В статье Н. Т. Рымаря ставится вопрос о кризисе гуманитарного сознания. Разделяя предложенное Николаем Тимофеевичем описание симптомов кризиса и тревогу за настоящее и будущее гуманитарной составляющей в образовании, науке и в жизни общества в целом, я хочу поставить вопрос о его причинах.
Начинается день и дневные дела, Но треклятая месса уснуть не дала, Ломит поясницу и ноет бок, Бесконечной стиркой дом пропах…– С добрым утром, Бах, – говорит Бог,– С добрым утром, Бог, – говорит Бах. С добрым утром!..
Александр Галич
Кризис как форма существования гуманитарной культуры. Кризис гуманитарного сознания продолжается столько же, сколько существует гуманизм как руководящий принцип европейского мира. Говоря о кризисе гуманизма, я говорю о постхристианском, светском гуманизме, то есть об истории Европы от – условно – Великой французской революции до наших дней. Уже сентименталисты и романтики были озабочены его преодолением и пытались утвердить в своих созданиях образы подлинного гуманизма. Невольно возникает вопрос: если для гуманизма кризис – это что-то постоянное, то уместно ли пользоваться этим термином? Если «кризис» – это поворотный пункт, переходное состояние, то кризис гуманизма должен был разрешиться или его «выздоровлением» (возрождением), или гибелью и рождением иной культуры. Однако мы и сегодня не можем сказать, что кризис разрешился. Он углубляется, но… не разрешается. Остается предположить, что пребывать в зазоре между жизнью и смертью – естественное для гуманистической культуры состояние.
***
Культура и цивилизация. Прежде чем говорить о причинах перманентного кризиса гуманистического сознания, стоит уточнить, как будет пониматься «культура», а как – «цивилизация». Культуру я определяю как совокупность практик, вещей и отношений, выстроенных вокруг того, что признается самоценным (абсолютным). Ее ничем не заместимая функция состоит в утверждении и удержании метафизического измерения в жизни человека и общества. Отличительная особенность культуры как формы существования человека и общества – ее бесполезность с утилитарной точки зрения. Если есть от культуры «польза», она состоит в утверждении того, что бесполезно с точки зрения горизонтальных связей и интересов. Культура необходима для воспроизводства человеческого в человеке, для сохранения многомерности субъекта, для поддержания жара в горниле внутренней метафизики. Удержание вертикального измерения присутствия позволяет человеку сохранять дистанцию к текущей ситуации и к «миру», который «ловит» его в свои сети. Культура живет стремлением человека к Другому. Она не обслуживает его практические интересы, она несет идею служения. Служение (в отличие от службы и обслуживания) возможно там, где человек или общество направляют внимание и волю на то, что хорошо само по себе, что не меняется в зависимости от обстоятельств.
Цивилизация, в отличие от культуры, представляет собой совокупность практик, вещей и форм общения, нацеленных на то, что полезно, необходимо, приятно, на удовлетворение конкретных запросов индивидуальных и коллективных тел (питание, безопасность, отдых, положение в обществе, власть и управление, etc.). Однако по-человечески организованная жизнь не может обходиться без культуры. Цивилизацию не обязательно мыслить как форму жизни, сменяющую культуру (как полагал О. Шпенглер); цивилизация сосуществует с культурой и в определенных условиях может брать над ней верх. Как показывает исторический опыт, победа цивилизации предвещает ее скорое (по историческим меркам) крушение. Общество, лишенное вертикального измерения (утратившее связь с Другим), обречено на гибель, хотя жизнь-без-культуры, если исходить из продолжительности жизни отдельного человека, может продолжаться довольно долго.
***
Шаткая постройка. Гуманистическое сознание двойственно, поскольку человеческая природа дает основания как для игры «на понижение», так и для игры «на повышение». В человеке имеется то, что может превратить его в раба (в заложника) необходимости, но есть в нем и то, что высвобождает его из сетей «мира сего». Гуманистическое сознание может исходить из образа земного человека, освободившегося от «идеалистических предрассудков», и делать ставку на подчинение его разумной воле окружающего мира (мир как «мастерская» и «кладовая») и на максимальное удовлетворение всех его потребностей. Но в рамках гуманитарного сознания отправной точкой становится метафизическое начало в человеке, его свобода, способность трансцендировать, стремление к установлению последних целей (смыслов) истории и мироздания.
Первая версия гуманизма акцентирует внимание на достижимых целях внутри этого мира, на решении технических проблем, как если бы вопросы о последних смыслах жизни и истории были решены и на повестке дня осталось решение частных вопросов. Рассмотрение человека как биосоциального, сексуального, рационального (etc.) животного лежит в основании цивилизации как системы форм и средств постановки и достижения обусловленных его природой целей.
Вторая его версия делает акцент на «внутреннем человеке», на «человеке в поисках смысла», на его самоопределении в горизонте предельных вопросов. Отправляясь от метафизики человеческого существования, люди гуманистического сознания становятся людьми гуманитарного сознания; «гуманитарии» исходят из ценности философского вопрошания, эстетического опыта, из опыта морального сознания, творчества, etc. Гуманитарное сознание – ядро гуманистической культуры. Человек, озабоченный предельными вопросами, нуждается в том, что хорошо само по себе (в абсолютном), он воспроизводит абсолютное даже в том случае, если не находит удовлетворительного ответа на свои вопросы. Само вопрошание о том, что ценно само по себе, – это форма его существования и одна из форм человеческого существования под куполом культуры. С помощью понятия «гуманитарное сознание» могут быть описаны и особый порядок жизни человека эпохи гуманизма, и область гуманитарного познания (а также образования).
Двойственность гуманизма делает его шатким. С одной стороны, в качестве культуры он постулирует безусловные ценности и ориентирует человека на служение добру, истине, красоте, свободе, etc., с другой – исходит из того, что «человек есть мера всех вещей», и тем самым подрывает авторитет гуманистических ценностей, включая ценность самого человека (человек – мера всех вещей, а люди не равны от природы; почему бы не превратить другого человека в средство достижения собственных целей?).
Если принципом организации общества становятся человек и его благоденствие («всё во имя человека, всё для блага человека»), а безусловное достоинство человека не подкреплено указанием на его связь с абсолютом, тогда признание за индивидом безусловных прав повисает в воздухе так же, как и непреложность прочих ценностей. Безусловная ценность человека – предмет гуманистической веры. Но веру эту не назовешь прочной, поскольку люди постоянно обнаруживают свое несовершенство: алчность, зависть, трусость, лень… Даже то общество, которое сделало человека своим «богом», рассматривает его как потенциального преступника.
В логике антропоцентризма все в человеческом мире (в отличие от мира природного) понимается как производное человеческой деятельности. Но человек – ограниченное существо, а значит, и то, что им произведено, тоже условно, исторически ограничено и должно рассматриваться инструментально. Лишенные сакральной санкции идеи, вдохновлявшие когда-то гуманистическую культуру (добро, красота, истина, совесть, любовь, милосердие, творчество, etc.), релятивизируются и представляются социальными и ментальными конструктами и как результат утрачивают свою способность к вертикальному структурированию общественного сознания. Идеям больше не служат. Их используют в интересах цивилизации. В пределе чистая цивилизация имеет дело только с инструментальными, а потому поддающимися «счету» ценностями.
Инструментальные ценности гуманистической цивилизации вытесняли и, наконец, вытеснили ценности культуры на периферию общественного внимания. Там, в стороне от широкой дороги цивилизации, людям гуманитарной культуры (как и верующим людям) «свободное» и богатое общество дозволяет пока что говорить, писать и общаться с себе подобными. Я говорю «пока», потому что в гуманистической по происхождению и технократической по сути цивилизации люди, наделенные властью, время от времени задаются вопросом: «А зачем это нужно государству, обществу? Какая от этих людей польза? Не лучше ли вместо того, чтобы тратить деньги на театры, музеи и гуманитарные факультеты, устроить еще один грандиозный салют, пригласить звезд на «день города», чтобы порадовали горожан? Кому нужны эти гуманитарии, художники, музыканты, литературоведы, философы?» И все же инерция прошлого, память о жизни в пространстве, структурированном культурными ценностями и институтами, не позволяет пока что полностью избавиться от «непроизводительных расходов». Людей гуманитарного сознания пытаются приспособить к полезной работе на либеральную или национальную идею, предлагают им поискать вакансии в рекламном бизнесе или в журналистике, попробовать себя в индустрии туризма (пусть себе водят экскурсии, рассказывают о культуре и истории, создают путеводители) или найти применение своим силам на фабрике развлечений. Многие музеи и библиотеки под давлением сверху (государство) и сбоку («восставшие массы») уже трансформировались во что-то среднее между советскими «домами культуры» и «развлекательными центрами».
Как видим, гуманистическое сознание двойственно. Оно может актуализироваться в форме прикладного (технократического) сознания, нацеленного на решение практических задач, или в форме сознания гуманитарного, сфокусированного на метафизическом вопрошании, на созерцании и творчестве, на сборке человека вокруг того, что «хорошо само по себе». Именно исходной двойственностью гуманизма обусловлена неустойчивость, непрочность гуманистической культуры, ценности и установки которой, чем дальше от периода ее формирования и утверждения, тем активнее вытесняются/замещаются ценностями гуманистической цивилизации.
На данный момент гуманизм в форме технологически-инструментального сознания приобретает форму техноцентризма, технического фетишизма, в чем нельзя не усмотреть кризиса антропоцентризма, на смену которому идет (как полагают некоторые) трансгуманизм. Техника, воспринимавшаяся человеком как средство удовлетворения его потребностей и целей, превращается в свою противоположность, в то время как человек занимает подчиненную позицию обслуживающего и совершенствующего техносферу персонала (сегодня считается предосудительным сомневаться в том, что обновление технических систем всегда и «по определению» хорошо, что любые «инновации» – это благо).
Но и гуманитарное сознание как таковое также переживает кризис и не отличается ни единством, ни устойчивостью. Отправляясь от встроенной в человека метафизики, мыслители «гуманитарного профиля» приходят к разным выводам относительно «судьбы гуманизма». Гуманитарное сознание рождает из своих глубин не только апологетов «гуманитарного мышления», но и его суровых критиков. Одни из мыслителей отстаивают антропоцентризм в качестве базового принципа и обосновывают право человека на свободу проектирования своей сущности и переконфигурирования окружающего мира (например, Ж.-П. Сартр), другие возвращаются к онтоцентризму (к человеку как послушнику Бытия) и отказываются от идеалов гуманизма (путь М. Хайдеггера), третьи стремятся к возрождению культуры на принципах теоцентризма и/или христианского гуманизма (как, например, большинство русских мыслителей первой половины ХХ века, мечтавших о построении «религиозной культуры» как о выходе из тупика, в котором оказалась постхристианская Европа). Кризис гуманитарного сознания – это не только кризис культуры, утесняемой цивилизацией, это кризис самого гуманитарного сознания, сознающего непрочность собственного фундамента и усматривающего выход из него в обосновании достоинства человека через его соотнесение с Другим человеку.
Исход людей гуманитарного сознания за пределы гуманизма – не случайность, а закономерный результат продумывания его основоположений и исторического опыта реализации проекта Просвещения. Парадокс в том, что отстоять человеческое достоинство, продолжая настаивать на центральности человека, как полагают «ренегаты гуманизма», невозможно; утвердить его можно только в том случае, если его мерой будет Другое. Когда мерой состоятельности человека оказываются «условные величины» (деньги, успех, достаток, общественное признание, окружающие человека вещи и т. д.), это ведет к его неизбежному уплощению и утрате человеческого достоинства. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
Проблема постхристианского гуманизма в том, что человек в нем теряет ранее набранную «метафизическую высоту» и утрачивает масштаб, с которым он мог бы соотнести свою жизнь. Избрав своим «другим» (своим зеркалом) самого себя (или другого человека: Петра, Ивана…), человек занижает экзистенциальную планку, играет на понижение (но все чаще другим становится даже не Пётр, а «сетевой Пётр»). Если твой Другой/Друг – Бог или, скажем, Бытие, Истина (то есть Другой с заглавной буквы), это одна ситуация. Если другой – «ближний» или «дальний» («мы все глядим в Наполеоны»), иная, гуманистическая раскладка существования.
Как видим, ситуация кризиса имманентна для гуманистического и гуманитарного сознания. Она указывает на шаткость основания соответствующей ему культуры. Драматизм положения, в котором мы находимся, не в крушении гуманизма как принципа общественного устройства, а в том, что в гуманистически ориентированном обществе гибнет культура как таковая. Спасти полноту человеческого присутствия, не покинув тесных пределов гуманистического сознания, не восстановив дружбы с Другим, невозможно. То, что в той или иной форме такое восстановление возможно для «Ивана» или «Анны», не вызывает сомнений. Но сохраняется ли такая возможность для постхристианской цивилизации? Вопрос остается открытым, хотя сложившаяся в европейских обществах ситуация оптимизма не внушает.
***
Уравнение Аристотеля. После победы светского гуманизма в Европе культура и цивилизация какое-то время (примерно до первой мировой войны) сохраняли относительное равновесие. В конце 18-го – первой пол. 19-го века философия, литература, музыка пережили один из самых ярких и плодотворных периодов своей истории. Однако по мере развития гуманистической цивилизации и ослабления авторитета ценностей гуманистической культуры социальный статус философии, искусства, гуманитарного образования (etc.) оказался под вопросом. И если в ХХ веке эрозия их признания со стороны общества была медленной и постепенной, то сегодня само их существование находится под вопросом.
Пантеистическая (космоцентрическая, онтологическая) установка античности, теоцентрическая установка христианской культуры давали внутренней метафизике человеческого существования онтологическую опору. Основываясь на связи человеческого разума (античность) или его духа (христианство) с вечным началом мира, эти общества поддерживали формы деятельности, обеспечивавшие связь с первоначалом. И хотя между теизмом и пантеизмом огромная дистанция, в рамках этих форм миропонимания приравнивание бесполезного и лучшего не казалось абсурдом. Вспомним, чтобы пояснить сказанное, «уравнение» Аристотеля, соединившего совершенство и бесполезность в метафизике. Философия для него – это знание ради понимания, а не ради пользы, из всех наук она наиболее умозрительна и наименее полезна. «Все другие науки, – заявляет философ, – более необходимы, нежели она, но лучше – нет ни одной». Полезно то, что служит внешней цели. Извлекая пользу, мы обнаруживаем нашу несвободу. Чем свободнее наука, тем она чище и бесполезнее с точки зрения грубого утилитаризма. Философия, по Аристотелю, «существует ради самой себя»; свободному человеку лучше всего заниматься именно ей. Занимаясь первыми началами сущего, метафизика устремлена к тому, что ни в чем не нуждается и что, следовательно, божественно. Отсюда вывод: всякая наука о божественном – божественна.
Сегодня ситуация противоположна той, которая была зафиксирована в «уравнении» Аристотеля: наибольшую ценность и государство, и «просто люди» видят в практическом знании (технические науки, юриспруденция, практическая социология, экономика, соединенная с управлением, практическая психология, история на службе идеологии и т. д.), далее следуют прикладные исследования, напрямую связанные с техникой и социально-экономической прагматикой жизни, за ними фундаментальные исследования (естественные науки, математика, теоретические социология, экономика, юриспруденция…), а в конце списка еще более сомнительные в плане «практического эффекта» гуманитарные науки (не вовлеченная в политику история, литературоведение, искусствознание и т. д.). Замыкает список философия.
При этом характерно, что попытки оправдать и защитить теоретическое знание (фундаментальные исследования) основываются сегодня на странной, если оценивать ее с аристотелевских позиций, и унизительной для теоретического знания аргументации: «Без развития теоретической физики, астрономии, биологии, без чистой математики не могли бы развиваться прикладные исследования, а без прикладной науки не могла бы развиваться техника! Следовательно, чистая фундаментальная наука имеет право на существование и поддержку общества». Важность технических знаний (от программирования машин с искусственным интеллектом до умения программировать поведение людей с помощью инструментов психологического манипулирования в рекламе, в политике, в медиасфере) представляется сегодня чем-то само собой разумеющимся. Все прочие формы знания должны оправдать свое существование через причастность к горизонтально ориентированным практикам.
***
Послесловие. Только очень самонадеянный человек решится на предсказание будущего. Очевидно, что разбуженные гуманизмом силы обладают огромной мощью, а направление движения общества эпохи постмодерна не внушает оптимизма тем, кто играет на стороне культуры. И хотя инерция этого движения велика, ситуацию нельзя признать безнадежной. У нас есть возможность работать на культуру, на то, что хорошо само по себе. Кто-то из «людей культуры» связан с образованием, кто-то – со средствами массовой информации, есть те, кто занят в органах государственного управления, есть политики; многие воспитывают детей и внуков, и все мы общаемся с соседями и друзьями. Следовательно, мы способны менять ситуацию. Это не мало. Независимо от «эффективности» наших усилий, их позитивным результатом будет, что мы делаем то, что считаем важным. Сумеет ли человек (прежде всего, европеец, втянувший в орбиту гуманистической цивилизации остальной мир) избежать саморазрушения, мы не знаем. Но людям гуманитарной культуры, как и людям верующим, стоит, не теряя бодрости и твердости духа, «делать, что должно, и будь, что будет».
Не будем же отказывать себе в удовольствии противостоять попыткам свести человека к потребляющему и занимающемуся самоудовлетворением животному, искусно совмещенному с искусственным интеллектом. Очень может быть, что выпущенного из бутылки джинна обратно уже не загонишь. Но одно совершенно ясно: человек стоит перед трагической альтернативой: или он с Божьей помощью совладает с нарастающим хаосом и энтропией в своей душе и в окружающем мире и сохранит человеческий образ как символ Другого, или Другой перестанет отображаться в нем, и тогда образ разобьется на множество осколков.
Если спасение культуры как формы воспроизводства человека возможно, то необходимым его условием будет отказ от принципов постхристианского гуманизма, давно и убедительно продемонстрировавших свою неспособность спасти человека от разложения. Только в соотнесенности с Другим, в общении с Ним человек имеет шанс на восстановление полноты присутствия и сохранение дистанции и от природы, и от машины, и от общества.
Кризис гуманистического (и гуманитарного) сознания уже слишком давно ни для кого не новость. В этой статье читатель не найдет ничего, что не было бы уже сказано прежде. Пусть так, но существуют вещи, к которым время от времени необходимо возвращаться. Dixi et animam levavi.
Сергей ЛИШАЕВ
Доктор философских наук, профессор Самарского университета.
Рисунки Сергея САВИНА
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 6 (114), 2017, Март