Михаил Перепелкин о цифрах.
«Ну, а цифры ты выучил? Считать умеешь?» И горе тебе, если это не так. Потому что знать цифры – это совсем не сосчитать, сколько будет дважды два и сколько тебе не хватает на мороженое или на билет в кино на дневной сеанс. Это как будто овладеть золотым ключиком, то ли смекалкой, то ли хитростью выманив его у несколько склеротичной, но добрейшей Тортиллы. «Эй, скажите, как меня зовут?!» Ах, не скажете? Ну, тогда я и вас сосчитаю!
1
Цифра «один» – самая хитрая и, между прочим, коварная цифра. Кто не ломал о нее первые, молочные зубы, начиная демонстрировать навыки счета с цифры «раз»? «Никакой не раз, а один! – тотчас прерывали обладателя молочных зубов зануды-взрослые. – Нет такой цифры – «раз»!» Ну, нет так нет, спорить не буду. Хотя как тогда быть с «раз-два-три-четыре-пять – вышел зайчик погулять»? Выходит, зря оборвалась заячья жизнь, по ошибке? Нет, этого зануды-взрослые не объясняли: сам уже не маленький, понимай давай!
А еще эта самая цифра прикидывается скромнягой и паинькой, а между тем амбиций у этой скромняги – не счесть. «На первый-второй рассчитайсь!» И сколько счастья в голосе того, кому выпадет в этой игре судьбы быть первым! Каким трепетным сразу становится голос, как блестит огонек в глазах! «Пер-р-рвый!» Ударение на первый слог, хоть сейчас тащи это слово в хорей! А за ним едва слышное, как бы стыдливо-сдавленное «второй»… Нет, ну это только в ямб, и лучше полоскать горло пять раз в день раствором фурацилина!
Хотя надо заметить, что и здесь всё было не так-то просто. И, с одной стороны, «кто вперед, тому красный самолет», но зато с другой – «кто вперед, того кошка обдерет». Так что, прежде чем кричать во всю ивановскую, кто ты есть, сначала всё взвесь и подумай. В конце концов, красный самолет – один-единственный, да и зачем он тебе нужен, а кошки здесь на каждом углу, и у всех – по десять коготков!
Детский сад, над которым летали мои красные самолеты и вокруг которого сидели и ждали зазевавшихся одичалые кошки асоциального поведения, назывался «Огонёк». Еще была «Ласточка», и находилась она гораздо ближе к дому, но с ней почему-то не срослось, и первым и единственным детским садом был он, «Огонёк», располагавшийся между Домом культуры «Мир» и безымянным стадионом. Это потом, гораздо позже, я узнал, что Дом культуры, в котором я смотрел свои первые кинофильмы и театральные постановки, – никакой не Дом культуры, а приспособленная под нужды окультуривания сельского населения церковь, а стадион, где мы гоняли мяч в наших первых футбольных состязаниях, – уничтоженное в рамках борьбы с религиозными пережитками кладбище, где лежали прапрадеды юных футболистов. А спустя еще несколько лет, уже из документов, чудом сохранившихся в архивах, я смог понять и то, чем был когда-то сам детский сад, построенный на месте полностью или частично сломанного дома сельского священника, кстати, того самого, у которого останавливались по дороге с Сосновского хутора в Самару и обратно юный Алексей Толстой и его родители. Не верите – почитайте «Детство Никиты», оно вам обо всем расскажет. А мы с моими первыми, детсадовскими друзьями тем временем прятались от летнего зноя в тени старинного сруба, стена которого служила границей нашего двора (что это было – конюшня или амбар, в котором когда-то хранились те самые наливки, так запомнившиеся герою толстовской повести?), смотрели «Гуттаперчевого мальчика» в бывшем храме во имя Михаила Архангела и гоняли мяч среди срезанных ковшом бульдозера холмов, под которыми догнивали те самые отеческие гробы, в которых, согласно Пушкину, «обретает сердце пищу». Нет, наши сердца ничего в них не обретали, потому что ничегошеньки о них даже и не ведали.
В детском саду случилась моя первая встреча с будущей любовью и профессией – однажды и на всю жизнь. «Сегодня после полдника к нам придет библиотекарь!» Библио… кто? Нет, ты слышал, а? Ты что-нибудь об этом знаешь? Нет, никто еще не знал, но после полдника мы всё узнаем. Ну, давайте ваше какао с печеньями! Ах, сегодня не какао, сегодня молоко? С пенками? Что ж, пусть будет с пенками, зато сразу после полдника!.. А после полдника пришла она, Александра Васильевна, с толстенной сумкой на ремне через плечо, набитой тоненькими книжками с картинками. Пришла, разложила на скамейки и на стульчики, взмахнула волшебной палочкой…
Я долго помнил те самые, первые книжки, взятые тогда домой для чтения, – их было четыре или пять. Потом названия забылись, осталось только одно, «про Чапаева», но ощущения не забудутся никогда, потому что – в числе первых.
Увы, первый обман – досадный! – и первое разочарование – глупое – оттуда же, из детского сада. Видимо, чтобы как-то нас утихомирить и уложить, наконец, спать, воспитательница в самых ярких красках однажды рассказала о том, что вот-вот в детсадовском дворе построят почти настоящий автомобиль. «А с фарами?» – «Разумеется, с фарами». – «И гудок будет?» – «Ну, а как же без гудка?» – «И руль?» – «Ну, руль – это перво-наперво, запомните мое слово!»
Надо ли говорить о том, что никакого автомобиля мы, само собой, так и не увидели, даже без фар и без гудка, отсутствие которых могли бы простить или не заметить. Но самое смешное, что и я, и другие мои друзья-товарищи ждали появления обещанного, кажется, до самого того дня, когда в самом большом и празднично украшенном зале нашего детского сада не появилось нарисованное разноцветной гуашью «Мы теперь не просто дети, мы теперь ученики!». Всё, детский сад остался в прошлом – вместе с «Гуттаперчевым мальчиком» под сводами церкви и волшебной Александрой Васильевной с читательскими формулярами в кармане сумки-самобранки, с перепачканными акварелью рукавами и так и не приехавшим во двор бывшего священнического дома автомобилем. Прощай, детский сад, прощай, «время первых» и красные самолеты с сидящими в них дикими кошками.
Но раньше, чем мы расстались, произошло огорчение – ужасное, нестерпимое. Это потом, полгода спустя, станет понятно, что мне повезло, но эти полгода нужно было еще прожить, а когда тебе семь, полгода длятся целую вечность! Случилось так, что при раздаче школьных ранцев – одинаковых, черно-белых, с Микки Маусом! – одного ранца не хватило. Обсчитались, бывает; подумаешь, беда, тоже мне. А я вам скажу – беда, и еще какая! Когда у всех Микки Маусы, а у тебя банальный сине-красный портфель, принесенный сразу же «из закромов» и врученный со всякими хитрыми утешениями, – это самое настоящее несчастье. Потом несчастье обернется другой своей стороной и будет оборачиваться еще не раз и не два: например, когда тридцать одинаковых ранцев будут лежать после уроков возле одной и той же ледяной горки, а забывшие про всё на свете первоклашки будут приносить домой чужие дневники и тетради, и только один сине-красный портфель ни с чем нельзя будет спутать.
2
«Два» – разумеется, школьная цифра. И сколько бы она ни оправдывалась, сколько бы ни приводила в свою защиту самых разных доводов, ничто ей больше в этой жизни не поможет. Я, кстати, когда-то ее любил, в самом начале этой самой школьной жизни, когда по глупости и из-за неведения, закусив кончик языка, торжественно выводил в тетради в клеточку ее изящную шею и многообещающий хвост. Но вот однажды случалась первая встреча и с двойкой тоже…
Встреча с двойкой – это не просто еще одна полученная тобой за знания или по поведению оценка, совсем не просто. Это – красные чернила и размашистый почерк того, кто тебе эту двойку ставит. «Вот тебе, получай!» Иногда – правда, совсем редко – любимая учительница могла влепить и единицу (при этом, кроме самой единицы, рядом, в скобочках, непременно подписывалось: «Единица», – как будто и так это было не понятно), но это было уж совсем за рамками: «Вот тебе, вот и вот! И пока не станешь человеком, больше мне на глаза не показывайся!» Двойка же давала надежду, робкую, но – надежду. Всё-таки – два балла, за что-то же я их получил, нет?
Но «два» – это, конечно, не только красные чернила в дневнике и целый вечер, вычеркнутый из жизни. Это, например, второй класс, когда ты уже тертый калач, но еще не дембель. Ходи себе на уроки, постигай, так сказать, основы, а при случае – делись опытом с первашами. Мол, ну что я вам скажу, школа – это не поле перейти…
Второй класс, кстати, у меня не задался, причем не задался сразу, с первого сентября. Окончив первый с похвальным листом за всё примерное, во втором я как-то потерял нюх – посыпались четверки за четверти, а потом и за год. Поэтому когда в конце года фотографировали отличников для доски почета, я на нее не попал, что тоже, кстати, обернулось большим преимуществом: однажды всем улыбающимся с фотографий отличникам чья-то смелая рука пририсовала усы и бороды, и с неделю над этой бородатой компанией умирала со смеху вся школа. В следующем, третьем классе кривая моих академических успехов снова пошла вверх, и я получил свой второй похвальный лист, но фотографа в школу больше уже не приглашали, и на ту самую доску я так никогда и не попал – и уже никогда в жизни не висел ни на каких досках, и никто мне не подрисовывал ни усов, ни бороды.
Вторая смена, вторая обувь, второе место, остаться на второй год… Что называется, куда ни кинь – всюду не очень. Так, во всяком случае, учила школа. Права ли она была? Не знаю, не знаю… Во всяком случае, когда теперь перебираю в памяти, сколько на моих глазах съели этих самых первых, – становится очень и очень не по себе. А меж тем вторые – там же, где всегда и были, живут себе, поживают, мед едят и пиво пьют. Вообще, быть вторым – это целая философия, и горе тому, кто этого так и не понял. Потому что пока первого обдирает кошка, второй стоит себе в сторонке и ждет, когда всё закончится, а потом садится в освободившийся красный самолет и летит под облака…
Но не будем о грустном, поговорим лучше о праздниках.
Праздник, говорите? Первое сентября? Ну, может, и праздник, но, как по мне, уж лучше второе… Или первое января, Новый год. А кто это первое января помнит? Ну хоть одно? Первое января из года в год, как известно, начинается второго же…
Или вот старый Новый год – он ведь тоже как бы второй, спустя две недели после первого. В том Гринтауне, где я жил, старый Новый год был праздником не менее выдающимся, чем самый настоящий Новый. Откуда это пошло и с чем было связано – не знаю, надо почитать что-нибудь по истории фольклора и тому подобное, но в реальности я всё это видел не раз и не два и своими собственными глазами.
Собственно, праздничной была ночь под старый Новый год, то есть с 13 января на 14-е. Праздничность состояла в безобразиях и хулиганстве, которые носили хоть и антиобщественный, но непременно творческий характер. Например, разбить окно – никакое не праздничное хулиганство. Написать на заборе пакость – тоже, а вот поменять местами вывески на бане и на аптеке – это уже формат. Еще круче, если перелицевать райком с гастрономом, но это уже – идеология, и за это можно было схлопотать.
Есть вполне безобидное и вполне традиционное хулиганство, правда, требующее некоторой сноровки: достать из сугроба только что вынесенную после новогодних праздников елку с еще развевающимися на ней блестками дождя, вскарабкаться на крышу соседского дома и водрузить эту самую елку в печную трубу. Сил нет, как весело! Обнаруживается это совсем скоро, но – не сразу. Если пройти по улице рано утром, еще затемно, то можно увидеть, как из трубы каждого второго дома торчат ставшие ненужными новогодние красавицы. Вот где настоящее веселье, вот праздник! А вот дальше… дальше просыпались хозяйки елочных труб. Они начинали растапливать остывшие за ночь печи, и вот тут-то обнаруживалась засада. Кстати, вынимать елки из труб часто приходилось тем же самым бесстрашным скалолазам, которые только что их туда и водрузили. Вынимать, впрочем, не совсем безвозмездно – так начиналось празднование второго Нового года.
3
А потом оказывались позади и старый Новый год, и школа, и вся ее схоластическая философия. Начинался первый курс, и однажды настигала первая любовь, по окончании которой случались первые страдания. Вслед за этим мы все переходили на следующий, второй, снова влюблялись и уже страдали не так сильно, а иногда даже женились или выходили замуж. Раз-два…
А всё они – цифры! Придумали их когда-то на наши головы, заставили поверить в их реальность, одни из них повесив в красный угол, а другие положив под лавку, рядом с половиком и тапочками. Вот и дергают эти хитрые цифры нас за ниточки, а мы послушно двигаем руками и ногами, улыбаясь или проливая слезы.
Михаил ПЕРЕПЕЛКИН
Доктор филологических наук, профессор Самарского университета, директор Самарского литературного музея имени М. Горького.
Рисунок Сергея САВИНА
Опубликовано в «Свежая газета. Культура» от 21 января 2021 года, № 1–2 (198–199)