Словечечки

Бабушка говорила «радиво». И «пасалтырь». Когда стала стареть, начала ходить с ровесницами «по покойникам» и петь по тетрадке духовные песни. Однажды я из любопытства заглянул в эту тетрадку и нашел там «гигиену»: «И гореть в гигиене огненной…». Не знаю, пели ли они так же, как было написано, нет ли, но вот что было, то было.

Бабушка родилась в 21-м. Когда ей было двадцать, началась война. После войны – голод, разруха, семеро по лавкам. Тут уж не до учебы и не до самообразования. Труд от зари до зари – беспросветный, деревенский, выматывающий. Работа, корова, огород, куры-гуси… Поэтому – «радиво» и «гигиена», а точнее – «гигиена огненная».

А однажды я услышал от нее: «вражина». Сразу не понял: «Бабушка, это кто?». Но бабушка не повторила, просто дала понять, что это тот, о ком лучше не вспоминать, а если вдруг вспомнилось, вылетело, то повторять уж точно не стоит. Почему-то это слово тогда связалось у меня с темным чуланом в сенях. Был у нас такой, в маленьком деревенском доме, где прошло мое детство. И с сундуком, который занимал, наверное, ровно половину этого чулана. Вот так: темный чулан, сундук с запахом нафталина и сидящий в этом сундуке тот, про которого лучше не говорить.

Слово, а точнее – словосочетание «враг народа» в нашем доме тоже жило. Но статус у этого слова был какой-то не очень понятный, во всяком случае, мне, ребенку, – не очень. Бабушка говорила: «Деда Ваню осудили как врага народа». Дед Ваня был хороший, просто замечательный, я это хорошо знал, хоть и видел его только однажды вживую и много раз – на фотографиях. Первые из этих фотографий были сделаны в середине 50-х еще в Коми АССР, где дед Ваня жил после лагеря на поселении. Другие – уже в подмосковном Осташкове, куда он переехал после всего пережитого.

«Бабушка, а почему его арестовали?» – «Всех тогда арестовывали». – «А сколько ему было лет?» – «Двадцать». – «И сколько же он сидел?» – «Как все, семнадцать». – «Это значит, до тридцати семи?» – «Да». – «А он им был, врагом? Что это значит?»

Бабушка не знала, что мне ответить, для этого ей не хватало знаний и слов. Были такие слова – «враг народа», и было совсем другое – теплое чувство к мужниному родному брату, почти до сорока лет пропадавшему в лагерях. А как их связать – чувство и слова, она не знала и поэтому шла полоть морковку на огород или резала лук для щей. Молча, почти всегда молча.

В конце 80-х, в школе, я прочитал «Архипелаг». Кажется, он еще не был издан отдельной книгой, и поэтому читал я его в «Новом мире». Номер за номером, слово за словом. И, читая, наконец-то стал понимать, что к чему. И что из-за чего. И, естественно, рассказывал о прочитанном на уроках и на переменах – так, как понял, и теми словами, которым успел выучиться за то недолгое время, которое было мной к этому моменту прожито. Кажется, это был десятый или, может быть, уже одиннадцатый класс. А в самом конце одиннадцатого, перед выпускным экзаменом по литературе, остановившая меня в школьном коридоре учительница попросила: «Знаешь, ты лучше на экзамене не говори… ну, что ты там прочитал у Солженицына, хорошо? Могут не понять». Она, разумеется, желала мне добра, правда, мне казалось, что «не понять» уже не могут. Ведь вот же они – совсем новые слова. Новые и нелживые.

Потом этих слов становилось все больше, и с каждым из них мне было все более и более понятно то, что так и не смогла когда-то понять моя бабушка. Как так может быть, что наш солнечный дядя Ваня, мой дед Иван Андреевич Мельников, – «враг народа»? Какого народа? Уж не того ли, который горит теперь в «гигиене огненной»? И будет гореть в ней столько, сколько будет стоять мир, потому что нет и не может быть этому изуверскому «народу» прощения за деда Ваню и за Осипа Эмильевича Мандельштама, за расстрелянных и запуганных, за всех неродившихся детей и за все ненаписанные стихи. Так я думал, когда читал про «сброд тонкошеих вождей» и про «играли в карты у коногона Наумова». А еще был уверен в том, что никогда в жизни не услышу этого словосочетания – «враг народа», потому что в стране миллионов убитых задешево это словосочетание должно быть проклятием для того, кто его произнесет.

Но, Боже, какими мы были наивными, как же мы молоды были тогда: включаю пару месяцев назад телевизор, наш самарский канал, и… что это? Не может быть! Стоит старушка – божий одуванчик и держит плакат, на котором большими ровными буквами выведены те самые, старые, но не добрые знакомые: «Враг народа, вон из Самары!». «Враг народа»! Вот они, милые, выползли-таки из сундука в темном чулане, отряхнулись, сдули с себя нафталиновый запах, стряхнули пыль и – рады стараться!

Я потом специально нашел этот новостной сюжет на YouTube, посмотрел раз, другой, третий – с паузами, без спешки. Мне очень хотелось увидеть только одно: глаза женщины, держащей этот плакат. Нищенская пенсия, сто рублей за «пятнадцать минут постоять» и даже искренняя вера в непогрешимость того, кто знает, как надо, – это меня не удивляет, все это я как раз могу понять. Я не могу понять одного: как можно стоять с т а к и м и с л о в а м и? Даже моя не очень образованная деревенская бабушка знала, что «вражина»-то, может, и есть, но произносить этого вслух не стоит. Но «вражина» – это из области мистики, а «враг народа» – совсем из другой области, и ворошить эти сундуки – не приведи Господи! Кстати, глаз у божьего одуванчика не было. Рот, нос, уши, морщины на лбу – все это было, а глаз – не было.

***

Поворошили словечки, вот они и выползли. Мерзкие такие словечечки, бесчеловечные и кровожадные. И вот уже какой-то гадкий паук по радио доказывает, что «режиссер Сокуров – враг». Дескать, мы таких режиссеров не смотрели и смотреть никогда не будем, они нам не надо. Мелкий такой, пакостный паучишка, и говорит он это эмоционально, захлебываясь, отрабатывает свой козявочный заработок, и ему поддакивает, по-видимому, длинноногая соведущая с бархатным голосом. Нет, не зря моя бабушка называла это дьявольское говорилище «радивом»: радиво – радиво и есть, а если бы оно им не было, поперхнулось бы и выплюнуло эту паучину вместе с соведущей и ее длинными ногами.

А все – слова. Словечечки. Разбежались из чулана, ищи их теперь, лови – не переловишь.

Михаил ПЕРЕПЁЛКИН
Доктор филологических наук, профессор Самарского университета, старший научный сотрудник Самарского литературного музея имени М. Горького.

Рисунок Сергея САВИНА

Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 10 (118), 2017, Май