И снова о войне

Все говорят, что 9 мая 1945 года окончилась Великая Отечественная война. Этот день называется День Победы. Ничего подобного. Война не окончилась. Горько об этом писать. Праздник этот со слезами на глазах, и Великая Отечественная война не закончилась. И это не я один знаю, это знают десятки, сотни тысяч людей. Когда оканчивается война? Когда похоронен каждый погибший на войне. На любой. Даже на такой страшной, кровавой войне, как Великая Отечественная. Но у нас этого не произошло. Не хватило 70 лет со дня окончания этой войны. Чтобы всех похоронить.

Я – ребенок войны. В 1945 году 12 мая мне исполнилось 7 лет. Ребенок войны… Тогда дети взрослели очень быстро. Очень быстро становились взрослыми. И я хорошо знаю, что такое война. Я сейчас расскажу о ней по-своему, потому что у каждого война своя. Даже у маленького ребенка, которому было три года, когда она началась.

Я не буду рассказывать ни о Сталинградской битве, ни о Курской битве, ни о взятии Берлина. Я расскажу о нашем городе. О Куйбышеве – так он тогда назывался.

Я здесь родился…

Ничего я тогда, в свои годы, не знал. Не знал, что город опять назовут Самарой, что потом скажут: «Здесь тыл был фронтом». Это все будет потом. Я просто рассказываю о Куйбышеве в годы войны. Это был совсем другой город. Пока мы не поймем, что это был совсем другой город, мы ничего не поймем. В 41-м году здесь было всего 447 тысяч населения. Провинциальный город. Булыжные мостовые. Маленький город…

Мы родились здесь: я и мой брат. Мы близнецы. Мама окончила здесь мединститут. Она была первой выпускницей нашего мединститута. В 1931 году он начал работать, а в 1935 их уже выпустили. Потом отцу дали направление в Тулу, и мы туда уехали. До этого мама работала в Мордовии, в Саранске. Но отец получил направление в Тулу. Он экономист. Его туда отправили, дали небольшую квартирку. И мы туда уехали. Туда же уехали мамина младшая сестра с мужем. Предварительно они тут окончили индустриальный институт, который теперь технический.

А у мамы – четыре сестры. Пять детей у бабушки. И все они рожали своих детей у бабушки в Куйбышеве, а потом разъезжались. Мама уехала в Тулу. Там ее взяли на работу. Она врач-лаборант. Ей сказали, чтобы с 1 сентября 1941 года она выходила на работу. Но у нее лето свободное. И она с нами и со своей младшей сестрой и ее ребенком, моей крошечной двоюродной сестрой Олей 40-го года рождения, решила летом приехать сюда к бабушке. Здесь у нас дача. Приехали в мае. Холодно. Еще рано ехать на дачу. Ее можно снять на два месяца, чтобы дети побыли на Волге.

22 июня

Все холодно и холодно, так мама рассказывала. И кончилось дело тем, что, наконец, стало тепло, и 22 июня мы поехали утром на дачу. По Волге. Ехать долго. Течение у Волги было значительно быстрее, а ехать надо вверх. Мы поехали туда на пароходике. Только успели туда приехать… А радио тогда не выключалось: колокольчики такие алюминиевые висели, репродукторы. В том числе висели и на пристани на Поляне Фрунзе (теперь у нее прежнее название – Барбошина поляна). И по радио передают: сейчас Молотов вам что-то скажет. Молотов сказал: ВОЙНА. И тут же в рупор капитан пароходика сообщил: пароход немедленно возвращается в Куйбышев. Какая дача? Все сели и поехали обратно. Пусть вниз по течению, но ехать все равно долго.

Когда приехали, увидели – лежит телеграмма из Тулы, от отца: «Не возвращайтесь в Тулу». Так мы оказались в эвакуации. А он как будто ушел на работу: запер квартиру на ключ и ушел на фронт. Всё. Это потом, потом я все узнал о войне, потом я буду о ней рассказывать…

Врачи

В это время много работали врачи, в том числе и моя мама, которая тут же пошла через дом в детскую поликлинику № 1, главную детскую поликлинику нашего города. Ее моментально взяли врачом-лаборантом, потому что у нее был диплом. Она уехала из города под названием Тула во всем летнем. Взяла с собой 2-3 платья и больше ничего. Паспорт и немножко денег. Все документы оставила там. Но так как она оканчивала Куйбышевский мединститут, то диплом случайно оказался у бабушки. Она его взяла и пришла на работу. Вот так это начиналось.

Мама дома была редко. Домой приходила поздно. А где она была? Да они все – и врачи, и медсестры – были на вокзале. Они там снимали больных детей, тех, кто ехал на поездах, в эшелонах и не мог доехать. Дети умирали, и их всех тащили в детскую поликлинику и старались вылечить. И вылечивали. Приносили домой и здесь отогревали.

Откармливали. Чем? А тем, что было. Тем, что получали по своим карточкам. Этим детям карточки же не полагаются: они же проездом. А ребенок умирает. И тогда все неважно. Тогда берешь из своего и кормишь. Их надо кормить понемножку, потому что они страдают дистрофией…

Очаг

А сейчас куда нас двоих девать? Вот говорят: детсад, детсад. Никаких детсадов нет, но они были. Назывались они «очаг». «Скажите, ваш – в очаге?» – «Мой – в очаге». – «И моя в очаге». Так я попал в «очаг».

Итак, что такое «очаг». Летом – на дачу. Летом немножко лучше кормят детей – на даче. А здесь нас очень плохо кормят. Сахара нет, есть сахарин. А одеваться – это ордера. Ордера дают – какой дадут. Например, тебе дали ордер на часы ходики, а тебе часы не нужны. А вот твоей подруге дали ордер на штаны. А ей нужны ходики – меняются. Ты отдаешь свой ордер на ходики, она отдает ордер на штаны. И вот уже брат ходит в штанах с бретельками. И нас везут на дачу.

Там я быстро понял, что такое война. Когда вошла наша воспитательница с растрепанными волосами и закричала, а кругом маленькие дети: «Харьков сдали!». Это называется «война». Это называется «наступление немцев». Как она билась в истерике! А почему? Да потому что у нее семья там, и где сейчас семья, она не знает. Она так кричала, и мы заодно. Кричали и плакали. Вот что такое война. Мы быстро и моментально взрослели. Мы понимали сразу, что такое горе. Времени на то, чтобы понимать это постепенно, – не было.

Что значит «нас кормили плохо»? Да очень просто: мне мама приносила булочку. Маленькому ребенку всегда давали булочку. Совсем маленькую булочку. Называлось это «усиленное дополнительное питание». УДП. Мама смеялась очень, она говорила: «УДП – это не «усиленное дополнительное питание», а «умрешь днем позже». Все хохотали. Это помогало выживать. Очень помогало.

Уплотнение

Куйбышев. Маленький провинциальный город, в который хлынуло очень много народу. «Столица эвакуации».

Сюда приехали фабрики, заводы. Никакой Безымянки мы не знали. Никакой Безымянки не было. Но их куда-то везут и везут – на заводы.

Много иностранцев было. Оказывается, это те, кто работал в посольствах. Может быть, не очень много, но мы их встречали. Сразу хлынул поток. Сюда приехало правительство. Дипломатический корпус весь приехал сюда. И дипломатическому корпусу лучшие помещения. Отдали самые лучшие. Это мы потом узнали.

Какое правительство? Какие иностранные посольства? Мне совсем не до этого: у меня полным-полно других дел. Но столицу эвакуации мы почувствовали сразу: комиссии во все квартиры. Уплотнение.

Кто знает это слово – «уплотнение»? Спросите, кто из моих ровесников его не знает. Уплотнение – это значит расселение в коммунальные квартиры. У всех коммунальные квартиры – надо это хорошо понимать. Никаких отдельных квартир. Нет, были, конечно, были, но раз-два и обчелся, а в основном – коммунальные квартиры, бараки, в каждом коридоре 5-6 семей.

Пришли и к нам, на Самарскую, 85, квартира 10. Угол Некрасовской и Самарской, первые ворота от Некрасовской в сторону, скажу так: старого ТЮЗа. Старый ТЮЗ – Самарская, 95, а мы – 85. Несколько домов. Нас не тронули. Маленькие две комнаты: нас двое, мама, бабушка, мамина старшая сестра. А еще кошка окотилась. Они пришли, ходят и говорят: «У них тут одни ребята и котята. Уходим отсюда». Не уплотнили. А уплотняли совсем маленький двор. Мне как-то попалась дворовая книга – там было 112 (!) человек. В маленьком дворе. Вот это что такое. А потом карточки.

Карточки

Ведь кто знает, что такое карточки? Кто смотрит футбол, знает – там тоже показывают карточки: желтую, иногда красную. Нет, другие карточки: продовольственные. Мы сразу поняли, что такое карточки. Это когда продовольствия выдается мизерно. Есть карточки на неделю, есть – на месяц. Потерять их нельзя – они не восстанавливаются. Если ты потеряешь карточку, тебе уже ни хлеба, никаких продуктов не дадут. Совсем. Никогда. Рабочим по карточке дают больше. Пенсионерам – меньше, ну и детям тоже меньше.

Мы были прикреплены к магазинам. Продукты можно приобрести по карточкам, но только в определенном месте. Мы прикреплены к магазину на Ленинградской, напротив книжного магазина, сейчас там «Бенефис». А напротив – был магазин, куда были прикреплены врачи и учителя. А на углу Ленинградской и Самарской большой был магазин – там сейчас водкой торгуют, называется «Горилка» – к этому магазину были прикреплены все милиционеры. Этот магазин назывался «милицейский». Недавно на этом доме открыли мемориальную доску – футболисту, моему ровеснику, знаменитому Гилимзяну Хусаинову. На Молодогвардейской был «генеральский» магазин, где получали продукты все те, кто работал в округе. Военные.

Вот что такое «прикреплены к магазинам». Мальчишка один говорит другому: «Если у нас будет землетрясение, мы никогда не упадем. Почему? Потому что мы прикреплены к магазинам». Это анекдот того времени.

Радио

«Очаг», магазины, уплотнение. Так мы живем. Радио работает всегда. У нас на подоконнике всегда стояло радио. И у всех оно стояло. Телевидение появится потом. А тогда мы и слова такого не знали. Все время работало радио. Были приемники, но их моментально отняли.

Радио никогда не выключали. Каждое утро и целый день все ухом, ухом прислонялись к радио, а оно плохо работало. Плохо было слышно, но все слушали. Сводки Информбюро. Я не понимал, что это. Но говорили про одно отступление за другим. Но потом я понял…

Война нас делала людьми: мы быстро понимали, что жизнь трудна. Что она трагична, что жить нелегко. Мы видели, как жили наши матери. Отцов мы не видели. Но мы видели, как жили старики, как они бились, чтобы мы выжили.

Я потом только понял, что же произошло: город, он ни о чем не попросил, он просто написал: «Здесь тыл был фронтом». Работали заводы. Здесь моментально, под снегом, собирали самолеты. Но я этого не видел. Я видел другое: скольких вылечил, скольких вынянчил, скольких пригрел, скольких поставил на ноги наш город. Это нельзя передать. Это и есть столица эвакуации.

Все обязательно должно было кончиться победой

Я не знаю, что думал Сталин, что думал Жуков. Я точно знаю, что мы и мои ровесники точно знали, что все обязательно кончится нашей победой. Мы не могли думать иначе. Это знали все дети огромной страны.

Знали, что мы точно победим. Потому что нам нужен был велосипед. Вот у Вовки, у моего приятеля, был велосипед. У него был старший брат, он умер, а велосипед от него остался. Трехколесный маленький велосипед. Мой брат кричал: «Мне нужен велосипед!» Мама говорила: «Вот кончится война, и я тебе куплю велосипед».

А мне нужно пирожное. Я сластена, мне нужно пирожное. Нигде не продают, а на базаре делают и продают – 10 руб. Это огромные деньги. «Мама – пирожное!» Мама: «Вот кончится война, и я тебе куплю». И мы ждали, и так по всей стране. Кому велосипед, кому пирожное.

Игрушек мы ждали. Игрушек у нас не было. В футбол мы играли постоянно. Чем мы играли в футбол? Мы играли консервными банками, мы играли тряпками. Вот если тряпку одну с другой связать, а лучше поместить в чулок, да еще связать веревкой – будет мяч. Это и будет хорошая игра. А если спуститься по Красноармейской к станкозаводу, там огромная свалка, там полно патронов. Гильз. Там их можно набрать и играть в патронки. Я не буду рассказывать, как играть в патронки. Это увлекательнейшая игра…

Но мы точно знали: когда закончится война, обязательно будет куплен велосипед и обязательно будет куплено мороженое. И будет все в порядке. Я не знаю, о чем там думали в Кремле. Мы ни о чем не думали. Мы не сомневались – в Победе!

Борис Кожин

Документалист, член Союза кинематографистов России.
Опубликовано в издании «Культура. Свежая газета» № 8 (75) за 2015 год