Мнения:

Брэд Питт о разводе, отказе от выпивки и превращении в лучшего себя

8 июня 2017

Полный текст интервью, которое Брэд Питт дал журналу GQ Style.

Текст — Майкл Патернити.

В Америке почти лето, а это значит, что пора отправляться отдыхать в национальные парки. Мы с Брэдом Питтом и фотографом Райаном МакГинли прокатились по трём из них: Эверглейдс, Уайт Сэндс, Карлсбад Кэвернс. Затем дома, в Лос-Анджелесе, мы с Брэдом откровенно поговорили о движении вперед после того, как жизнь дала трещину.

Прохладное утро, Брэд Питт заваривает зеленый чай маття в своём особняке в Голливуд- Хиллз, где живет с 94-го. Есть и другие дома, например, шато в Франции, апартаменты в Новом Орлеане и Нью-Йорке, но это, как говорит сам Брэд, «родной дом его детей». И хотя дети сейчас в другом месте, ему важно, что сам он здесь. Сегодня царит совершенная тишина, которую нарушает только сопение бульдога — Жака.

На Питте — фланелевая рубашка и джинсы-скинни, свободно висящие на нём. Едва ли можно узнать то мускулистое тело, которые мы наблюдали в фильмах четверть века. Он выглядит как типичный калифорниец, который сидит на детокс-диете и работает над очередным проектом из дома. На столике — сладости из Старбакс, к которым Брэд не прикасается, и кофе, который уже в его руках. Питт привлекателен и вежлив, с чувством юмора (чёрного и немного абсурдного). Рассказывает, что в последнее время полюбил чай маття, который ему как-то предложил друг. Брэду нравится сам процесс заваривания. Через сито он аккуратно всыпает зеленый порошок в кружку, наливает кипяток, взбивает всё бамбуковым венчиком до появления цветной пенки. «Тебе понравится» — он протягивает кружку мне.

Безмятежность, гармония, размеренность. Атмосфера, во всяком случае, такая. Именно это ты чувствуешь, когда находишься на кухне у Брэда Питта, в доме с великолепным интерьером. Снаружи вдоль дорожки стоят детские велосипеды, надувной круг-дракончик плавает в бассейне. Всё в этом доме имеет свой смысл: от комода с утонченной мозаикой до вазы на камине. Каждая вещь имеет свою историю, не только времён счастливой жизни четы Джоли-Питт, но раньше — с момента, когда Джимми Хендрикс просыпался здесь. Говорят, неподалеку в гроте под водопадом он написал «May This Be Love» (Waterfall / Nothing can harm me at all…). «Не знаю, так ли это, — говорит хозяин, — но как-то хиппи проходил мимо и сказал, что он и Джимми закидывались здесь кислотой, из-за этого история кажется мне правдивой.»

Питт первым признает, что последние полгода, которые он называет жутким временем, в его жизни царил хаос. В процессе разговора актер кажется совершенно закрытым в один момент и слегка нервным и отчаявшимся — в другой. Он встал на путь, о котором не догадывался, но, признает, который уготовил себе сам. Самая неудачная, худшая часть этого пути стала достоянием общественности в прошлом сентябре. Ссора произошла между Брэдом и одним из шести его детей, 15-летним Мэддоксом, на борту их самолёта по пути в Лос-Анджелес. Затем местным властям был совершен анонимный звонок, после которого ФБР начало расследование (закончившееся, в конечном счете, без выдвижения обвинений). Спустя пять дней Анджелина Джоли подала на развод. С тех пор всё в жизни Питта было в состоянии свободного падения. Дело не только в проблемах общения с прессой — отец внезапно лишился детей, муж — жены. И теперь он, одинокий 53-летний человек, отец, бывший муж, здесь, ровно в середине разваливающейся жизни, пытается понять, как всё починить и вернуть назад.

Но, несмотря ни на что, бренд «Брэд Питт» неустанно работает. В ноябре в прокат вышел фильм «Союзники» с Питтом и Марион Котийяр в главных ролях. На премьере актёра назвали тощим. А слухи о его романе с напарницей, о её встрече с Джоли на съемочной площадке стали настолько ядовитыми, что Котийар была вынуждена отрицать всё через соцсети. Она подчеркнула свою любовь к Гийому Кане, в отношениях с которым была беременна во второй раз. Тем временем продюсерская компания Питта — Plan B Entertainment — праздновала присуждение третьего Оскара в номинации «Лучший фильм» за картину «Лунный свет». (Сам же Питт во время церемонии был дома у друга.) В этом месяце Netflix выпускает сатирическую комедию «Машина войны», в основу которой легли обстоятельства отставки генерала Стенли Маккристала. Питт выступает в роли жесткого и аскетичного генерала Глена Макмэхона, кино-копии Маккристала. Раздутые широкие жесты и одновременно — безнадежное невежество героя, это кажется, метафора для всех военных амбиций Америки.

Мне довелось пообщаться с Брэдом хмурым утром. На нынешнем перепутье он напоминает мне собирательный образ персонажа Сэмюэла Бекетта — на фоне невыразительного пейзажа задает глубокие вопросы мелкому миру. Даже утрируя, чтобы оградить себя от нападок, он уходит в серьезные метафоры. Он упомянул имя жены лишь единожды, говоря о её новом фильме «Сначала они убили моего отца»: «Обязательно посмотри фильм Энджи.» Питт говорит, что его одинокие дни скрашивает Жак, который всё интервью пролежал у меня в ногах в сонном забвении, похрапывая и попукивая. «У тебя был дядя с эмфиземой, который приезжал к вам в гости и должен был ночевать в твоей комнате? А тебе 6 лет, — говорит Брэд, — Вот это про Жака. Иди сюда, малыш! Дружище!»

Когда я спрашиваю у Питта, что в эти дни позволяет ему чувствовать себя комфортно, он отвечает: «Каждое утро, проснувшись, я разжигаю камин. И когда иду спать, я разжигаю камин, просто потому что… так я чувствую жизнь. Я чувствую жизнь в этом доме».

Обратимся к твоим истокам. Как ты рос?

Это было в Спрингфилде, штат Миссури — теперь это большое место, но мы росли, окруженные кукурузными полями. Но странно — мы всегда ели только консервированные овощи. Никогда не мог понять, почему. Так или иначе, в десяти минутах езды от города начинались леса, реки и горы Озарк. Невероятное место.

Ты провел детство как Гекельбери Финн?

Пол-детства. Да, половину.

Это как?

Я буквально вырос в пещерах. Вокруг было много  фантастически красивых пещер. Мы жили в баптисткой общине, где христианство чище, строже и ближе к Библии. Когда я был в старшей школе, мои старики вступили в «харизматичное движение», где люди, подняв руки, в религиозном экстазе говорили на неведомом языке и творили какую-то жуткую хрень.

И ты тоже говорил на этом языке?

Ну, конечно. Я сейчас уже не участник, но знаю… То есть люди, я знаю, они в это верят. Я знаю, они так освобождаются. Боже, мы же такие сложные. Мы такие непонятные создания.

Твоя любовь к игре родилась на этих сектантских собраниях?

Ну, вообще люди постоянно играют. А меня, ребёнка, увлекали истории — не только те, которыми мы жили и которые знали, но истории с разными точками зрения. Обычно такое я видел в фильмах. Там была жизнь и культура, такая не похожая на мою собственную. Думаю, именно эта сила притянула меня к кино. Я однозначно плохой оратор, не знаю, как рассказывать истории, даже сейчас, сидя здесь, но я могу форсить историю в фильме.

Помню, как мы ходили на рок-концерты, хотя, вообще-то, считалось, что  это голос Дьявола. Но родители разрешали: они не были такими уж консервативными в этом плане. Но я понимал, что настроение, удовольствие и чувства, даже агрессия, были такими же, как и на религиозных собраниях. Понимаешь? Джимми Сваггерт (проповедник, певец-пианист – ред.) и Джерри Ли Льюис (звезда рок-н-ролла, певец –пианист – ред.). Один — Творец, другой — Сатана. Но они ничем не отличаются! Было чувство, что нами манипулируют. Я ясно понял:  вы ни черта не знаете о том, о чем говорите.

И тебя, в итоге, это всё задолбало?

Нет, не задолбало — просто привело к избирательности в еде.

В «Машине войны» ты подарил своему Глену МакМэхону кое-что, что делает его своим, родным. То как он бегает — очень уморительно.

Знаешь, будет звучать заурядно, но я просто слишком увлёкся. Там есть немного от Джорджа Паттона — довольно милый бостонский акцент. Но из головы у меня не выходил Хэйден Стерлинг. Меня вдохновляет его образ вне кадра, в перерыве между съемками. Есть в персонаже немного маньеризма Криса Фарли. И еще мультяшный голос, вроде того, каким Кифер Сазерленд озвучивал своего генерала Монгера в «Монстрах против пришельцев». К этим фишкам возвращаются снова и снова.

Когда-нибудь ты чувствовал, что нужно быть более вовлеченным в политику?

Я могу помочь иначе. Я могу создавать фильмы с определенным посылом. Мною должно что-то двигать — я не могу изображать своё желание. Да и вырос я, прежде всего, в месте, где политикам не доверяют. Поэтому я лучше построю дом для кого-нибудь в Новом Орлеане или выпущу на экран фильм, который вряд ли был бы снят при других обстоятельствах.

Лучше всего тебе удаётся играть героев, которые еще не до конца разобрались в себе.

Это забавно. Каждое моё слабое место появляется из-за высокомерия. Так всегда. Я мастерски наступаю в дерьмо — ну, во всяком случае, мне это кажется эпичным. Я очень часто  что-то ляпаю – часто говорю что-то не, часто не в том месте, и не в то время. Часто. В момем собственном штате Айдахо – это главная веселуха. Да, у меня нет этого дара. Я лучше выскажусь в какой-то другой форме искусства. Но я стараюсь стать лучше. Я, правда, стараюсь.

Я правильно понимаю, новый фильм высмеивает гордыню всей Америки?

Когда попадаю в неприятности я, это из-за моего самомнения. Когда в неприятности попадает Америка, это — из-за самомнения всех нас. Мы считаем, что мы лучше знаем (как надо – ред.) — в этом идея американской исключительности. Я, правда, считаю, что мы особенные, но нельзя навязывать это другим. И думать об этом тоже не стоит. Как мы свою исключительность можем показать? Собственным примером. Это то же самое, что быть хорошим отцом — воплощать принципы, убеждения, свободу и собственный выбор, избегая протекционизма и создания границ. Но это уже другое. Хочешь, скажу кое-что по- настоящему грустное? Во всяком случае, я считал, что это грустно. Скажем, мы имеем военный фильм, который должен продаваться сам. Но тут нам звонят из отдела маркетинга и говорят: «Уберите американский флаг с фона афиши. В Европе это снижает продажи». И я такой, типа, вот она — Америка. Вот, что мы сделали с собственным брендом.

Многие твои герои страдают. Это физическая или эмоциональная боль?

Ну, я как-то уже наигрался таких. Это был своего рода «тур», чтобы понять боль разных людей, но и избежать её одновременно. Я никогда не слышал более заразительного смеха, чем у африканской женщины, потерявшей девятерых членов семьи. Тогда я впервые прочувствовал музыку R&B (ритм-энд-блюз –ред.) — она рождена в страдании, но превращена в праздник. Так захватывает, когда эта африканка смеется живее, чем ты когда-либо мог.

«Я в этот период стремился увидеть свои слабости, промахи и обрести свою точку зрения»

Когда у тебя произошло это откровение? Что ты слушал?

Последнее время я  много слушаю Фрэнка Оушена. Довольно интересный   молодой человек — говорит о том, как докопаться до истины. Его честность мучительна. Он особенный, совершенно. Не могу вспомнить ни одной плохой песни у него.

И это очень иронично: но именно сейчас мне понравился «Here, My Dear» Марвина Гэя [трогательный альбом о разводе]. Он, что-то вроде, направил меня.

Впечатляет.

Альбом очень красивый… и правдивый. А вообще, у меня начался курс терапии. Мне нравится. Пришлось поработать с двумя специалистами, чтобы выбрать подходящего.

Как думаешь, если бы события последних шести месяцев не произошли, ты был бы здесь? Как-то бы это тебя настигло?

Мне кажется, как-то  дало бы о себе знать…

Люди называют это кризисом среднего возраста, но это же не одно и то…

Нет. Это не то. Я понимаю кризис среднего возраста, как страх взросления и смерти, из-за которого люди едут и покупают новинки Ламборджини. /пауза/ Вообще-то последнее время они мне нравятся! /смеется/

Наверняка ты еще купишь парочку!

«У меня Ford GT,» — говорит Питт тихо. /смеется/ На моем пути было много периодов, когда я совершенно уставал от себя. Сейчас такой же, но только большой. Я рад, что такие моменты есть. Они — это мотивация что-то поменять. Лично я не помню и дня с окончания колледжа, чтобы у меня в руках не было бутылки, косяка или еще чего-нибудь. Чего- нибудь. А потом ты понимаешь, что это «что-нибудь» — лишь успокоительное, сигареты, например. Я бегу от чувств. Но сейчас я невероятно рад, что завязал с этим. То есть, когда появилась семья, я бросил всё, кроме выпивки. Но в прошлом году всё вышло из- под контроля — я пьянствовал слишком много. Это стало проблемой. Это горькая радость, но я счастлив, что уже полгода я чувствую всего себя — буквально до кончиков пальцев. Мне кажется, такое испытание предстоит каждому: ты либо уклоняешься от вопросов всю жизнь, либо отвечаешь на них и так переходишь на следующий этап.

Было трудно перестать баловаться травкой?

Нет. В своё время я мечтал раскурить косяк с Джеком [Николсоном], Снупом [Догом] и Вилли [Нельсоном]. Ну, ты понимаешь, когда торчишь, в голове рождаются реально дурацкие идеи. Не хочу подставлять кого-то из ребят, но я всё еще не курил с Вилли.

Уверен, он где-то неподалеку ждет тебя. Что насчет алкоголя? Ты не скучаешь, держишься?

У нас есть винодельня. Я люблю вино, очень. Но я просто довел себя, поэтому нужно было завязать со всем хоть на секунду. Тогда я правда мог перепить русского под столом, надравшись его же водкой. Я был профессионалом, я был хорош.

Как тебе удалось просто так взять и бросить?

Больше не хочу жить так.

Чем ты заменил алкоголь?

Клюквенным соком и газировкой. Гарантирую, у меня самые чистые мочевыводящие пути во всем Лос-Анджелесе! Но самое ужасное в том, что я тогда действительно переходил все грани. Мне нужно было делать что-то пагубное. Мне нужно было сорваться в пропасть.

То есть, ты к этому стремился?

Я так делаю со всем. Я пресыщаюсь чем-то, истощая себя, а затем ухожу. Я всегда смотрю на вещи, разделяя их, как времена года или семестры — в общем, сроки…

Серьезно? Типа — так, сейчас у меня сезон, когда я напиваюсь…

/смеется/ Да, это глупо. «Это мой период в стиле Сида и Нэнси!» — представил я, когда впервые приехал в Лос-Анджелес. Название я придумал уже после.

Так, ты останавливаешься, а как потом ты — почему-то хочу провести параллель с домом — ремонтируешь себя?

Убираю мебель и обдираю обои, думаю. Нужно добраться до самых стен. Слушай, мы тут закрутили большую метафору… /смеется/

Метафоры – это моя жизнь.

Дальше ты разбираешь всё, пока не дойдешь до фундамента, а потом ломаешь и бетон. Не знаю. Я в этот период стремился увидеть свои слабости, промахи и обрести свою точку зрения. Когда речь заходит о правосудии, я тот еще ублюдок. Представления не имею, откуда во мне это стремление к справедливости и мнимое пренебрежение. Я могу мусолить эту тему днями, годами, но ни к чему хорошему это ещё не приводило. Глупо полагать, что мир честен. Вы подумаете: «Это сказал парень, выигравший в лотерею.» Я прекрасно знаю, что подумаете. Но даже если бы я выиграл что-то, то все равно растранжирил бы выигрыш и время на пустые мечты.

Это как сбросить оковы. Нужно пристально посмотреть на всё, что кажется важным.

Именно! Когда ты остаешься наедине с этими жуткими чувствами, пытаешься их понять и разложить по полочкам. В конце концов, ты понимаешь: я и есть те вещи, которые мне не нравятся. Они — это часть меня. Не нужно их бояться — нужно в них разобраться. Отрицая их, я отрицаю себя. Я и есть те ошибки. Для меня каждый неверный шаг был шагом к просвещению, пониманию, своего рода удовольствию. Главная ошибка — стремление избежать боли. Это упущение самой жизни. Именно эти песчинки формируют нас, обещают рост, они делают мир лучшим местом — лишь, всё это довольно чуднЫм образом, иронизируя над нами.

Без них возможно искусство? Осталась бы тогда глубокая загадочная красота, окружающая нас?

Да… Глубокая и загадочная. И кстати, без потери нет любви. Пакетная сделка.

Можешь рассказать, где жил всё это время? Ты был здесь с самого сентября?

Было слишком тоскливо, чтобы сразу ехать сюда. Я пожил у друзей в бунгало в Санта- Монике. Хотя недолго и тут побыл: мой друг Дэвид [Финчер] живет здесь. Его двери для меня всегда открыты, но у меня было много дел в Вэст-сайде, поэтому я пожил у друзей, на полу, полтора месяца. Однажды утром, в 5:30, подъехал тот репортерский фургончик. Она не знали, что я был прямо там, за стеной, так что они… Длинная история. Но это было масштабнее, чем папарацци с «TMZ». Компьютер моего друга взломали. Сколько хрени сейчас можно сделать…  Даже здесь у меня порой начинается паранойя. Ну, вот я и решил собрать вещи и ехать сюда.

«Если я не даю проявиться своей креативности, создавая что-то, то в моей голове рождаются сценарии мучительной смерти в огне»

Сейчас твои дни проходят по-другому?

В этом доме всегда царил хаос и сумасшествие: повсюду голоса, шум. А теперь, ну, ты видишь, дни проходят так — очень… очень серьезно. Не знаю. Мне кажется, каждый по- своему творческий. Если я не даю проявиться своей креативности, создавая что-то, то в моей голове рождаются сценарии мучительной смерти в огне. Жуткий конец. Я иногда хожу к другу в мастерскую и проводил там много времени. Мой друг [Томас Хайсиго] — профессиональней скульптор. У них там всё серьезно, и они очень добрые. Я уже месяц буквально сижу там на корточках. Буквально гажу на их святость.

Получается, ты там и сам что-то делаешь?

Да, разные штуки. И это — то, чего я хотел уже лет десять.

Что, например? С чем работаешь?

Всё подряд. Работаю с глиной, гипсом, арматурой, деревом. Просто пробую понять материалы. Вообще, знаешь, я открываю для себя новое. Но это занятие очень уединенное, очень. В нём много физической работы, для меня сейчас это полезно. Много таскаешь глину, что-то режешь, рубишь, передвигаешь, убираешь за собой. Но это новое. Вчера я не решил, что сделать. В голове были хаотичные мысли — пытался понять, где мы сейчас — не следил за тем, что мастерил, поэтому получилось непропорционально, не идеально. Получилось что-то стихийное и случайное. Мне кажется, говорящее — это не то, что ты произносишь, а то, что ты способен сделать. Нужный голос — в этом.

Так ты рассказываешь свою историю?

Похоже на то. Мне 53, и я только начинаю этим заниматься. Плохое — это вещи, с которыми, как я думал, мне удавалось справляться. Я помню, как радовался, когда год — полтора года — вокруг кого-то раздули скандал. Я смотрел на это и думал: «Господи, спасибо. Я никогда не стану частью такого же. Я живу своей жизнью. У меня есть семья, любимое дело. Я не делаю ничего противозаконного. Я не перехожу никому дорогу». Напоминает цитату Дэвида Фостера Уоллеса… Правда сделает тебя свободным, но прежде расправится с тобой.

Скульптура напоминает что-то в духе Сизифа. Ты упорно толкаешь камень вверх по скале, чтобы перекрыть все мысли? [меня перебивает Жак, который с хрюканьем облизывается]

Знаю, ты был одинок. Ты был одинок….

Всё наоборот. Ну, думаю, там перед тобой есть поставленная задача: нужно закончить со всем до ночи, а утром вернуться снова пытаться упорядочить хаос. Но, возможно, это отличная возможность для самоанализа. Здесь же нужно быть осторожным, поднимаясь — не идти слишком далеко и не отрезать себе путь назад. Во втором я хорош — в этом и проблема. Мне нужно быть ближе к людям, особенно к тем, кого я люблю.

Уходя в тень, ты где-то уединяешься, отключаешься?

Не знаю, как ответить. Я точно закрываюсь. Защищаюсь, отгораживаюсь, спасаюсь. Скрываюсь, сбегаю. И теперь-то я понимаю: в этом и есть я.

Ты говорил о чертах Глена из «Машины войны», об идее иллюзии, о том, что нам нужно создавать собственные легенды и истории, чтобы объяснить что-то, чем мы не гордимся.

Ценой собственной жизни.

Ты не обманываешь себя? Я волнуюсь…

Не стоит. /смеется/ Иллюзорность не отпустит тебя просто так. Ты получишь хорошую пощечину. Мы, люди, чтобы укрыться от всего этого тратим время на игры разума — мышеловки по сути. Возможно, мы даже сами для себя слишком умные.

Хорошо. Если бы из худших моментов твоей жизни сделали презентацию, ты вряд ли захотел, чтобы её кто-то увидел. Представь, что то, как ты жил годы, стало известно всем.

Такая малая часть всего этого — правда. Я избегаю этого. Просто отпускаю. Для меня это было забегом на длинную дистанцию. И уже сойдя с нее, я надеюсь, что мои намерения и работа станут говорить сами за себя. Но одновременно с этим очень сложно смотреть, как что-то выставляют на общественное обозрение, а потом еще и неверно толкуют. Больше в этом плане я переживаю за своих детей — они подвергнуты этому, и их друзья так составляют представление о них. И, конечно, не идет речи о деликатности и понимании — всё делается для продажи. А что продаётся лучше, ты знаешь. Это сказывается на моих детях, а мне делает больно. Сейчас я озабочен тем, какое слайдшоу проектируется у моих детей, и хочу быть уверенным в том, что оно будет гармоничным.

«Перед смертью люди не говорят об имуществе и наградах. Они говорят о своих любимых, либо сожалеют о чем-то — третьего, кажется, не дано»

Что в эти шесть месяцев открылось тебе и позволило идти дальше?

Главное — семья. Перед смертью люди не говорят об имуществе и наградах. Они говорят о своих любимых, либо сожалеют о чем-то — третьего, кажется, не дано. Я это говорю как человек, позволявший работе овладеть собой. Дети требуют внимания. Они впитывают всё. Нужно держать их за руку и объяснять всё происходящее. Их нужно слушать, чего я не делал, когда включал режим «работа». Хочу быть учтивее.

Мне почему-то кажется, создавая семью ты хотел иметь не просто что-то идеальное, привнеся туда всё лучшее, что ты имел и хотел бы иметь…

Детям я всегда об этих вещах говорю, чтобы улавливали, — надеюсь, что позже они будут что-то значить. Даже в этом доме — им будет наплевать, что это за бюст или торшер. Точно так же, как и на эту мозаику. Но я хочу, чтобы в будущем они прониклись.

Да и мир сейчас другой. Мы больше знаем, мы больше думаем о психологии. Там, откуда я, ты считался сильным, если никому не говорил, откуда у тебя синяк, порез или что ты болен. Мы просто занимались делами. Обратная, удручающая, сторона этого — то же самое происходит с нашими эмоциями. Я торможу, если нужно провести «инвентаризацию» чувств. Моё — это прятать их. Я жил среди людей с солдафонским менталитетом, считавших, что «отцу лучше знать». Мужчины должны были быть сильными — не могло быть и речи об их неуверенности в себе и о каких-то сомнениях. Развод разбил меня — я думал: «Стань бОльшим. Стань для них бОльшим.» Но не вышло.

Ты уже знаешь наверняка, когда сможешь увидеть детей?

Мы над этим сейчас работаем.

Наверное, очень сложно, когда посещения не регламентированы…

Долгое время так и было. Когда началось всё это со службой опеки, я буквально не вставал с постели, был под капельницей. Но потом мы смогли начать работать вместе, чтобы всё уладить. Мы оба стараемся. Я однажды услышал, как кто-то из адвокатов сказал: «В суде нет выигравшего дело — есть тот, кому больнее.» Кажется, это правда: ты тратишь год на составление иска, объясняешь свою точку зрения; пытаешься доказать, что ты прав, а они — нет. Но это не более чем инвестиция в ядовитую ненависть. Я отказываюсь. К счастью, другая сторона принимает это. А для детей это все очень резко, нервно, когда семью разбиваю.

Как раз об этом я собирался спросить…

Мы не просто могли бы — мы должны это уладить. Со всей возможной внимательностью, окружая детей заботой.

Как вы сказали им о разводе?

Вообще, им многое еще нужно объяснить. Дело в представлении будущего, в понимании настоящего и причин, почему оно такое. Всё это предполагает и разговор о прошлом, который мы ещё не заводили. Наша цель — дать каждому выйти из этой ситуации лучшим и более сильным. Другого выхода  быть не может.

«Я понимаю, что сейчас я в середине конфликта — не в начале и не в конце. Эта глава — самый центр переплёта. И, знаешь, я не хочу от этого прятаться»

Но ведь то, о чем вы оба говорите, не всегда… Не всегда выходит. Если всё закончится судебным разбирательством, то это будет просто невыносимый кошмар.

Невыносимый. Я вижу это всюду. Эта вражда, годы, посвященные разрушению друг друга. Если ты окажешься в суде, то вся речь будет только о романах и интрижках и всём, что не имеет никакого значения. Жутко. Отвратительно. Одним из моих любимых фильмов был «There Will Be Blood», когда он только вышел, и я не мог понять, почему он мне нравится (исключая несомненный талант Пола [Томаса Андерса] и Дэниэла Дэя [Льюиса]). На следующее утро я проснулся и понял: «Господи, да вся лента посвящена герою и его ненависти!» Нужно быть дерзким, чтобы снять такой фильм, но в жизни это так мерзко. Я видел, как подобное происходит с друзьями. Видел, как один из супругов уже буквально не может промолвить и слова, но всё еще жаждет борьбы с другим, всё еще хочет уничтожить его. Но для такого убийства нужно оправдание. Поэтому годы съедаются ненавистью. Я так жить не хочу.

Что в последнее время приносило тебе наибольшую радость? Ты чувствуешь ее сейчас?

Еле уловимая штука. Последняя неделя была была мучительнее обычного. Кое-что пришло в голову… Но я вижу живость в окне — силуэты пальм. Перед глазами лицо одного из ребят, улыбка на прощание. Иногда я наслаждаюсь, вылепливая что-то из глины. Радость — она везде. Нужно просто найти. Она даже в смехе твоей африканки, потому что нужно начать с блюза, чтобы прийти к R&B (ритм-энд-блюзу). Напишу об этом в своей книге.

Ты собираешься написать книгу?

Нет! Писательство слишком напряжное.

Но ты правишь сценарий и слова своих героев, которые кто-то пишет для тебя?

Как Черчилль сказал? «Истрия будет хорошо со мной обращаться, ведь я напишу её сам.» Я не слишком парюсь насчет сохранения сценария. Ну, во время, когда я впадаю в пессимизм и работаю в стиле «всё это всё равно вырежут». Но я знаю, что те, кто меня любит, узнают в роли меня. Этого достаточно.

Ты запоминаешь сны?

Ага. Пару месяцев назад у меня были кошмары, и тогда я лежал с открытыми глазами и задавался вопросом: «Что я могу из этого вынести?» К счастью, они прекратились. Сейчас у меня в снах проблескивает радость — такая, что когда просыпаешься и понимаешь, что это лишь сон, впадаешь на секунду в депрессию. Эти проблески очень мимолетны. Я понимаю, что сейчас я в середине конфликта — не в начале и не в конце. Эта глава — самый центр переплёта. Самый, мать его, центр. И, знаешь, я не хочу прятаться. Хочу стоять, открытой грудью принимать удары и смотреть вперед.

Невероятно грустно. Это как смерть…

Да.

…весь этот процесс…

Да. Для всех, для детей, для меня

Первое желание в этом…

Главное желание — зацепиться и держаться изо всех сил.

А потом?

А потом — пресловутое «Если любишь кого-то, дай ему  свободу.» Теперь я прочувствовал это. Это значит любить без собственничества. Это значит ничего не ждать взамен. Но это красиво звучит только в написанной форме. Или в песне Стинга. Это ни хрена не значило для меня, пока…

Пока ты не стал воплощением этого.

…пока я не пережил это. Вот, почему я никогда не понимал: как можно взрослеть, следуя христианским «не делай то, не делай это». Религия — сплошные запреты. А я не понимаю, как, черт подери, ты познаешь себя и мир вокруг, если не дойдешь до края. Ты даже должен перейти границу, чтобы понять, где она.

Фото для материала вы снимали в трех национальных парках и объездили их за неделю. Мне кажется, это boondoggle.

Что это значит?

Это какое-то забавное приключение.

Звучит, будто ты из Озарка, а я будто бы должен это слово знать, но и представления не имею… Ну, вообще, было круто. В Эверглейдс Райан [МакГинли, фотограф] заставил нас прыгать как крокодилов. И я понял: если это делают в шоу «Голые и Напуганные», то и я смогу. Правда, у них был старый разведчик, у него была длинная палка с таким захватом на конце. Подозрительно похоже на то, чем пользовалась бабушка, когда хотела достать что-то с верхней полки, но ладно. Он решил пойти на разведку, так что, если его не съели, то не съели бы и меня, как предполагалось. Всё это казалось логичным, но я вспомнил прощальные слова старика: «Когда доживешь до моего возраста, никогда не проходи мимо туалета. Никогда не думай, что просто пернешь. Никогда не трать стояк впустую.»

Да уж. Потом были в Уайт Сэндс?

Я раньше ничего подобного не видел. Дюны такие скульптурные и современные, простые и бескрайние — просто невероятных форм. Они белоснежные и отражают свет. Небо темнее, чем земля. Странное и красивое место.

Какая была третья локация?

Мы поехали в Карлсбад Кэвернс. Будем делать типичную съемку со звездой? Тогда давайте поработаем с творческими людьми, вместе что-то придумаем. Так всегда интереснее.

Ты же актёр. Ты чувствовал какую-то скованность?

Нет. Я уже не воспринимаю себя как актера. Я посвящаю этому мало времени и мало внимания. Фильмы для меня теперь как дешевый трюк, в котором из тебя стараются вытащить эмоции. Это не работает. Особенно, когда ты отец.

Представь себя как «пирог» (круговую диаграмму). Какая её доля — актерская игра?

Совсем маленькая.

Ты считаешь себя преуспевшим?

Я бы очень хотел, чтобы можно было сменить имя.

Выйти в свет другим человеком?

Как Пи Дидди. Я бы мог быть Паффи. Или… как зовут Снупа? Лайон? Мне недавно показалось, что «Брэд» звучит искаженно. А сейчас я чувствую себя как «Факин Брэд».

Какое бы имя ты себе взял?

Никакое. Когда приходит успех, больше всего насладиться им можешь, когда чувствуешь в этом личное открытие. Чувствовать, как это повторяется, или становится скучным подобно смерти для меня.

Когда говоришь, ты много как бы трёшь большим пальцем остальные…  Но это так. Наблюдение.

Не знаю. У меня тактильное восприятие. Я люблю всё лапать. /смеется/

А в старших классах все верили, что парень, который делает так, будет…

Всех лапать. /смеется/ Мне кажется, с пальцами так снова из-за чувств. Я долгое время их избегал и вокруг них придумывал образы. А сейчас на это нет времени.

В чем актёрство продолжает существовать?

Я бы сказал, в комедиях. С ними ты всегда рискуешь. Я могу отказываться от кассовых лент снова и снова. Самое мое любимое из того, что я сделал — невероятно раздражающий «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса». Если я верю, что лента того стоит — она того стоит, пускай и должно пройти время. Но иногда я бываю очень циничен. Я трачу много времени на создание и подравнивание какой-нибудь моей скульптурной ерунды. Проходит несколько дней. Но потом это всё равно превращается в месиво. И какой во всём этом смысл? Зачем было мучаться, к чему?

Мужик, это важный вопрос!

А я знаю, в чем суть. Это связь, это общение. Я верю, что мы как клетки в одном теле — мы все клетки одной ткани. Хотя некоторые из нас и злокачественные. Поэтому другим нужно помогать

Что еще будешь делать в ближайшее время?

Не терпится приехать в мастерскую. Кажется, Пикассо говорил о том, как смотрел на предмет и бил по холсту. Так рождается искусство. Для меня это моменты, когда от чувств у меня покалывает кожу. Но передать эти чувства и эмоции глине… Я еще не дал треснуть своей обожженной поверхности. Сейчас я знаю, что работа руками для меня полезна. Узнаю, в чем ограничения и возможности материалов. Начинать нужно снизу, прибрав мусор. И нужно собрать все дерьмо до  ночи. Понимаешь?

Снова метафора. Но это работает.

Я должен забить все свои гвозди. Прямо сейчас.

Источник

Текст — Майкл Патернити

Фотографии — Райан МакГинли

Перевод — Ольга Халезова

 

pNa

Оставьте комментарий