением семинаристов в журнал.
Афанасий Фет, отнюдь не сочувствовавший проникновению плебеев в русскую культурную элиту, точно сформулировал суть конфликта: «Понятно, что туда, где люди этой среды, чувствуя свою силу, появлялись как домой, они вносили свои приемы общежития. Я говорю здесь не о родословных, а о той благовоспитанности, на которую указывает французское выражение enfant de bonne maison, рядом с его противоположностью».
Но оппозиция «аристократ – нигилист» русской культуры XIX века не аутентична оппозиции «хипстер – ? (я не сформулировала, кто, не нашла четкого социокультурного понятия)» начала XXI века. Для нигилистов и их культурных кодов подходила в качестве эпиграфа реплика из «Анны Карениной»: «Не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом».
Наши современные городские «хипстеры» великолепно управляются с палочками в японских забегаловках и знают массу общемировых словечек/определений/понятий/знаков, что в ресторанном меню, что, к примеру, в сексе (для необразованных дурочек могут скинуть ссылку из Википедии).
У нас на истфаке университета за 20 лет моей преподавательской деятельности я наблюдала за самыми разными студентами. Были такие вот прям обаяшки, творческие, милые, но не умеющие идти по головам. Они сейчас работают в музеях, в архивах. Очень хорошие профессионалы. Придумщики и умнички. Но не «хипстеры». Поэтому их инициатива не слышна, они не могут себя утвердить, защитить, продвинуть.
А были такие, которые приходят легкой поступью в кедах, мило улыбаются и говорят: «Это мое – мне это нравится!» И просто осуществляют захват территории на основании главного достоинства: наступательной активности.
Время сейчас такое – ориентированное на успех и резюме. Самопрезентация, самопродвижение, самовыдвижение. Легкой поступью в кедах по головам. Пиарщик – как повседневный текст поведения. И даже образование, которое было недостаточным для Чернышевского и его круга «семинаристов», тоже роли не играет. Как говорится в учебнике по имиджелогии: «У Вас есть только 3 минуты, чтобы произвести впечатление!» Так и получается: «Борода, джинсы и между прочитанными стихами Блока такое уже легендарно-хипстерское: ТЧК».
P.S. Я, наверное, «обзываюсь», и мне, наверное, стыдно.
Зоя Кобозева
Доктор исторических наук, доцент Самарского университета.
Рисунок Анны Эгиды
Опубликовано в издании «Свежая газета. Культура», № 11 (99) за 2016 год