В последние дни сентября в Самаре пройдет IV Всероссийский литературный фестиваль имени Михаила Анищенко. И Самкульт решил вам напомнить о нашем выдающемся земляке. Творчество этого прекрасного поэта очень осеннее.
Михаил был совершенно русским талантом. Его собственная жизнь была сравнима с другим классическим произведением — «Москва-Петушки», но только повторяющимся многократно и ежедневно. Мученичество нищего русского алкоголика накладывало печать на его творчество, но Михаил не обозлился — беда и боль были частью его таланта — превращать адово страдание утреннего похмелья в высокую поэзию. В реальной жизни он был абсолютно неприкаянным человеком. Осень многие годы царила в его душе. Многие из этих строк написаны человеком, который мучительно не мог найти хоть сколько-нибудь денег, чтобы купить опохмелиться, хотя бы фанфурик. И этот грустный факт делает поэзию Михаила Анищенко особенно возвышенной. При этом он был очень хорошим, добрым, культурнейшим человеком. Кажется, в России это не нужно специально объяснять.
***
Когда осень наступит в дубовых лесах,
Когда гуси уже не отсрочат разлуку,
Я ещё отражусь в сиротливых глазах,
Я ещё поцелую любимую руку…
Когда осень наступит в дубовых лесах.
Когда осень наступит в дубовых лесах,
И во тьме захлебнется родное окошко,
Всё, что было со мной, но погибло в словах,
Как цветы и грибы, положу я в лукошко…
Когда осень наступит в дубовых лесах.
Когда осень наступит в дубовых лесах,
Ты с лукошком моим постоишь у крылечка,
И пойдешь на причал, унося на плечах
Весь потерянный мир одного человечка…
Когда осень наступит в дубовых лесах.
ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА
По А. Рембо
Мой ангел чуть живой под бритвой брадобрея,
Мой бес сидит в пивной, ругая небеса.
Но ветер молодой, как родственник Борея,
Разбил в пивной все окна и поднял паруса.
Я встал, когда все спят, и вышел на дорогу,
Я пыль стряхнул с души крапивою лесной.
И звук моих шагов смешал все карты Богу
И осень обернулась растерянной весной.
Раскрылся гнев небес, ощерилась досада,
Ударил где-то гром, и вздрогнули леса.
Я брюки расстегнул и в двух шагах от ада
С огромным облегченьем пописал в небеса.
Не волнуйся, не суди, не рыдай над миской.
Поселилась ты в груди – с временной пропиской.
Я не Гамлет, не Ясон, позабывший абрис.
И пришла ты, как письмо, перепутав адрес.
Ты не Сольвейг, не Ассоль, чтобы верить чувству.
Собери на ранах соль, засоли капусту.
Береги свое вдовство, не ломая пальцы;
И не бойся ничего, нечего бояться.
До весны нас не разнять, словно ягодицы.
Квартирантов выгонять в зиму – не годится.
ПРОРУБЬ
Однажды, мы под вечер оба…
1.
Вот — она, что мне жизнь исковеркала,
Позабыв, что мы в доме вдвоем,
Открывает все тайны для зеркала,
И сияет, как солнышко, в нем.
Она смотрит куда-то царевною,
И в холодном стеклянном огне –
Отражается грудь откровенная,
И лицо – незнакомое мне.
Она смотрит, и даже не косится,
Красит веки, снимает кольцо…
«И летит моя трость в переносицу…» —
Я шепчу, закрывая лицо.
2.
Пиво пью, грущу над пиццею, примиряю «нет» и «да».
Не хочу самоубийцею становиться навсегда.
Голова болит от музыки. Ни к чему я не готов.
Не хочу в петельке узенькой капать на пол из штанов.
Тайна русская отгадана, птица в клетке не живет.
«Ничего уже не надо мне…» — кто-то в розовом поёт.
Выйду прочь. Летают голуби, на дороге – гололед…
Я усну у самой проруби, может, кто-нибудь столкнет.
3.
Замерзал я. Мне снилась акула…
Бедуины, верблюды, ишак…
Подошла ты – и в прорубь столкнула,
И сама в нее сделала шаг.
Погрузились, и выплыли оба,
И вцепились руками в мечту.
Ты кричала: «Навеки, до гроба!»
Задыхалась: «На старом мосту!»
Мы с тобою на лед выбирались,
Сбросив цепи и гири вины,
И до дома потом целовались,
Как влюбленные после войны.
И над тьмой мирового отстоя,
Где безумцы давно не в чести,
Я сказал: «Это дело – святое:
Утопить для того, чтоб спасти».
Без тоски, без грехов, без пороков
Мы вернулись в земную тщету.
И грустил на портрете Набоков,
Как когда-то на старом мосту.
Я собою был горд, словно всадник,
Ты безумием сделала злость.
А наутро в холодный курятник
Я отнес свою черную трость.
Октябрь
Не спеши, желто-красный питон,
Зависать над мельканием лисьим.
Ты, октябрь, – последний притон
Для людей с очертанием листьев.
Просиял на земле гололёд,
Новый мир не разгадан, как ребус.
Сбит в Чечне голубой вертолет,
Развалился последний троллейбус.
Собирай же тепло по грошам,
Не завязывай оттепель в узел…
Еще можно на лавках бомжам
Видеть сны о Советском Союзе.
Пьянка
Я люблю свою беспечность,
Тайна жизни – не вопрос.
Мне святую бесконечность
Подарил Уроборос.
Там, целуя Каллиопу,
Я люблю который год —
Переход из пасти в жопу
И обратный переход.
А зачем там Светлана Кекова в последнем стихе?
эпиграф авторский
«При этом он был очень хорошим, добрым, культурнейшим человеком.»
Там, целуя Каллиопу,
Я люблю который год —
Переход из пасти в жопу
И обратный переход.
И это стихи культурнейшего человека? Молчали бы лучше в тряпочку…